Дай Бог, благодарной памяти нам, живущим...

ВСЕМ НЕ ВЕРНУВШИМСЯ – ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ,

ВСЕМ НЕ ДОЖДАВШИМСЯ – УТЕШЕНИЯ,

ВСЕМ, ПРОШЕДШИМ ВОЙНУ
И ДОЖИВШИМ ДО НАШИХ ДНЕЙ –

НИЗКИЙ ПОКЛОН И БЛАГОДАРНОСТЬ!!!


ДЕНЬ  ПОБЕДЫ

Большая ярко-оранжевая божья коровка с чёрными пятнышками ползла по его старческой морщинистой руке, опиравшейся на резной деревянный посох. Когда она доползла до указательного пальца, то остановилась, словно решив погреться под ласковыми лучами майского солнца. Отец Поликарп, восьмидесятипятилетний старец-схиархимандрит, сидел на лавочке возле клумбы с цветами посреди монастырского дворика. Недавно распустившиеся красные и жёлтые тюльпаны слегка покачивались от тёплого весеннего ветерка. Они так же радовали глаз схимника, как и сияющие от солнечного света кресты на куполах храма, пронзающие синеву неба.

Сегодня у отца Поликарпа, ветерана Великой Отечественной войны, был особый праздник — День Победы. После Литургии они с игуменом обители Варсонофием и братией отслужили панихиду по погибшим воинам, а потом чинно прошествовали в трапезную, где его тепло, по-домашнему, поздравили с праздником и выпили по этому поводу по стаканчику вина.
 
— Отче, пора в келью идти, — услышал отец Поликарп голос своего келейника монаха Амвросия.— Вон как солнышко припекает! Да и лекарства уже пришло время пить.
Отец Амвросий, высокий и худощавый, аскетического вида инок, с чёрной как смоль длинной бородой, ласковым заботливым взглядом смотрел на старца.

— Ишь ты, божья коровка на твоей руке пригрелась, — улыбнулся он. — Да большая какая! И откуда она только взялась здесь в эту пору?

— Ты, Амвросий, сходи пока в трапезную, кваску холодненького попроси, — тихо ответил отец Поликарп, — а я ещё немного посижу, тебя подожду. Ещё чуточку погреемся с коровкой-то.

Амвросий ушел, а божья коровка то ли от неожиданного порыва ветерка, то ли от звуков их разговора зашевелилась и поползла по указательному пальцу, щекоча его своими крошечными ножками. Добравшись до конца пожелтевшего окостеневшего ногтя, она вдруг подняла оранжевые надкрылья, одновременно расправляя тёмные прозрачные крылышки, и взлетела, чтобы приземлиться где-нибудь в другом месте.

«Как тогда, в июне сорок третьего», — подумал отец Поликарп, вспоминая тот знаменательный в его судьбе день, когда Господь оставил ему жизнь и дал силы выдержать серьёзное испытание.

Служил он в войсковой разведке командиром отделения в звании старшего лейтенанта. Звали его в миру Иваном Переверзевым. Что такое войсковая разведка, знает только тот, кто воевал. Ходить в тыл врага, чтобы выяснить диспозицию или захватить «языка» — это не самое опасное. Гораздо опаснее — разведка боем, когда нужно обнаружить противника, сообщить своим и продержаться до прихода основных сил. Но Господь хранил двадцатитрёхлетнего старшего лейтенанта Переверзева. До войны рос он в верующей семье воронежских крестьян. Дед его был церковным старостой в сельском храме, отец псаломщиком, а сам он с ранних лет пономарил в алтаре. И здесь, на фронте, в левом кармане гимнастёрки, у сердца, Иван хранил свой нательный крестик, а в уме всегда творил молитву.

