Всё-то мне думалось что я оставлю детям?

Всё-то мне думалось: что я оставлю детям
В веке грядущем и в двадцать втором, двадцать третьем?
Светлый обрыв, где ласточки рыли норки,
Тот, где слои песчаные были тонки -
Белый, бордовый, оранжевый; право слово,
Больше нигде не увидеть песка такого!
Старую липу у дома на перекрёстке
В два-три обхвата для юных, почти что взрослых.
В прежнее время ударом глухим и резким
Прямо под ней про пожар возвещали рельсом.
Каменный дом, что прозвали в деревне "клубом"
Кладки эстонской, где тёсаный камень грубый
Плотно подогнан, сто лет им не знать печали,
И окантован шершавыми кирпичами.
Думалось: всё это так же, как Солнце, вечно,
Словно Луны апельсиновый лик под вечер
Будет встречать над садами, где август лаков
Плотными, в частых полосках, боками яблок.

Грубым бульдозером - как противляться силе? -
Ради починки дороги обрыв спустили.
Было рачительно в брежневский век минувший
Всё, что решили бесчувственные чинуши.
Липе подрезали корни, кладя в траншею
Водопроводные трубы - мешали, шельма!
После слегка наклонилась под ураганом,
Но устояла, как будто мечта о главном
В ней обреталась, крепка, что стальная втулка.
Выгнил тот стержень, дупло и темно, и гулко.
Каменный дом обескрышел - горела ветошь,
Так работяги кой-как ночевали в лето.
Жаль, без воды оказалась в тот день колонка -
Сердце насоса в воде известковой ломко.
Всё здесь порушено, что я люблю, жалею -
Стёжки в бору и берёзовые аллеи...

Вот я и думаю: что мне оставить детям?
Даже колодец засыпан, сыскать - да где там!
Очень глубокий, с холодною синь-водою
С воротом, что полирован рукой родною.
Что будет радостно, словно кулич на Пасху?
Чувство прекрасного? Как объяснить на пальцах,
Что здесь прекрасно без сказочных слов "когда-то"
Кроме жар-птицы оранжевого заката?