В эти тревожные дни

    Часть 1. Целительница
    
    В эти тревожные дни, когда ежедневно нам сообщают о всё новых и новых жертвах коронавируса, мне вспомнилась моя приятельница, участница Великой Отечественной войны. Меня с ней познакомила её взрослая дочь Светлана. Мы с ней родились в один год, в один месяц и были погодками. После сорока лет ей пришлось пережить большое и тяжёлое потрясение: от неё ушёл муж, обвинив в том, что она ему не родила ребёнка, хотя во времена молодости требовал "если что, избавляться от беременности, даже не ставя его в известность".  Светлана училась, учила других, сделала и защитила диссертацию, потом "ударилась" в религию. Она часто ездила по бесчисленным монастырям России и просила меня навещать её маму, помочь при необходимости, пока она не вернётся из очередного турне.
   
     Так у меня появилась в "подружках" хорошая женщина, ровесница моей покойной матери, рано ушедшей на "Тот Свет". Конечно, Антонина Дмитриевна стала отвечать на мои расспросы и даже удивлялась тому, что, как оказалось, многое не забыла. Я в силу своей любознательности, как дитя войны, стала интересоваться её боевым путём. Она была хорошо подготовленной медицинской сестрой, фельдшером, военнообязанной. Поэтому подлежала обязательному призыву в действующую армию. Там, в лазаретах и госпиталях она всю войну была первой помощницей  в хирургических операциях и даже специализировалась на операциях при ранении головы. Её уважали хирурги, говорили, что она не ждёт подсказок, а сама часто подсказывает молодым врачам на операции, внушая им уверенность в хорошем исходе, посещая "своих" пациентов весь период вплоть до выписки. Звали они её "Тоня - сестрица".
     Кое-кто не прочь был бы жениться на ней, но она любила своего мужа, который был тоже на фронте, правда, связь с ним порвалась. Она писала своей свекрови письма и получала ответы. Они обе ждали и надеялись. В редкие свободные минутки, когда умирал кто-то из тех,кому они отдавали свою кровь, согревали руки, кормили с ложечки, шепча ласковые обнадёживающие слова, ей вспоминался муж. Она ощущала его рядом и боялась, что он тоже тяжело ранен, нуждается в её уходе, в её тепле и заботе и посылала ему мысленно всю силу своей любви. А потом унимала трясущиеся руки и тревожно бьющееся сердце, надевала перчатки и маску, шла в операционную собранная, строгая, неприступная, шла снова помогать резать, доставлять боль, унимать кровь, возвращая к жизни, шепча на ушко ласковые, уверенные, обнадёживающие слова.

     Её мать писала подробно о том, как растёт и развивается дочка Светочка, как она любит рассказы о животных и растениях, сама листает иллюстрированные энциклопедии, рассматривает рисунки и задаёт так много вопросов, что приходится искать на них ответы в толстенных книжках. Сестрица Тоня внимательно изучала все письма, читала их "товаркам", иногда делилась своими воспоминаниями и  радостями от дочки с лежачими ранеными, у которых в тылу тоже подрастали дети без отцов, иногда даже без матерей.
     В 1945 году Тоня уже была на Одере. Наши части были кругом, отовсюду к ним везли раненых сначала в полевые госпитали, а затем переправляли в разные города Советского Союза. В конце марта - начале апреля она должна была сопровождать грузовик с тяжело раненными подальше в тыл. Пришлось преодолевать реки, речушки и разливы половодья. Иногда вода заливала дно кузова, и она придерживала своими руками забинтованные  головы, спасая открытые раны от холодной и грязной воды. Конечно, она простудилась, получила двустороннее воспаление лёгких и оказалась сначала на больничной койке, а потом её с высокой температурой отправили в Москву на самолёте. Долго пришлось лечиться, она худела, кашляла, задыхалась и часто теряла сознание, хотя уход был хороший. Госпиталь был в Барвихе, где теперь находится санаторий и дачи богатых людей столицы. Там же расположено и кладбище тех солдат и офицеров, которых не могли спасти врачи и весь медперсонал... 
 
     Наверное, и на Тоне уже "был поставлен крест", потому что ничто не помогало, а пенициллина тогда ещё не было в достаточном количестве. Был поставлен диагноз "туберкулёз", стали искать родных, чтобы выписать её умирать домой... Она отказывалась от выписки, боясь заразить дочку и маму... Но не теряла связи со своей частью, переписывалась с подругой, с которой прошла почти всю долгую войну. Кажется, её звали Надеждой. После Дня Победы, расписавшись в Берлине на рейхстаге за них двоих, Надя демобилизовалась, уехала в свою деревню, родила там, у своей мамы, недоношенного ребёночка и, немножко поправившись, приехала в Москву к опытным профессорам. Ребёнка положили в палату недоношенных детей в роддом.
    Только тогда Надя решилась навестить подругу и поначалу даже не узнала её."Ну, чистый шкилет!" - сказали бы в её деревне старые бабки, покачав в сочувствии головой от безысходности. Надо было предпринимать что-то для спасения подруги и ребёнка.

