Перевёртыш

1.Морталист

Парадоксальный поворот,
Все шиворот-навыворот,
Глядит баран на створ ворот,
А рядом — волчий выводок!
Взглянуть назад — предела нет,
Взглянуть вперед — тем более,
Ни вниз, ни вверх предела нет
Моей судьбе-истории.
Средь плоскостных координат
Я — нечто необъятое:
Я развиваюсь, редкий хват,
Как измеренье пятое.
Я —перевертыш, я — кульбит,
Я — сальто чрезвычайное,
Пусть моралист меня простит,
Я — сущность изначальная.
Я — примиритель всех основ,
Враждебно расположенных,
Я осенитель всех голов,
Спокойных и встревоженных.
Я толкователь всех цитат,
И книжникам застенчивым
Я разъясняю сяк и так:
Все в мире переменчиво.
Эклектик я и демагог,
И верхогляд с рождения,
Но расторопен, словно Бог
В день после вознесения.
И, заводя под хвост вожжу —
Конечность с бесконечностью,
Я, хряснув пальцами, свожу
Продольность с поперечностью.

2. Кульбит без огня.

Дорогою не из привычных
Идя поутру из гостей,
Я пачку мятую «Столичных»
Вертел и не знал, как быть с ней.
Не выбросишь — курево все же...
Замедлив затейливый шаг,
Я нечто искал попригоже
В горсти табака и бумаг.
Нашел-таки я сигарету
Без трещинки, целую всю,
И понял, что спичек-то нету,
Тю-тю, значит, спичек, фыо-фью!
Я хлопал себя по карманам,
В подкладе ощупывал швы...
День был выходной, и так рано
Прохожих не встретить, увы.
Огонь, огонечек природный,
Ты мнился мне горькой мечтой,
По сути своей благородной,
Сулящей и дым, и покой.
Клубилось туманное утро,
И ветер катался как шар
Туда и сюда, и попутно
Сбивал с меня праздничный шарм.
Ах, осень, ах, старая осень,
Мы больше с тобой не спешим,
Мы лучше пойдем и попросим,
Стрельнем огонька у машин.
Но желтыми фарами яро
Пронзая туман и судьбу,
Российских дорог «ягуары»
Неслись, несмотря на мольбу.
Не лезет в комфортное стремя
Мой мокрый башмак седока,
Неловкое выдалось время
Стоять и просить огонька.
Но что это — с голой рябины
Последний, последний в сезон
Багряный листочек единый
Слетел на увядший газон.
И ахнуло дерево, как бы
Пытаясь нагнуться за ним,
С пустой заполошностью бабы,
Отвыкшей от горя и зим.
Спасибо тебе за подарок,
Святейшество — осень! Я  взял
Обрядовый этот огарок
Со стен твоих культовых зал.

3. Опа с листочком

Под солнцем осенним и летним
В овершьи он тело лепил,
И после счастливой обедни
Всех более было в нем сил.
Упорствуя самолюбиво,
Всех братьев он вниз проводил,
Себя возвеличив ревниво
До ранга небесных светил.
Его черенок волокнистый
Крепил, не давая упасть.
Но в мире и ныне, и присно
Карается гордость как страсть.
А впрочем, листочек, не бойся,
Что нравы безумных вождей
Тебе припишу я по-свойски...
Ты жил на рябине своей.
Ты жил и оплакивал смерти
Веселых соседей немых,
В холодной и злой чертоверти
О днях вспоминая иных.
Ты видел упадка приметы,
И в страшных осенних ветвях —
Лишь контуры и силуэты
Сограждан, распавшихся в прах...
Не бойся холодных ладоней,
Зазябших ладоней моих —
Им нужен огонь, дай огонь им,
Дай вспышку хотя бы на миг!
Цвет в жар преврати на мгновенье,
Желанье мое утоли,
Последний из поколенья,
Растаявшего вдали!

