Шардоне 2000

Это был волшебный день, и волшебство началось с момента, когда Он и Она, облачённые в свои любимые джинсы из дыр и заплат, в присутствии двух приятелей детства поставили свои подписи в самой неромантичной книге, когда-либо издававшейся на их родной земле. Не трудно догадаться, в какой именно. Но молодые были отчаянно счастливы, а практичные свидетели – товарищи по озорному дачному детству - вряд ли понимали, зачем их друзья решились на такой серьёзный шаг всего лишь на третьем курсе, да ещё тайком от своих родителей. Никто ведь им не запрещал встречаться – не те времена. Родители невесты и жениха, уважаемые члены одного и того же дачного кооператива, в отличие от общепринятого представления об их месте на огородных грядках, всячески увиливали от посещения своих отапливаемых дач, так что их детям там было полное раздолье, в любом значении этого слова, даже в промозглые «недачные» месяцы года.

Новобрачных объединяла любовь к поэзии и философии, правда, Она имела врождённую склонность к мистицизму, которой Он был начисто лишён. Они хорошо изучили друг друга ещё в период их дачного детства, но стрела Амура пронзила их сердца в самом неожиданном для этого месте – коридоре перед деканатом факультета, на котором они оба учились уже третий год и куда их вызвали, чтобы отчитать за систематическую непосещаемость без документов, дававших им на это неоспоримое право. У каждого из них были свои причины для такого непозволительного нарушения дисциплины, но в тот знаковый для обоих день они взглянули друг на друга, как будто увиделись впервые – глаза в глаза – и руки их непроизвольно соединились, а в сердцах зазвучали фанфары любви в ритмах Марша Мендельсона. Когда они приблизились к столу заместителя декана, рука в руке, они уже не врали, отвечая дружным выдохом на молчаливый вопрос, логично изобразившийся на лице грозного администратора: «У нас скоро свадьба, мы забылись, простите нас!» «Ну, знаете!» - только и нашёл что сказать замдекана, но лицо его распласталось в непроизвольной улыбке.

Отступать им было уже некуда, да они, да они вовсе этого и не хотели: может, одни браки и заключаются на небесах, но и деканат для этого не такое уж и неподходящее место. И вот пришёл он, этот торжественный день. Они были счастливы, но лишь одно омрачало чело новобрачного: оказалось, что Маша – так звали его невесту, по одной ей ведомым мистическим каналам вышла на полностью безалкогольный философский уровень, который не наблюдался за ней раньше, когда они отмечали бурные дни рождения своих соседей по дачам. Не сказать, что Гера-жених, совсем уж не мог обойтись без этого живительного зелья – мог, но только, по возможности, не очень долго.

Больше всего Гера любил – нет, не пиво, и не какой-либо другой достойный чести мужчины напиток. Он любил дамский напиток – белое сухое вино марки «Шардоне». Это взаимное чувство у них с Шардоне возникло в день его восемнадцатилетия, когда бабушка подарила ему бутылку сухого белого вина, сказав, что обожаемый им Александр Дюма пил это вино исключительно на коленях, сняв в знак уважения и восхищения, свою неизменную шляпу. Бабушкино чудо-вино оказалось «Монраше» пятилетней выдержки. Она пояснила внуку, что производилось оно в Бургундии из отборных гроздьев винограда «шардоне». Это было самое эксклюзивное «Шардоне» во Франции и стоило многократно дороже своих собратьев, рождённых в той же виноградной семье. Бабушке эту бутылку прислали из Франции её родственники, наличие которых она вплоть до последнего дня СССР тщательно скрывала.

Компанейский по натуре Гера собирался распить свой экзотический подарок в субботу, когда намечался дачный сабантуй по поводу его совершеннолетия, но, перехватив умоляющий взгляд бабушки, понял, что она хотела бы разделить с ним радость «Монраше» день в день, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Гера открыл бутылку, плеснул вино в два бокала, потом ещё раз, и ещё – и вот бутылка дорого вина стояла на столе уже пустая. Бабушка стала какая-то неожиданно молодая и незнакомо остроумная. А сам он не мог отогнать от себя догадку о том, что, может, это «Монраше» и привело Дюма к полному финансовому краху. Поэтому далее, вплоть до сегодняшнего дня, довольствовался обычным шардоне.

По окончании скромной официальной церемонии молодые и два их свидетеля переместились в кофейню, где и отпраздновали счастливое событие блинчиками с шоколадной начинкой и безалкогольным пуншем, после чего молодожёны отправились в «свадебное путешествие» на дачу. Гера собирался, честь по чести, держать данное Маше слово о том, что первый день их совместной жизни не будет одурманен никакими градусами никакого, даже самого соблазнительного напитка. Легко сказано, а как же шардоне марки «Монраше», которое он не смог не купить к свадьбе, когда оно просто прыгнуло к нему в руки, правда не в Париже, а в Вене во время его двухнедельной стажировки в одном из австрийских банков. Судя по цене, этот напиток должен был превосходить тот первый по своим вкусовым параметрам. Как бы ни хотелось Гере разделить наслаждение этим любимым вином Александра Дюма с Машей, он знал, что это противоречит её новому философскому кредо, и не хотел её ничем огорчать. По приезде на дачу они пили яблочный сок, от которого его постепенно начало мутить, и он решил, что свежий воздух и глоток марочного вина ему поможет справиться со своей запретной, по ситуации, любовью к шардоне по имени Монраше. Машу он любил гораздо больше, и не хотел её огорчать проявлением своей нестойкости к соблазнам.

Объяснив жене, что ему нужно на полчасика проветрить заболевшую от радости голову, Гера бодро зашагал по садовой дорожке в сторону спасительного куста, за который можно было завернуть невидимым – а там гараж, багажник и заветное Монраше, глоток которого составил бы всё счастье его дальнейшей супружеской жизни. Во всяком случае, так ему казалось. Эликсир счастья из багажника перекочевал в карман куртки, и новенький, с иголочки, муж выпорхнул через заднюю калитку в до сих пор никем, по чьему-то недосмотру, не загубленные сельские окрестности. Прогулка по лугам – это замечательно, но ведь надо же придумать и оправдание откровенному блеску Монраше в его глазах. Оправдание пришло свыше – и так бывает, и он смело зашагал на встречу со своей судьбой в лице Маши, которая уже заварила ему травяной чай от головной боли.

С порога, не дожидаясь пыточных расспросов, он признался склонной к мистицизму Маше, что в ушах его всё время прогулки звучал голос самого Есенина, точной такой же, как в записи, которую они так любили слушать. Голос напевал ему вот что: «Шардоне ты моё, Шардоне, потому что я с севера, что ли, прихвачу я тебя с собой в поле и во ржи осушу при Луне». Ну, и…  Маша молчала. Потом взяла его за руку и подвела к накрытому за время его отсутствия столу. В центре красовалась бутылка обычного французского шардоне. «Бабушка твоя нам подарила на свадьбу. Другой у неё под рукой не было. Я ей одной созналась, куда мы с тобой так воровато собираемся. Её же не проведёшь: она на меня так по-рентгеновски посмотрела, что я не выдержала и выдала нашу тайну», - сказала Маша, а потом тихо добавила: «Я тебя любого всегда буду любить, но Монраше будем пить только раз в год, и так до золотой свадьбы, а потом – кефир. По рукам?» Но никакое Монраше ни до, ни после этого дня, не казалось Гере таким волшебным, как это незатейливое вино из неприхотливого сорта винограда под названием «Шардоне».