     Надя нашла подводу, возницу, погрузила подругу, выписала ребёнка. По совету нянечек отправилась в Смоленскую область в глухие сосновые леса, где жила старая Ведунья. Никто из деревень и сёл никогда не называл её иначе. Надя привезла ей не только больных, но и везла в подарок отоваренные на карточки (свои и Тонины) редкие в то время московские продукты: сахар-рафинад, конфеты, сушки, баранки, печенье и пряники, колбасу, сыр, консервы, икру и прочие дефициты. Ведунья осмотрела сначала ребёнка, потом Тоню, поцокала языком и сделала вывод.
 - "Подругу твою боевую лечить буду, а вот дитёнка ты не мучь зазря. Уж больно худой родился: ни ручками, ни ножками даже не шевельнёт, плакать у ево силёнок нет. А муж-то где?"
 - "Там же, где мы многих оставили. Убит ещё в сорок четвёртом, в Латвии. Комиссаром он у меня был. Приезжал изредка. Говорили, гитлер-югенд его, пацан проклятый,  подстрелил, из чердака целился, несовершеннолетний. А я тяжестей за войну много перетаскала, надорвалась, видно. Вот и родила больного, не доносила.
 - "Я тебе травок, конечно, дам, попоишь, но они вряд ли помогут, только страдания облегчат. Ты поживи с нами немножко. Я тебе свою каморку уступлю. А ты мне в первые дни поможешь подругу твою выхаживать. У меня силы уже не те, тяжело поднимать её одной-то! А выхаживать долго придётся. Дай Бог, чтобы к сентябрю оклемалась."

      Вечером бабка с Надей взяли большую кадку из-под дождевой воды, вымыли мочалкой с песком и берёзовой золой, втащили в избу и поставили за занавесочкой у жерла русской печки. Потом Надя принесла камни - небольшие валуны, тоже намытые в речке. Бабка Ведунья затопила печь, припасла горшки, клещи, поставила кипятить у огня воду в кринках. Потом бросила в горшки  какие-то пучочки с травами и стала их настаивать на кипятке, отодвинув в сторонку от огня и приблизив раскалённые угольки. Надя тем временем натаскала воды в кадушку, нарвала берёзовых веток, каких-то травок и корешков с огорода, вымыла их и бросила в кадушку, на дно. Валуны разных размеров разложили среди угольков, затем  бабка брала их щипцами и поочерёдно опускала в кадушку, пока вода не закипела.
   
 - "Вот теперь ждать надо!"- сказала бабка и принялась готовить "парадную" кровать. Набила наматрасник соломой, завернула чистым холстом,приготовила чистые большие простыни, белый в цветочек платок на голову. Они, обе уставшие, сели за самовар и стали пить чай с московскими гостинцами, иногда покачивая зыбку с ребёнком. Тоня с дороги спала на лавке, покрытая тулупом, разогретая теплом от печки.
 - "Ты, Надя, малость погоди, поможешь мне твою боевую подругу в кадку посадить, попарить. А потом соседка тебя покличет, они баню для тебя топят. Пойдёшь, попаришься как следует с берёзовым-то веничком. А я уж потом. Бельё-то на смену есть? А то я поищу чего-нито в сундуке? С возницей-то расплатилась?"
 - "Всё у меня есть и со старичком сговорились. Он назад поспешил. Дела у него, даже чаю не стал ждать!"
 - "Ну, ладно! Теперь подругой твоей займёмся..."

    Они разбудили Тоню, раздели, поахали над её худобой и осторожно опустили в кадку, посадив на крупный валун так, что у неё торчала из воды только голова, накрытая разогретой подушкой с какими-то травами. Бабка обложила её со всех сторон запаренными в ведре берёзовыми веточками и наблюдала, как розовеет её бледное замученное долгой болезнью личико.
 - "Севодня ничего есть не будешь, только водичку с травками попьёшь. Завтра напою утром козьим парным молоком, а уж потом пообедаем вместе. А вечером опять парить тебя будем, болезнь изгонять."
    Ведунья зашла за перегородочку, истово помолилась у старой иконы, висящей в восточном уголке среди вышитых, сохранённых каким-то загадочным образом от фашистов, старинных полотен. - "Всю войну в колодце прятала. Они везде шарили, но не отыскали, Слава Богу!" - пояснила она.- На них старинные знаки вышиты, обереги. Ещё моя мама под бабушкиным надзором вышивала в приданное себе,"- продолжала рассказывать она.