4. Кульбит с формой

О, как я научен просить!
Как отважно
По ярусам шатких лесов,
Сноровисто, пилотажно
Несу эту ношу из слов.
Иду я под самую крышу
Громоздкого здания дня
Насколько возможно и выше:
Услышьте, поймите меня!
Да кто я такой? Да зачем мне?
Зачем, прижимаясь к стене,
Гляжу на враждебную землю,
Далекую, словно во сне?
Какая нужда загоняет
На этакие этажи,
Что, кроме вороньего грая,
Ни криков, ни зовов души?
Ах, это душа, это сердце,
Ах, это занозная мысль
Не лечатся водкою с перцем,
Хотят воплощения в жизнь!
Им надо быть фактом и вещыо,
Стать явью духовною, но
И форму иметь человечью,
Как издавна заведено.
Я — форма, и все эти годы
Я форму кормлю и пою,
Храню от капризов погоды,
Чтоб выразить сущность свою.
Не путать с военного формой,
Со всякою формой другой,
Со всяким стандартом и нормой,
И прочей, и прочей мурой!
И если сказать откровенно,
Без пены с усталого рта,
То я соглашусь дерзновенно
На форму Иисуса Христа.
Готов я и гвозди, и пули
В свою оболочку принять,
Лишь только бы не обманули,
Не позабыли опять.
И это не просто гордыня,
Незрелость гражданских идей —
Любой человек есть святыня
Для родины вечной своей.
Нельзя, чтоб земля забывала
Истерзанный темный народ
И ела людей до отвала
Так запросто — кто попадет!
Услышать тоскливые звуки
Правдивых речений родных —
Нет выше награды и муки
Для наших просторов земных!
Что проще? Не желчь мессианства,
А честное слово жжет грудь.
Я — в слове, так слушай, пространство!
Умолкну, не сможешь вернуть.
О, как я научен просить! — безнадежно,
Безудержно, но обречен...

5 Опа курительное

От мыслей, безрадостно-вялых,
Свеченье в руке отвлекло:
Горел лепесточек опалый,
Горел, отдавая тепло.
Поверив моим заклинаньям
И спекулятивным словам,
Связавшись со всем мирозданьем,
Он воспламенил себя сам.
В ладони, холодной, как мрамор,
Он вечно готов был гореть...
И, в этом была его драма,
Он с пользой хотел умереть.
Попрал он законы природы,
Попрал даже имя свое,
Но жертвенность вышла из моды,
Ему изменило чутье.
Итак, я курил... Вот награда
За подвиг безвинный его —
Удушливый дым, капля яда,
Канцерогенное вещество.
Наивный! Во всякий период
Меняется ценностей вес —
Так сложен неистовый привод,
Вращающий купол небес.
Любое великое чудо
Двояко глядит в небеса.
Покуда мы помним Иуду,
Двулична любая слеза.
Прощай, уничтоженный листик!
Угас благонравный девиз:
«Века накопления истин».
Мерцает: «Релятивизм».

6. Опа с таблеткой.

Читатель, пора заметить,
Чтоб вовсе не спутать рассказ —
Противоречия эти
Во мне пребывают сейчас.
К итогу какому вернемся,
Не знаю, все таковы.
Советую — по знакомству —
Таблетку от головы.
И — в путь, терпеливый разумник,
Сквозь бестолочь мелких картин,
В себя замурованный узник,
Но — сам себе господин!

7. Кульбит по дороге.