Однажды их отделение оказалось в тяжёлой ситуации: немцы обнаружили разведчиков на нейтральной полосе и открыли огонь. Из наших окопов не стреляли, чтобы не попасть в своих. Разведчики залегли, а потом под пулями стали отползать в сторону от зоны обстрела. Когда огонь прекратился, наши подумали, что фашисты взяли их в плен. Но отделение Переверзева, все двенадцать человек, вернулись живыми и невредимыми.
 
А в то раннее июньское утро случилось страшное. Их рота переправилась через небольшую речку рядом с разрушенным железнодорожным мостом и вдоль насыпи начала продвигаться вперёд, чтобы занять определённую ей позицию. И вдруг — разведка немцев тоже на войне не дремала — начался ураганный артобстрел. Залпы не меньше десятка дальнобойных орудий, леденящий душу вой снарядов, оглушительные разрывы, режущий слух противный свист осколков, летящие в стороны окровавленные части человеческих тел и комья земли, чёрные воронки, душераздирающие крики и стоны, — всё это в одну минуту превратило летнюю утреннюю тишину в кромешный ад. И негде было спастись от оглушительного хохота смерти: справа высокая насыпь, слева открытое поле. Бойцы, которые ещё недавно шутили и под восходящим лучами солнца упивались свежестью июньского утра, теперь в отчаянье метались в стороны, как овцы перед закланием и не находили спасения.

«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» — непрестанно шептал Иван, прижимая правую руку к карману с крестиком, понимая, что выжить в этом аду можно лишь чудом. Мощной взрывной волной разорвавшегося снаряда его отбросило в сторону. Теряя сознание, Иван почувствовал, как скатывается на дно большой воронки.

Очнулся он ближе к вечеру. В голове сильно шумело, по телу разливалась ноющая боль, почти весь он был засыпан землёй. Иван лежал на правом боку на дне воронки. Пошевелив руками и ногами, он понял, что цел, стряхнул с себя землю, потихонечку встал и выбрался наружу. Пошатываясь, как пьяный, Иван осмотрелся. Ужасное зрелище предстало перед его взором. Сплошные чёрные воронки, кровь, перемешанная с землёй, и разбросанные среди этой смертельной жатвы останки его роты. Ни одного живого или раненого. Ни одного! Кроме него — старшего лейтенанта Ивана Переверзева. Из всей роты он один остался в живых. Контуженный, но живой!

Быстрее отсюда, из этого царства смерти! Только вот куда идти? Где его часть? Он поднял глаза к небу. Сквозь светлые перистые облака краснело заходящее солнце.
«Благодарю Тебя, Господи, что оставил меня, грешника, в живых! Упокой души погибших здесь ребят! Ты спас меня по Своему благому промыслу, помоги теперь выйти к своим!» — взмолился Иван.

Подобрав по дороге целый, не повреждённый осколками автомат, он, стараясь не смотреть по сторонам, побрёл вдоль реки по искорёженному снарядами полю. Из карты местности Иван помнил, что где-то на берегу должно быть село.

