Взгляд с балкона

День заканчивается хорошо. Хороший ужин. Хорошее настроение. Хорошая погода. Курю, пью чай на балконе. Лето, дети на улице галдят. Двор полон ребятни. Кто-то катается на самокате, кто-то на велосипеде, а кто-то ещё в детской коляске. Качели, горки, маленькие карусели, канатная паутина.
Звучит гитара. Да, гитара! Паренёк лет пятнадцати бренчит. Частенько вечером обычный паренёк выходит во двор и перебирает струны. Тихо так, ненавязчиво. Думал выглянуть и крикнуть с балкона:

— Сбацай что-нибудь.

И представлял, как он встаёт с лавки и так, с хрипотцой:

— Идёт охота на волков…

Или, наоборот, нежным, бархатным голосом. А после закидывает гитару через плечо и уходит под громкие аплодисменты. Возможно, прямо в эту минуту он, уходя, вместе со мной представлял именно это.
Двор моего детства отличался скромностью аттракционов, но нам хватало того, что было. Всё остальное замещалось смекалкой и воображением. Правда, иной раз думаешь, как удалось выжить нам, детям того поколения, после всего придуманного?..
 
Бегаю по квартире. Отец взъерошенный, серьёзный на телефоне. Сестра сидит за письменным столом и что-то пишет.
 
— Папа, можно на улицу?

— Любовь Павловна, 35 лет, — отец говорит в трубку и тут же, отрываясь, отвечает:

— Да, конечно, но только не дальше двора.

— Хорошо.

На улице холодно, детей мало. Мелочи вспомнить трудно, но почему-то прохладу в тот день я помню отчётливо. Отрывками: подъезд, горка посреди двора из хорошего металла. Я думаю, дом развалится, а горка будет стоять на месте. И если уходить в подробности, то она стоит до сих пор. Был у меня случай с этой заклятой горкой: как-то в мороз спускаюсь с неё, придерживаясь руками за бортики, и решил лизнуть метал. Руки не отпустить, язык прилип, а если я начну катиться, прилипшая часть тела точно не выдержит моего веса и оторвётся... Орал на весь двор и, думаю, мой ор слышали и в соседних дворах. Отец выбежал с банкой тёплой воды и лил на эту железяку.
Под окнами оградка и клумбы, замёрзшие под снегом. По этой оградке ходили желающие стать другом моего соседа. Прогулка по ограде была испытанием для новоиспечённых друзей. Точно скажу, что очередь в друзья не образовалась. А вот когда я вынес банку с конфетами, очередь была немаленькая. Правда, получил я за вынос конфет из квартиры по полной программе.
Посреди двора стояла металлическая горка, справа от горки песочница, и на этом всё.
 
— Шурик, бегом домой, — из распахнутой форточки крикнул отец.

— Хорошо, папа.

И я побежал в квартиру. Дверь была открыта, на пороге стоял отец и что-то говорил сестре, та побежала в спальню, из спальни — в ванную комнату, закрыла за собой дверь.

— Шурик, одевайся, мы поехали.

— Куда едем? — Спросил я, напяливая штаны. Отец шуршал в шкафу и быстро выкладывал документы.

— Папа, мы куда едем? — Ещё раз я спросил отца.

— К бабушке.

— К бабушке? А как же завтра школа?

— Всё, не спрашивай, бегом одевайся и пошли на автобус.

Бабушка всегда ассоциировалась с выходными или каникулами. А так, в учебные дни, никогда не ездили. Деревня была в тридцати километрах от города. Чтобы туда добраться, необходимо было доехать до железнодорожного вокзала и сесть на междугородний автобус. Почти час на автобусе в сторону соседнего города. Жёлтые или красные автобусы, копчёные, напоминали буханку поджаренного, а некоторые и подгоревшего хлеба. Зимой стёкла затягивало наледью, инеем, и сквозь окна можно было увидеть только яркие фонари железнодорожных переездов. Всё остальное было мутным и нечётким. Пассажиры колупали наледь ногтями или яростно дули, раздувая щёки кузнечными мехами, топили лёд тёплой струёй воздуха, а после через маленькую щель смотрели на улицу. Смешная картина была снаружи: через маленькое прозрачное оттаявшее отверстие в мутном ледяном стекле на тебя смотрит один глаз.
Уже темнело, и в городе зажигали уличные фонари. Людей на улице становилось меньше, машины тихо тарахтели по скользкой замершей дороге. Я сидел у окна и колупал наледь, окутавшую окна автобуса. Улицу не было видно. Отец всю дорогу молчал, сидел и смотрел в точку, о чём-то думал.

Для меня бабушкина деревня была самым любимым местом. Я всегда просил папу оставить меня там жить, но отец не соглашался, даже когда бабушка просила его об этом же. От автобусной остановки тридцать минут пешком — и мы у бабушкиного дома. Тридцать минут по бескрайним просторам, по горам, по долам. Вокруг терекольники, ямы угольных карьеров, отвалы, поляны, заметённые снегом, лесистые горы. Дорога к улице была расчищена карьерным бульдозером. Когда-то улица была длинной, несколько километров, но однажды посреди неё нашли залежи угля, и часть сровняли с землей, а потом опустили ниже — выкопали огромный угольный карьер. И теперь улица стала маленькой и оказалась на краю деревни, зажатой карьером и горой. Дальше начинался лес, а ещё дальше тайга. Нам повезло, что рядом жили два бульдозериста, которые постоянно чистили дорогу от снега. Думаю, если бы не они, то люди топтали бы тропинки и ходили гуськом на работу, на электричку. Правда, периодически они заезжали в огороды или сносили заборы соседей. Трактористы любили пригубить. Медленно двигающийся транспорт с ровно работающим двигателем даёт хорошие условия уснуть в тёплой кабине. Просто крикнуть водителю, чтобы разбудить его во время движения огромного звенящего бульдозера — задача непростая. Отважные запрыгивали на гусеницы и далее в кабину — будить спящего танкиста. Конечно, урон после восстанавливался под чутким руководством жены бульдозериста. Проблема в том, что закадычные друзья-трактористы нередко вместе употребляли. Сами они, конечно, хорошие дядьки. Катали детвору, насыпали большие горы снега, где мы потом делали норы-пещеры и играли в войнушку.
Меня всегда интересовало, почему дом «бабушкин»? Был и дедушка, почему дом не его, почему мы ехали не к дедушке? Как будто дедушек в данном случае не существует, но у меня дедушка был жив-здоров.
 