Темнела сырая дорога,
Довлел над кварталом туман,
А может быть, действием смога
Исчезли кресты белых рам.
И здания вдруг мне предстали
Символикой жуткой беды —
Из каменной плоти и стали
Построенные ряды.
Их окна зияли, как дыры.
Разбросанный мусор у стен
Валялся бродягой постылым...
Внезапно квартал запустел.
Я бросил окурок под ноги
И вдоль запустенья побрел
Туда, где честные чертоги
Вписали себя в ореол.
Смиривший обычную резкость,,
Струил неприятный неон
Свою красноватую бледность
Со всех представимых сторон.
Намокшие красные флаги
Свисали с фонарных голгоф,
И множество красной бумаги
Легло у подножий столбов.
Поверх ресторанов и баров
Вширь — лозунги, цели страны —
От «Больше хороших товаров!»
До лозунгов новой волны.
Все четко и строго, и ясно —
Здесь праздное шествие шло,
Оформленное единообразно —
Торжественно и светло!
И нечего мне, отщепенцу,
С иронией щурить глаз,
Извлечь бы вот квинтэссенцию
Подобных движений масс...
Внезапно я стал на месте,
Не веря своим ушам —
Прислышались крики, песни
И характерный гам.
Колонны людей бесплотных,
Одетых кто как привык,
Неся плакаты-полотна,
Двигались напрямик.
Дойдя до границы тени,
Туман ли в том виноват,
По возникавшим ступеням .
Кто в рай уходил, кто в ад.
Я сдался стадному чувству —
Почти что сходя с ума,
Пристроился к густу-пусту,
Прощайте, «мои дома!»
Я шел, равняясь направо,
Но там, где был перепад,
Никто не спрашивал нрава,
Меня отпихнули в ад.
Опять перегнули палку!
Да как же так - без суда?
Но не с кем длить перепалку.
Скачу я прямо… туда.

8. Опа с Данте.

Читатель, ты помнишь Данта?
(Не тот, который Дантес.)
Он ад осматривал как-то,
Своим там был, будто бес.
Дотошно, словно технолог,
Осматривал Дант круги.
И средневековый теолог
Пугался любой строки.
Но в наше время кто может
Дрожать от глупых поэз?
Тем паче, что ада тоже
Слегка коснулся прогресс.

9. Кульбит взяточный.


Ступени достигли грунта,
Я сплюнул:»И тут ремонт!» -
По обе стороны сборного пункта
Забор скрывал горизонт.
Все грешники били камень.
Все черти – ни дать ни взять -
Таскали цемент мешками
За раз по четыре-пять.
Кипит работа шальная..,
А рядом, у проходной,
Патрульный — должность блатная
Зевает как заводной.
В сторонке — дощатый портик
Под надписью «Филиал...»,
Где чистый очкастый чертик
Прибывших сортировал,
Заполнить просил анкету,
Помедлив, ставил печать...
Но — очередь! Очередь эту
За вечность не отстоять.
Я понял — дать надо взятку.
Когда он поднял глаза,
Я издали шоколадку
Дешевую показал.
На сладкое черти падки.
Тотчас контору закрыв,
Не замечая давки,
Черт выкрикнул: «Перерыв!»
Махнул мне розовой лапой,
И через служебный вход
Спокойною тихой сапой
Я все же прошел вперед.
Вручил презент, и за это,
Как водится — дашь на дашь —
Наградой была беседа,
По-ихнему «инструктаж».
— В аду разброд и шатанье,
Сам дьявол не разберет,
Индусы и магометане
Добавили нам хлопот.
Две секции образцовых
В традиции христиан
Образовали четыре новых,
По социальному строю стран.
Труднее всего — соцсектор,
Хоть льготы дают чертям,
Идет обсужденье проекта,
Чтоб он упрвлялся сам.
В наместники — два кандидата,
Достойные всех похвал,
Но чередовать их надо,
Чтоб не допустить развал.
Один — с густыми усами —
Так тот — дисциплины маг.
Но грешники исчезали
При нем непонятно как.
Другой — с густыми бровями —
Повадки его не злы,
Сидит себе за дверями,
Но гасли при нем котлы.
И горестно смотрит чертик —
Дела не идут на лад.
Укромно ломает ломтик,
Надкусывает шоколад...
И продолжает глуше: —
Мельчает грешный народ,
Грешки, не грехи на душах.
Недавно был анекдот:
Пришла делегация рая,
Все как один — херувим,
И списки дают, забираем,
Читаем: «Реабилити-руваим!»,
Своих являют оттуда...
Наладили мы обмен.
Витает по аду смута,
Предчувствие перемен.
Толкуют, что скоро встреча
На уровне сатаны,
Где будет так и отмечено —
В раю, в аду все равны...

Внезапно, в два быстрых счета
Восстали из-под земли
Два ражих матерых черта,
Очкастого увели.


