Бабушка

Моя бабушка прошла две войны – Гражданскую и Отечественную.

Я любила бабушку Розу. Когда была маленькой, называла её просто бабушкой, редко по имени, а уж полного – Розалия Карловна – вовсе выговорить не могла. Меня бабушка часто называла румяным яблочком, вишенкой, а когда сердилась – Хельгой. Была она очень строгой, не терпела ни малейшего беспорядка, непослушания.

Мы жили в сталинском доме, в большой, трёхкомнатной, коммунальной квартире: я с бабушкой в одной комнате, родители мои в другой, смежной, а соседи – в отдельной.

Бабушка учила меня аккуратно застилать постель. Каждое утро заплетала мне косички непременно с бантами, даже если нам никуда не надо было идти. Строго следила, чтобы я вела себя за столом «как подобает хорошей девочке»: сидела с прямой спиной, не болтала ногами, ела без капризов, не крошила хлебом...

После игры я всегда складывала игрушки в большой тёмно-коричневый чемодан с пружинными замками, который прятался под моей высокой панцирной кроватью – там был тихий потайной уголок. Там всегда было чисто: вымыт пол, протёрт влажной тряпкой «домик для игрушек».

«В домике», лежали и любимые книжки: «Сказки Пушкина», «Аленький цветочек» и «Золушка». Последняя была большая, с чудесными, «вырастающими» из плотных страниц, объёмными картинками. Книгу я клала на пол, открывала так, чтобы обложка стояла вертикально, упираясь в шкаф, тогда можно было долго «гулять» в ожившем дворце принца.

Книги взрослых стояли на длинных деревянных полках, сделанных из широких досок, подвешенных на верёвках.
Помню, меня наказали (случалось такое нередко), поставили в угол под эти полки и оставили в комнате одну. Я сочла наказание несправедливым и, недолго поскучав, залезла под свою кровать, достала любимого рыжего Бобика. Он был плюшевый, с мягким животом и мягкими лапками, а круглая голова – жёсткая, с длинными висячими ушами. На морде блестели черные глазки и нос.

Мне всегда хотелось узнать, почему голова у него такая жёсткая? И я... стукнула ребром железной песочной лопатки Бобика в лоб. Ткань разошлась, под ней оказалась обычная деревяшка – светлая, шершавая. Потрогала её и расплакалась, – нестерпимо жалко стало Бобика, жгуче стыдно, что поранила его. Прижала к себе. Потом, кода меня и за Бобика отругали, бабушка дала мне иголку и крепкую светло-коричневую нитку, рыжей не нашлось, и я, как сумела, заштопала рану. А пока сидела под кроватью и тихо, чтобы никто не слышал, плакала.

Вдруг раздался страшный грохот – рухнули полки с книгами. В комнату вбежали испуганные родители и бабушка. Я, сунув Бобика за чемодан, вжалась под кроватью в угол, боясь, что меня ещё больше будут ругать за «самовольную отлучку» – слышала не раз от отца, понимала.
Мама закричала:
- Доченька!
Бабушка прошептала:
- Внученька…
Папа молча бросился к завалу книг и первым увидел меня, вытянул, схватил на руки:
- Прости…

Больше меня не ставили в угол. Однажды только, во втором классе, когда мы переехали в Тольятти, и я убежала из дома, верней, прогуляла допоздна в лесу, в бараках, где жили мои новые одноклассницы и куда мне строго-настрого запрещалось ходить. А когда меня начали искать, убежала и спряталась в свежевыструганном мусорном ящике, как раз на пути попался... Но это другая история, тогда уже бабушки с нами не было.

Она умерла, когда мне шёл пятый год. Однако я очень хорошо помню бабушку Розу. Очень хорошо! И лицо с беспокойными глазами – пронзительно строгими и всё же добрыми. И низкий грудной голос – как бабушка пела! «Ванька-ключник злой разлу-у-у-учник...» Мурашки по коже. Помню и сильные руки, казавшиеся мне припухшими. И седые волнистые волосы. И, несмотря на полноту, твёрдую походку...

Особой ласки я от бабушки не видела, но она часто вечерами усаживала меня на колени или рядом с собой, на свою кровать, а если перед сном, то садилась на мою и читала мне сказки. Неохотно отвечала на мои бесконечные «почему».
- Почему у тебя рука болит?
- Старый вывих, на войне вывихнула...
- А почему у тебя волосы так кудрятся?
- Болела...
- Почему болела?
- Многие тога болели, тиф был.
- Кто такой «тиф»? Собака?
- Болезнь страшная...
- Почему шрам на плече?
- На войне... так получилось... давай-ка читать...

* * *
Много позже от мамы я узнала, что бабушка была под расстрелом, а шрам – от разрывной пули, которая прошла мимо сердца. Бабушка упала в общую могилу, тогда и вывихнула руку, получив «привычный вывих плеча». Очнулась ночью, – расстрелянных не закопали, то ли на утро оставили, то ли некогда было... Сумела выкарабкаться. Добраться до своих. Была счастлива, - миновала плен.

Старшая сестра мамы, Раиса, в четырнадцать лет ушла на фронт. На сомом деле, её звали, как бабушку, Розалия, но она, когда началась война, получая паспорт, приписала два года, имя тоже изменила, чтобы никто не догадался, что она – немка.

Тётя Рая Победу встретила, как я помню, в Польше. Мама узнала о Победе в детдоме под Ворошиловградом, где пробыла всю войну. Бабушка встретила Победу, кажется, в Болгарии, точно не знаю, – не любила бабушка говорить о войне. Я, наверное, часто интересовалась, откуда у неё на плече уродливый шрам, и она однажды сухо, раздражённо ответила: «Никогда больше не спрашивай». И я больше не спрашивала, да и маленькая была, чтобы что-то понять.

Расспросить бы сейчас.

Мама вспоминала и такую историю. С фронта бабушка привезла драгоценный трофей – мешок табака. Поставила его в угол: «Больше я не курю». И ни разу не закурила. Табак этот спасал их в голодные послевоенные годы, бабушка меняла его на картошку и хлеб...

Уже давно нет ни бабушки, ни тёти Раи, ни мамы.
Дорогие мои, родные мои, люблю вас.