Не спастись человеку в одиночку

Перед нами пример Владимира Соловьёва, человека очень достойного, его цитируют православные духовные писатели (в частности, Нилус), его произведения продаются в книжных лавках при православных церквях ("Три разговора"), и вот он посвятил многие годы своей жизни “делу соединения христианских Церквей”. А кончилось тем, что он едва не остался за бортом обоих кораблей. Он совершил нечто такое, что называется личной унией. Он причастился у католического священника. И сказал об этом своему православному духовнику. То есть он хотел начать с себя, своим примером, показать, что он не признаёт разделения Церквей. Его духовник сказал, что этого не следовало делать. Они резко поспорили. После этого Соловьёв лишился причастия в Православной Церкви. Переносил он это, кажется, тяжело. Его видели одного, сидящего в задумчивости, разламывающего хлеб и запивающего его вином. Читал я о том, что ему являлись бесы, адвокату Кони он рассказывал, как бес оседлал его, вполне видимо и ощутимо, на манер гоголевской ведьмочки. Было всё это для бедного философа неимоверно жутко. Не знаю, может быть, это как-то связано с его фактическим отходом от центрального момента церковного общения. Так или иначе, на смертном одре он покаялся в своём поступке. К концу жизни он вообще отошёл от своих утопических проектов, а также признал, что личная уния - скорее соблазн для других, нежели благое дело. Соединение Церквей, если ему суждено состояться в этом мире, - это дело соборное, дело всеобщего согласия.
Но и в душе одного человека соединиться религиям вряд ли возможно. Слишком они различны, глубоки и конкретно-жизненны. Каждая религия неотделима от своего культа. Обрядовая сторона религии - это очень важная её сторона, “обряжающая” нечто гораздо более важное и таинственное, чем просто какие-то внешние действия. В христианстве через обряды совершаются таинства. Без участия в таинствах ты не христианин. А познать религию, находясь вне её, решительно невозможно. Чтение литературы - это только принюхивание. Или же уже подпитка того духа, который даёт тебе участие в церковной жизни: молитва и таинства. Твоё личное общение с Богом, твой диалог с Ним и участие в таинствах Церкви дают тебе этот дух. Так что совсем невозможно человеку омываться всеми духовными потоками сразу. Встав в один, ты отходишь от остальных. Не встав ни в один из них, ты остаёшься на задворках духовной жизни. Более того, ты беззащитен перед терзающими тебя унынием, гордыней, суетностью, страхом, которые невозбранно вхожи к тебе, и ты сознаёшь своё бессилие перед ними. И они отступят, убегут, поджав хвосты, только когда ты войдёшь в Церковь. Но перед этим они дадут тебе решительный бой, обнаружив своё присутствие в тебе все сразу и пытаясь не пустить тебя. В тебе будут бушевать бури невесть чего с громами и молниями. Потом они отступят, воссияет заря в твоей душе. Но они ещё будут приходить, как воры и разбойники, как подлые шакалы, но уже не как сеньоры за приличествующей себе данью. А то, как они обнаружили себя перед твоим избавлением от их ига, даст тебе опыт и силу, которые помогут во всякий другой раз распознать и обуздать их.
Есть ещё один важный момент. Замечательный английский мыслитель Клайв Стейплз Льюис, ссылки на которого я встречал и в православных изданиях, пишет: “Не надо оправдывать себя ссылкой на “всех”. Вполне естественно почувствовать, что, если все так грешны, как учит христианство, грех очень и очень простителен. Если все ученики проваливаются, учитель может подумать, что билеты слишком трудны, пока не узнает, что в другой школе 90 % всех школьников выдержали экзамен. Он понимает тогда, что ошибается не экзаменатор. Мы иногда попадаем как бы в “карманы”, в тупики мира - в школу, в полк, контору, где нравственность очень дурна. Одни вещи считаются здесь обычными (“все так делают”), другие - глупым донкихотством. Но, вынырнув оттуда, мы, к нашему ужасу, узнаём, что во внешнем мире “обычными” вещами гнушаются, а донкихотство входит в простую порядочность. То, что в “кармане” представлялось болезненной сверхчувствительностью, оказалось признаком душевного здоровья. Вполне может быть, что весь род человеческий - такой “карман” зла, школа в глуши, полк на отшибе, где маломальская порядочность кажется геройством, а полное падение - простительной слабостью. Есть ли подтверждение этому, кроме христианской догмы? Боюсь, что есть. Прежде всего, мы просто знаем странных людей, которые не принимают этики своего круга, доказывая тем самым, к нашему неудобству, что можно вести себя иначе. Хуже того, эти люди, разделённые пространством и временем, подозрительно согласны в главном, словно руководствуются каким-то более широким общественным мнением, которое царит за пределами нашего “кармана”. Заратустра, Иеремия, Сократ, Будда, Христос и Марк Аврелий едины в чём-то очень важном. (Я упомянул Воплощённого Бога среди людей, чтобы подчеркнуть, что принципиальное отличие Его от них не в этическом учении, а в Служении и в Личности.) Наконец, даже мы сами одобряем в теории эту неприменяемую этику; даже здесь, сейчас, в “кармане”, мы не говорим, что справедливость, доброта, мужество и умеренность ничего не стоят, а пытаемся доказать, что наши нормы справедливы, добры и т.д. в той мере, в какой это возможно и разумно. Поневоле подумаешь, что невыполняемый устав нашей плохой школы связан с каким-то лучшим миром и, окончив курс, мы сможем узнать впрямую тамошний кодекс”.