Бабушка встречала нас на крыльце дома, будто знала про наш приезд.

— Бабушка! Мы вот, приехали к тебе в гости! — Крикнул я радостно.
 
Подбежал к бабушке и обнял её. Она оторвала меня от себя и начала толкать в дом.
 
— Шурик, иди домой, мы тут с папой поговорим. Дед закроет стайки и придёт к тебе.

Отец с бабушкой остались на улице, а я вбежал в дом. Бабушкин дом не отличался от домов того времени: диван, шкаф, старый телевизор, антресоль и кресло. Шкаф — это склад всяких интересных штучек, которые интересовали меня: медали, значки, монеты, фотографии и много ещё чего. Шкаф открывать без разрешения бабушки было запрещено, можно было получить по шее. Бабушка часто доставала фотоальбом и рассказывала фотоистории, было интересно слушать. Она умела рассказывать, особенно сказки, которые я слушал до четырнадцати лет. Бабушка укладывала меня, сестру и двоюродных братьев, и рассказывала. Сказок было много. Бывало, одну сказку могла рассказать несколько раз по-разному. Разное начало, развязка и конец, но мораль, смысл и герои были те же. Современным языком она добавляла в разное время трагедию, комедию, романтику и триллер. Думаю, всё зависело от настроения. Хотя, помнится мне, что настроение у неё всегда было хорошее, боевое.
Я не сразу заметил, как они вошли в дом. Только услышал тихий, полный отчаяния, голос бабушки:

— Не уберегла, не уберегла.

Сдерживаемый плач меня насторожил, но я сидел, не двигаясь с места, и думал. О чём это они? Я почему-то вспомнил сестру, выбегающую из спальни в ванную комнату с мокрыми глазами. Я не обратил внимания сразу, в квартире, как всхлипывала сестра, сидя в ванной, а это было слышно через закрытую дверь. Вопросов почему-то сразу стало много.

— Мама? — Тихо проговорил я.

В зал вошла бабушка, села рядом со мной, обняла и сказала:

— Мама ушла от нас и больше не вернётся. Мама умерла.

У меня до сих пор останавливается сердце, когда вспоминаю об этом, но тогда сердце заглохло совсем. Ураган мыслей, вопросов. Зачем? Почему? За что? Где? Когда? Где она? Минуты тянулись, и я чувствовал, как время ползало вокруг меня, заглядывало в память, в душу. Мне хотелось свернуться в клубок и умереть. Свернуться в комочек и окаменеть. Я вспомнил лежащую на диване маму, она лежала на боку, поджав ноги. Я как в гнёздышке в пространстве поджатых маминых ног. Тепло и уютно. Мама смотрела телевизор и что-то обсуждала с отцом. Вспомнил поездку в Сочи, Хабаровск. Бах! Разбилось! Мне снился сон, как я стоял перед лесенками и смотрел, как поднимается моя мама. Я плакал и просил вернуться. Не помню точно, что делала моя мама, махала мне или просто поднималась вверх. Если говорить про то состояние с высоты прожитых лет: я выкопал ямку маленькой игрушечной лопаткой, бросил в неё свои игрушки, свои мечты, своё детство. Повзрослел.
 
Маму похоронили в деревне. Сами похороны я толком не помню, для меня это было очень страшным событием. Спустя три года отец встретит женщину и женится. У неё двое детей, две девочки. А ещё спустя год у них родились двойняшки-девочки. Семья стала большой: шестеро детей и всего один пацан. Прошло пять лет после того, как я закопал всё, что было у меня, умерла ещё одна часть меня, моя любимая бабушка. И я очередной раз копал ямку. На похороны бабушки пришла вся деревня. Её знали все. Мне кажется, её уважали и любили в деревне все без исключения. Приходили с бубнами, гармошками и просили её встать и сплясать, как и раньше, как в былые времена. Но бабушка не вставала. Мне показалось странным, что люди на похоронах играли и пели сквозь слёзы. Возможно, они радовались встрече, и в тоже время горевали, потому как встреча была последней.

Дедушка замкнулся сразу после смерти бабушки. Я пошёл работать на завод и перевёлся учиться в школу рабочей молодёжи. И тут же переехал к нему жить. Дедушка горевал до самой своей смерти. Он перестал разговаривать с окружающими, с родными, соседями. Но разговаривал со мной. Много говорил про детство, про то, как он жил в деревне под Новосибирском, как голодали в войну и как много работали. Многие считали, что он потерял рассудок, но я считаю, что он его не терял. Просто он отключился от внешнего мира и чего-то ждал. Он не хотел, он не видел себя больше здесь, и поэтому не мог говорить с людьми. Может, не считал нужным? Он отключился от всех, а может, просто его душа покинула этот мир, но оболочка осталась жить? А может, часть его осталась, и это была ниточка, которая его держала в этом мире. Но всё же основная часть умерла вместе с бабушкой. Так он прожил девять лет и умер в десяти шагах от места, где умерла бабушка.