Уже сгущались сумерки, когда он, перебравшись через заросший кустарником овраг, услышал собачий лай, а потом увидел тёмные контуры водонапорной башни. Наконец-то Ангел-Хранитель вывел его к жилью! Соблюдая осторожность, Иван приблизился к селу и затаился на время в небольшой березовой посадке, чтобы повнимательнее прислушаться к звукам и чутьём разведчика определить, нет ли там опасности. После контузии прислушиваться было тяжело, но никуда не денешься. Всё вроде было спокойно, даже стих собачий лай. Пробравшись со стороны сараев к крайней избе, Иван не ясно, но все же расслышал голоса: два мужских и один женский. Взяв автомат на изготовку и спустив предохранитель, он безшумно прошёл вдоль боковой стены и на секунду выглянул из-за угла. На крыльце стояла высокая статная девушка в белой кофточке и чёрной юбке с накинутым на плечи цветастым платком, а рядом двое военных в советской форме. У одного, с сержантскими погонами и с перебинтованной головой, на плече висел ППШ. Другой, рядовой, был вооружён винтовкой. Иван кашлянул и шагнул во двор. Сержант и солдат схватились было за оружие, девушка ахнула, но Иван властно приказал:
— Отставить! Свой я. После артобстрела один в живых остался. Контузило, правда, плохо слышу.
Сержант, вглядываясь в подходящего к ним Ивана, вдруг улыбнулся:
— Карпухин, да это же везучий старший лейтенант из разведки, которого пули не берут!
— Откуда меня знаете, товарищ сержант? — с удивлением спросил Иван.
— А как же Вас не знать, товарищ старший лейтенант. Когда вы со своим отделением из нейтральной полосы выбирались, аккурат к нашим окопам вышли. Мы даже глазам не поверили, думали, вас фрицы захватили.
— Так вы из третьей роты?
— Так точно, из третьей! — обрадовался сержант. — Мы тоже под обстрел попали, только миномётный и в другом месте. Пока с Карпухиным в себя пришли, наших уже не было. Хорошо хоть на село набрели. Вот просим хозяйку приютить нас до утра.
На крыльцо вышла мать девушки в длинном тёмном платье, повязанная такой же темной косынкой.
— Конечно, заходите, сынки, — заговорила она мягким грудным голосом.— Сейчас на стол соберу, а Катерина корову сходит подоит. Слава Богу, есть у нас кормилица!
После ужина Иван скомандовал:
— Спать пойдём на сеновал, не будем женщин стеснять. Да и безопаснее так…
Не успели они опуститься, а вернее упасть на свежее сено, как тут же уснули.

Утром, узнав о том, что в селе появились трое военных, да не просто военных, а молодых ребят, которым чуть больше двадцати, в дом пришли две вдовы приблизительно того же возраста. Они принесли с собой бутыль самогона и, потчуя за завтраком выспавшихся на сеновале Ивана, сержанта Голубева и рядового Карпухина, стали их уговаривать:

— Ребята, оставайтесь у нас, — ласково начала одна из молодых вдов по имени Анна с длинной косой соломенного цвета, перекинутой вперёд, на грудь и глубоко посаженными карими глазами. — Нам мужики ох как нужны! Мы вам баньку натопим, отмоетесь. Вы молодые, симпатичные, зачем вам погибать понапрасну? Вы и так — один контуженный, другой раненый, третий ноги в кровь сбил. Оставайтесь! Поправитесь, сил наберётесь. У нас одиноких баб полсела, по мужской ласке соскучились, выбирайте любую. Семьи заведёте, детки пойдут. Ради этого стоит жить. Всё равно войне когда-то придёт конец. Пожалейте свою молодость, оставайтесь у нас!

— А и впрямь, товарищ старший лейтенант, — поддержал её Голубев. — Ну где мы теперь своих найдём, сутки уже прошли. Попадём опять в такую же мясорубку, второй раз навряд ли спасёмся. Пропадём ни за что. А здесь работы полно, девчата вон какие красивые, заботливые. — Он повернулся к Карпухину.— Ты как, Василий, считаешь?

— Да я что, я не против… это… остаться, — ответил Карпухин, пожирая своими голубыми глазами юную хозяйку, которая понравилась ему ещё вчера, когда разговаривала с ними на крыльце. Её мать всё это время молча стояла у окна, не встревая в беседу молодых.

Иван смотрел на раскрасневшиеся и оттого более прекрасные лица ещё совсем юных вдов, на их глаза с огоньками затаённой страсти, на стол, уставленный нехитрым угощением; на сержанта с перебинтованной головой, на Карпухина, не отводящего взгляда от понравившейся девушки, и понимал, что ему тоже после того кромешного ада у железнодорожной насыпи хочется мира, тишины, спокойствия; нестерпимо хочется жить, любить, косить луговую траву, пахать землю, молиться в храме… Но сквозь шум в голове его вдруг пронзила мысль, будто посланная откуда-то Свыше: «Разве для этого спас тебя Господь? А как же твоя рота, оставшаяся там, на развороченном снарядами поле смерти? Твои бойцы, товарищи по разведке? Они погибли, защищая Родину, а ты сам уйдёшь с поля боя, предавая их память? Если спас тебя Господь, а ведь ни один осколок даже не попал в тебя! — Он будет хранить твою жизнь и дальше, значит ты Ему нужен!»
Иван встал из-за стола.