10 Опа принебольное


Читатель, любитель сказки,
Пускай засохнет язык,
Коль это всего лишь пасквиль.
Не клей на меня ярлык.
Оставь другим экивоки,
Следя за движеньем строк,
От лжи отделяй намеки,
Усвой хотя бы урок.
Пускай ты в сужденьях волен,
Как хочешь, так понимай,
Но помни как принеболен
Наш общий обширный край.

11 Кульбит эмпирический.

Я все обогнул кордоны
И ангелов, и чертей,
По лестнице из картона
Поднялся я в эмпирей.
Из книг толщины почтенной
Там высился пьедестал,
И тройственный лик настенный
Сияние излучал.
Все праведники удобно
Расселись в креслах вокруг
И всматривались упорно
В основу основ наук:
Теорию там углубляли,
Взирая на корешки
И в практику претворяли,
Не пачкая пиджаки.
Лишь изредка, чтоб размяться,
А может, и вовсе зря,
Устраивали овации,
Друг друга благодаря.
Отличный нектар струился
В обеденный перерыв,
И поровну альтруистам
Давали его, налив.
Волшебная райская сила
Желания большинства
В мгновенье ока сводила
К почтению старшинства,
Ни споров, ни лишних прений—
Земля-то ведь не видна,
Зрел коллективный гений,
Единому мысль верна!
Основываясь на вере
В военный инфинитив,
Там властвовал в полной мере
Категорический императив.
Отведать бы мне блаженства!
Задачка не так проста —
Нет карточки приглашенца
И заняты все места.
И ангелы, без преамбул,
Взяв вежливо под козырек,
Выводят пришельца в тамбур
И сильный дают пинок.

12 Опа по щучвелению.

Парадоксальный поворот,
Все шиворот-навыворот,
Глядит баран на створ ворот,
А рядом — волчий выводок.
Я перевертыш, я кульбит,
Я сальто запрещенное.
Пусть моралист меня простит
За тему отвлеченную:
Вас обманули? — ерунда,
Устрою так я с лихостью,
Что обманувший Вас всегда
Служить Вам будет прихвостнем.
Вы обманули? — чепуха,
С проворством чудодейственным
Я очищаю от греха
Причастием семейственным:
На три прихлопа два кивка,
Молчание, терпение —
Вот и сошли за дурака,
Вам счастье и почтение.
Датчанин Бор, еврей Эйнштейн
Всю жизнь друг с другом спорили.
А что есть я? Ведь — «нихт ферштейн»,
Не менее, не более.
Со мной — шестая суши часть
По щучьему велению,
Со мной – передовая власть
По соцпроисхождению.

13 Кульбит с младенцем.

От путешествия в полусонный
Угрюмый и чуждый быт
Отвлек меня крик полонный
Младенца, что был забыт.
Покамест я приближался,
Все больше озорничал:
В пеленках мялся и жался,
В коляске свой кричал,
Ворочался, вырвал руки,
Привлек кулачки к лицу,
Рожденный, видно, от скуки,
Не нравившийся отцу,
Ребенок, маленький очень,
На улице ноября.
И я подоспел — как отчим,
Стою, качаю, любя.
Но он все не унимался
И от натуги синел...
И в панике я прижался
К стене, отирая мел,
И гаркнул, что было силы:
«Мамаша!», и — «ша-ша-ша!»
Ответило эхо в стиле
Одесского куража,
И, шаркая по бетону,
Старуха вышла одна,
Кивнула, и как с разгону,
Младенца взяла она
И молча с кричащим свертком
По лестнице вверх-домой
Пошла по пролетам мертвым,
Где ценна не жизнь — покой.
Где плакать и где смеяться?
Идиллия — стар и млад.
Полярности популяции,
Ну, как не ругаться в мат.
Поистине, что случилось,
Зачем подымать бузу?
Старуха с утра лечилась,
Забыла про егозу.
Не я, так другой позвал бы,
Младенец бы не пропал,
И все заживет до свадьбы,
Подумаешь, поорал!