Итак, вступая на этот путь, где бы мы ни решили совершать его, мы начинаем идти именно к тому “порядочному обществу”, где все заодно. Вот ещё пример. Одна протестантка во Франции, в Эльзасе, прочитала книгу о Франциске Ассизском и была очень впечатлена. В протестантизме нет почитания святых. Всё это навело её на размышления об истинной Церкви. (Также у неё появилось стремление к таинствам.) Однажды она сидела в саду и читала книгу о жизни святого Франциска. Во время чтения она забылась каким-то тонким сном. “И вот к ней идёт сам Франциск, а с ним сгорбленный весь сияющий старичок, “как патриарх”, - сказала она, отмечая этим его старость и вообще благолепие. Он был весь в белом. Она испугалась. А Франциск подходит с ним совсем близко к ней и говорит: “Дочь моя! Ты ищешь истинную Церковь - она там, где он. Она всё поддерживает, а ни от кого не просит поддержки”. Белый же старичок молчал и лишь одобрительно улыбался на слова Франциска. Видение кончилось. Она как бы очнулась. А мысль подсказала ей почему-то: “Это связано с Русской Церковью”. И мир сошёл в душу её.” Позже, попав в дом к своему русскому работнику, “она увидела у него иконочку и узнала в ней того старца, которого она видела в лёгком сне с Франциском. В удивлении и страхе она спросила: “Кто он, этот старичок?” - “Преподобный Серафим, наш православный святой”, - ответил ей работник.” (По книге митрополита Вениамина Федченкова “Из того мира”. Случай этот передан им по рассказу одного его знакомого, которому уже его знакомый переслал письмо на французском языке, в котором эта эльзаска просила прислать ей что-нибудь о Русской Православной Церкви - молитвенник или ещё что-либо. Написала она это письмо после своего видения, ещё до того, как узнала, что “старичок” этот был Серафимом Саровским.)
Так что, по-видимому, понимание всё-таки есть. Нужно учитывать ещё и то, что всего мы не знаем. Апостол Павел говорит, что есть духовное молоко и есть твёрдая пища, которую сразу давать не следует. Также и Иоанн Златоуст, один из авторитетнейших Отцов Церкви, вселенский учитель, говорит о том, что нельзя давать прежде надлежащего времени высокое учение человеку и вообще людям, иначе и в своё время они уже не будут способны следовать ему, навсегда сделавшись бесполезными. Мы не знаем, что знают люди в монастырях, подвижники высокой жизни, не знаем, во что посвящены епископы, даже встречаясь с православными людьми, прошедшими в вере намного больше времени, чем ты, понимаешь, что они понимают уже что-то такое, чего ты пока не вмещаешь. Как Бог открывал Себя человечеству постепенно, сообразуясь с его способностью вместить и с его пользой, так и Православие есть постепенно открывающаяся реальность и открываться оно будет бесконечно, потому что исходит от Бога. Православие есть непрестанное Богообщение, реальное, достоверное, поразительное и беспредельно радостное <моментами, в потенции и в непоколебимом основании своей глубины>.
Между прочим, Соловьёв, рассказывая о жизни Мухаммеда, повествует об одном явлении, бывшем “последнему пророку”. Мухаммеду было предложено три чаши: с мёдом, молоком и вином, и он выбрал ту, что с молоком. Соловьёв трактует это так: мёд - язычество, вино - христианство, молоко - это то, что позднее оформилось в Ислам. Соловьёв так и называет мусульманство духовным молоком, вполне благотворным для тех народов, которые его приняли. И отец Александр Мень говорит о том, что мусульманство сменило христианство там, где народный дух ещё не был способен вместить в себя всю высоту христианства.
Есть некая логика, которая рассматривает духовные процессы в человечестве в их целокупности. Но нужно уметь трезво смотреть на свои возможности. Я понимаю, что у меня нет реального синтезирующего духовного опыта. <Это я начал смиряться, погружаясь в Церковь. Теперь понимаю, что я вообще не могу даже думать так широко, эти масштабы - вне моей жизни. 24 июня 2001 года> Но я надеюсь, что Бог даст мне его через Православие. Никаких других реальных и достойных духовных путей я перед собой не вижу. <Что уж говорить о разных религиях, если один человек не может вмещать в своей жизни даже два разных церковных прихода, не рискуя духовно повредиться. Настолько мы немощны и ограничены. И как заблуждается человек, пытаясь смотреть на весь мир “с высоты” своего отвлечённого понимания. Всё познаётся только жизнью, твоим собственным опытом труда, любви и молитвы. 24 июня 2001 года>
Нужно помнить и о Льве Толстом, пытавшемся идти к Богу в одиночку. Могучий дух, светлый, симпатичный, трогательный. Признавая его мощь, святой Варсонофий Оптинский назвал его львом. Но сказал так: “Хоть и лев, а не смог порвать кольца, которым сковал его сатана”. Запутался наш Толстой, заплутал и умер очень темно. Дай Бог, отмолить бы его нам всем, живым и усопшим, и тем, кто ещё будет жить, за его романы, за любовь к правде да за искренность его - может быть, помилует его за это Господь. Но гордыню свою одолеть он не смог, так и остался в той духовной ограниченности, которая и мешала ему выйти к Богу “лицом к лицу”. Мало на свете людей, которые были бы сильнее Толстого и, как бы пострадав за всех, он всей своей трагической судьбой показал, что не спастись человеку в одиночку. осень 1996 года

https:// ridero.ru/ books/ zapiski_novoobrashennogo/