— Нет, хорошие мои, мы всё же пойдём. Спасибо за приглашение, за угощение, за заботу, но мы не сможем у вас остаться, как бы вам и нам этого не хотелось. Рады бы, да только мы присягу давали Родину защищать.
Строго взглянув на оторопевших от его слов Голубева и Карпухина, он твёрдо сказал:
— Как старший по званию приказываю следовать за мной на поиски нашей части!
Взяв автомат, Иван пошёл к дверям.
— Еды хоть возьмите с собой на дорогу, — сказала пожилая хозяйка, понимая, что старшего лейтенанта уже не остановить.
Иван обернулся:
— Еду возьмём. Спасибо! Подождём во дворе.
 
Выйдя на крыльцо, Иван с облегчением вздохнул, как человек, одержавший важную для него победу. Да, он сейчас победил! Победил свою человеческую слабость, свою жалость к себе, к своей молодости. Он преодолел возникшее искушение.
Иван подошёл к деревянной ограде и посмотрел за околицу. Недалеко, метрах в ста, между зелёными берегами синела речка. Та речка, через которую они вчера переправлялись, не зная, что их ждёт впереди.
Подошли погрустневшие Голубев и Карпухин.
— Зря вы так, товарищ старший лейтенант. Хотя бы пару денёчков пожили, а потом пошли часть искать.

Иван промолчал. Он взялся правой рукой за ремень перекинутого через плечо автомата. Неожиданно на руку села большая божья коровка. Щекоча кожу крошечными ножками, она доползла до указательного пальца и остановилась.
— Смотрите, божья коровка! — удивлённо проговорил Карпухин.
Божья коровка снова поползла, но добравшись до согнутой фаланги указательного пальца, расправила крылышки и полетела навстречу поднимающемуся над горизонтом розоватому диску солнца.

— Вот видите, даже божья коровка и та посидела немного на руке и улетела. Так и нам надо дальше лететь. Даст Бог, не пропадём! Может, доживём и до Победы. А после войны хоть куда, хотите — сюда возвращайтесь.
 
К вечеру с Божьей помощью они вышли в расположение своей дивизии. Там пути их с Голубевым и Карпухиным разошлись. Войну Иван Переверзев закончил в звании майора.
 
…Отец Поликарп очнулся от охвативших его воспоминаний. С развевающимися от быстрой ходьбы полами подрясника к нему спешил Амвросий.
— Отче, квас я взял, пойдём в келью, а то лицо у тебя стало красное, давление, видно, поднялось. Как бы плохо тебе не стало! Опять, поди, войну вспоминал.
Старец, опираясь на посох, поднялся с лавочки.
 
— А как её не вспоминать, Амвросий! Это же не просто война, это Великая война! Если бы не Матерь Божия и святые — не знаю, чем бы всё кончилось. Не зря же акт о капитуляции был подписан в день великомученика Георгия Победоносца, который копьём веры Христовой пронзает дракона-демона. Пока будет стоять земля, наш народ не забудет об этой войне, Амвросий. Нам же главное одержать победу над собой, над своим драконом. А давление… Живы будем, не помрём. На всё воля Божия! Ладно, пойдём пить твои лекарства.

Отец Поликарп посмотрел в голубое небо и улыбнулся: «Победа!». Потом бодрым шагом направился к братскому корпусу.

Разноцветные тюльпаны кланялись ему вслед своими бутонами. Ему, воину Христову и воину Великой войны, освободившей мир от страшного дракона.

Протоиерей Сергий Гусельников