14. Опа с читателем

Читатель, кто этот гений,
Способный все упрощать,
Внутри людских средостений
Не целое и не часть?
Кто это так искусно
Моментом снимает боль,
Стрелку любого чувства
Переводит на «ноль»?
Кто в ясное вдохновенье
Привносит сухой угар,
«Копаньем» зовет мышленье
И душит сомненья дар?
Кто радость любой удачи
Лениво зовет «струя»,
Кто рвется вперед — «без сдачи!»,
Копейку сует с рубля?
Кто, улыбаясь грязно,
И в голос над ней смеясь,
Любовь низвел до оргазма
И цедит сквозь зубы: «Связь?»
Кто серую мелкосошность
Привил себе и другим,
Кто дружбу снижает в пошлость
И друга зовет «своим»?
Кто-кто, куд-куда, да ех-ма! —
Кликушествовать, причитать —
Беспроигрышная выйдет тема,
Навязываю дочитать.
Вот-вот открою завесу,
Расставлю точки над i,
Упрятанные для интересу
В шатающиеся стихи.

15 Кульбит с пачками

Взглянул на часы — шесть тридцать!
Пора мне продолжить путь.
Надо восстановиться,
Успеть немного вздремнуть.
Гулянье-гульба, причуды
И скука застольных игр,
Нагроможденья посуды,
Нелепый, никчемный пир!
Я шел, вспоминая свечи
И томный танец ночной,
И полусвязные речи
Женщины, мне чужой,
Округлой и одинокой,
С манящим покатом плеч
И не особенно ловкой
В науке случайных встреч...
Нам всем разрозненность наша
Дает особую стать —
Безудержность опоздавших.
Желающих наверстать!
И в перекатной голи
Тоскующего естества
Все — словно в прозрачном поле —
Не помнящие родства.
И сонмы существ недужных.
Неверно вертясь на двух,
Забросив детей ненужных
На попеченье старух,
Все мечутся, ищут счастья
И хлеба, и красоты,
В предчувствии сладострастья
Разинув жадные рты.
И предков, исконно гордых,
Невозмутимо-велик,
В воронке каждого горла
Распевный звучит язык.
Вот общество потребленья,
Забывшее все азы,
Потерянное поколенье,
Придавленные «низы»!
«Низы» — удобренная основа
Для зацветанья греха.
Сознанье «низов» готово
Всегда возводить «верха».
Из-за хрустящих пачек
Способные рвать-метать,
Урчащие от подачек,
«Низы» выбирают знать.
Ей отдают свой голос,
Куда ходить далеко —
Пустой возрастает колос,
Его убирать легко.
Так вот она, ось вращенья,
Где тяжести центр смещен
К холуйству распределенья
«Во имя других времен»!
В огромной юле-болтанке,
Вращаясь туда-сюда,
Работает Ванька-встанька,
Производитель труда.
Он тоже друг-перевертыш.
Я в нем, ну а он во мне,
Обуза, подкидыш, найденыш
В своей родной стороне.

16 Опа с Ванькой

 Ванька-встанька —
Дудка, балалайка,
Ванька-встанька —
Дивный удалец,
Ванька-встанька —
Ватная фуфайка,
Ванька-встанька —
Желтая медалька,
Ванька-встанька —
Грудь его горой,
Ванька-встанька —
Подштанники да майка,
Ванька-встанька
Вечно молодой.
Ванька-встанька —
Кнут ему да пряник,
Ванька-встанька —
Злато-серебро,
Ванька-встанька —
Стирание граней,
Ванька-встанька —
Хворь ему в ребро!
Ванька-встанька —
Крохотная пайка,
Ванька-встанька
Властью гнут и бит,
Ванька-встанька
Продолжает байку,
Ванька-встанька
Вот что говорит:

17 Опа без Ваньки

— Я дурень, мне страшно, я глупый.
 Скорее, скорее сюда,
Смотрите очками и в лупы,
Я — глупый, тот самый, да-да!
Тут нет никакого сомненья.
Я — вот он, я весь на виду.
Себя отдаю на съеденье
Тщеславью, злословью, суду.
Расслабьтесь, никто не увидит
Ваш вздох облегченья, никто.
Я — глупый, колесик и винтик,
Я — клоун — инкогнито.
Хотите, я сяду в корыто
И буду по лужам грести
Туда, где для глупых открыты
Просторнейшие пути,
Туда, где под солнечным небом
Сомнений не знает народ
И дарственным мясом и хлебом
Себе набивает живот,
Туда, где хрустят за ушами
Машины и деньги... Туда...
Вы, умные, знаете сами —
Не зная куда, без труда.