     Вместе они подняли больную, обмотали простынями, обвязали чистую голову платком, положили на постель и закрыли одеялом, а сверху навалили тулупы и полушубки, все, которые нашлись в загашнике. Измученная, напаренная Тоня уснула сразу же, как только оказалась в постели. Постучала соседка и пригласила Надежду в баню, а сама стала помогать бабке выливать воду, вытаскивать тёплые камни в сенцы на скамейку.
 - "И как эти девчатки всю-то войну тяжеленных мужиков таскали, да с кровью сталкивались, со стонами, да с криками, да со смертями. У нас тяжело было, а уж они-то под пулями, под обстрелами все четыре года... Ну, как тут здорового парнишку родить?- приговаривала соседка, утирая глаза. - "Не жилец парнишка-то?"
 - "Нет! Не жилец, помрёт скоро. Грудь не берёт, Надя сцедит молоко, а он и с пипеточки еле тянет, силёнок совсем нет,- вздыхала Бабка.-Да и не нужен он ей. Мужик убит, говорит, комиссаром был. Но она молодая. Поплачет втихомолку, может, и найдёт кого. Хотя хороших-то мужиков всех поди-ка уже разобрали! Ну, спасибо тебе за помощь, устала я, тоже прилечь надо. Утро вечера мудренее."
     Но утром хмурая Надя сообщила, что парнишка умер во сне... А ещё через несколько дней, похоронив сыночка на сельском кладбище, обвязав накрест тугую грудь, наполненную молоком, засобиралась в Москву, чтобы устроиться там в госпитале, а к осени приехать, поплакать над могилкой, да забрать подругу под свою опеку.
 
     Всё лето прожила Тоня у Ведуньи, сначала помогала немного по дому, потом стала на крылечко выходить, с соседями знакомиться. Постепенно кашель стихал, на щеках проявлялся тонкий румянец, потом и загар начал оседать. А через месяц она уже во всю помогала Бабке в нелёгком сельском труде: потихоньку копалась в огороде, носила воду по полведра, топила печку и каждый вечер сама готовила себе кадушку и дышала целебным травяным паром. Ходила со старушками за ягодами, да за грибами, да под руководством Ведуньи запасала и себе травы на зиму, училась у неё старинному народному целительству.
    Когда приехала за ней Надя, ахнула от удивления, но сказала, что договорилась в госпитале о полном обследовании Тони и, если анализы и рентген покажут улучшение, можно будет вести разговор даже об устройстве на работу. И комнату там же найдут, снимут...

 - "К дочке хочу! Так скучаю..."
 - "А муж?"
 - "Муж объелся груш! Приехал ко мне в госпиталь, посмотрел на  меня, больную, и сказал, что у него есть другая женщина. Дочка ему тоже не нужна, делить нечего. Он уже подал на развод, а я ему подписала. Вот так. Война нас давно уже развела. Ни одного письма не написал за четыре года, всё скрывался..."
 - "А вот Вас я, бабуля, никогда в жизни не забуду. Дочке расскажу, как вы меня выхаживали. Всё сделаю, чтобы она выросла доброй к людям. Мне бы только, чтобы туберкулёз не подтвердился, чтобы можно было в операционную вернуться к моим друзьям, с ними я всю войну прошла. Никто меня никогда не обидел, ни оскорбил. Они меня все так уважали!"

     В Москве её не узнали: выписывали доходягу, чтобы умирала среди родных, а приехала молодая, энергичная, красивая женщина, полная сил, здоровья и планов по воспитанию и обучению дочери. Вот на этой оптимистической ноте я и закончу первую часть своего рассказа о моей московской подруге, с которой мы вместе пекли пироги на праздники для "большой компании": Светлана, её героическая мама, я и мой муж, полковник ракетных войск Советского Союза. Все мы были патриотами, нам было чем поделиться, и горем, и радостями.
    
     Кроме того, наша бабушка Тоня воспитывала и дрессировала четырех красавиц - кошек: чёрную с белой манишкой, в беленьких сапожках, с белыми усами; снежно-белую и голубоглазую; рыжую "трёхцветку"; и серого пушистого кота-"Перса". Все они ели по команде, по очереди, садились полукругом в маленькой кухне, а наша бабка в их окружении читала строгие нотации, подробно разъясняя кошкам их просчёты. Они же терпеливо ждали и со всем соглашались, дружно ходили чуть ли не строем. Забавно было на них смотреть со стороны...   
   
        Поздравляю всех читателей - патриотов с наступающим праздником - 75-
        летием Великой Победы! И пусть прекратятся не только все войны на нашей 
        Планете, но и установятся между странами добрососедские отношения. Да
        будет мир на Земле! И порядок, и справедливость!
  * Примечание: вторая  часть рассказа помещена под названием "В эти тревожные дни. Часть2."Где ближайшая аптека?""
    аптека?"