 Такой вот я — глупый-преглупый.
 Исполню я все, лишь мигни,
 Бесплатно, ведь я неподкупный,
 Наделаю всякой фигни.
 Вращаюсь налево-направо, кругом и перёдом назад.
 Я — дурень! Простой по натуре.
 Живу и мозолю глаза.

18 Кульбит с Петрухой

Иван, голова — два уха,
Припомни-ка времена,
Как жив был брательник Петруха —
Не страшно с ним ни хрена.
Припомни сизые толпы
На ярмарках-площадях,
Петрушкой сбитую с толку
Полицию на лошадях.
Припомни треухи, тулупы
И ярозубый смех...
Народ-то был вовсе не глупый,
Смеялся-то он без помех.
Всеобщий мужицкий любимец
Реприз не изобретал:
Тать-вор и чиновный родимец
Повсюду себя узнавал,
Тужили и поп, и пристав,
Купец, мироед лихой...
— Давай, брат Петрушка, выставь,
Хватило чтобы с лихвой!
Игру покажет игрушка,
Хоть царь ему, хоть не царь,
Костит-говорит Петрушка,
Сам-свой себе господарь!
И так-то вот пухом-прахом
Летели перья от зла...
Окутана духом-страхом,
Бывалая жизнь прошла.
Убрали смышленую куклу
Со всех подмостков и сцен,
Оставив от автора руку,
Воздетую — под прицел!

О, торжища нового рынка —
Суть торжища новых времён
То ванька-валяйка, волынка
И срам для великих имен!

19 Кульбит перепутья

Я шел широко, экономно —
Живуч спортивный закал!
И, по подсчетам скромным,
Верст пять уже отмахал.
И на подходах к дому
Росло благодушье мое:
Довольно сено-солому
Жевать про худое житье.
Плохой из меня теоретик,
Царит в голове сумбур.
Болтал бы на табурете
В компании, коль балагур.
А неуку неча морочить
Серьезнейших из людей,
Которые, между прочим,
Всех остальных учей,
Которые сами с усами,
И каждый из них готов,
Как говорится в уставе:
 «Освобождать от оков».
А я-то, свиное рыло,
Да лезу в калашный ряд,
Хоть в очереди за мылом
 Последний два дня подряд.
Пру безо всякой программы,
Не зная, что предложить,
И, клевеща пространно,
Мешаю свободно жить.
Так перевертыш-трутень,
Не поняв, откуда звон,
Застрял я на перепутье
Всех четырех сторон.

20 Опа лежачее

Я в ванной стоял под душем
В начале восьмого и
Успел кое-что покушать,
И лег еще до восьми.
Закончено чередованье
Событий, шагов и дум.
Сном начато четвертованье,
Последним отрубит ум.

21 Опа без глаз

Читатель, а где же книжка?
Не примет ее печать.
Ответственный Глеб Мормышкин
Заставит права качать,
И в лучшем случае могут
Упрятать ее под сукно,
Под стол, уподобленный гробу,
Засунуть... Но все равно
 Приятно было резвиться.
Приволье — и вот благодать!
Закрой пустые глазницы,
Читатель, кончай читать!

22 Опа с ложкой

Датчанин Бор, еврей Эйнштейн
Всю жизнь друг с другом спорили.
А что есть я? Ведь: «Нихт ферштейн»
Ни менее, ни более.
Ай, дуды-дуды дудари,
Баранки и матрешки,
Я — русский, что ни говори,
Ем с деревянной ложки.

авг — окт 1987