20. Сашкин колокол. Из далёкого 1937. Повесть

                - гл.20/24 -

Шурка получила похоронку на мужа в ноябре 1941. Она долго плакала и причитала. Горю её не было конца. В марте 1942 она родила такую долгожданную, такую желанную дочку. Сашка очень хотел дочь. Жаль, что он не дождался её рождения. Жаль, что он не увидел её. Он был бы несказанно рад. И уходил бы на войну спокойнее. И воевал бы спокойнее. И умирал бы спокойнее.

Назвала она её, как они и договаривались с бедным своим, погибшим на войне мужем, Софией. Соней. Родила она свою долгожданную Софию в свежевырытом, ею и её подругами-односельчанками, окопе. В это время женщин, стариков и детей гоняли на рытьё окопов и траншей против близких отсюда немецких войск. Станция и посёлок пока оставались за русскими войсками.

Где была линия фронта? Сам чёрт не поймёт. Где-то тут. Где-то рядом. Всё перемешалось в Южно-Ладожском краю. Здесь те. И здесь же эти. Поди пойми тут.

***********

Был даже такой случай с Шуркой. Однажды, вскоре после рождения Софии, тихо и мирно сидя вечером дома, Шурка услышала стук в ворота. Она открыла. Зашел какой-то мужчина. Средних лет. С карабином за спиной. В обычной гражданской одежде. Попросил согреться. Она налила ему чайку горячего. И стопочку самогона. Разговор был вялый и немногословный. Незнакомец не был разговорчив.

Мужчина вытащил из своего вещмешка какие-то консервы без этикеток, колбасу копченую, и хлеб. Шурка, чтобы наладить и оживить разговор, принялась ругать немцев на чём свет стоит. Она даже нецензурные слова вставляла в речь свою горячую и пылкую. По поводу нехороших немцев. Человек слушал её молча. Нахмурился слегка. А после он медленно встал и сказал ей, строго глядя на неё, и беря свой карабин в руки:

- Выходи, баба, на двор! Буду тебя расстреливать за оскорбление доблестных немецких солдат и офицеров вермахта.

Шурка так и села на задницу с раскрытым ртом. Оказывается, к ней зашёл полицай немецкий. Откуда же он, чёрт этакий, взялся? Или это диверсант был какой-то? Лазутчик? Но ведь больно спокойно и властно, по-хозяйски он себя вёл. Мальчишки, услышав всё, жалобно закричали. Кинулись дядьке этому в ноги. Обнимали незнакомцу колени. И громко рыдали. Вместе с самою Шуркою.

Она совала незнакомцу завёрнутую в одеяльца малюсенькую Соню. И отчаянно просила простить её. Дуру глупую. Бабу неразумную деревенскую:

- Дети без меня умрут от голода и холода! Дяденька! Господин начальник! Прости ты меня, убогую глупую бабу! Ты же такой добрый! Угостил вот нас тушёнкою, сгущёнкою! А теперь стрелять меня хочешь! Какая ж тебе в том выгода? Прости меня, если что сказала не так! Я ж не знала, кто ты!  Думала коммунист какой! Хотела подладиться! Чтобы приятно ему было!

***********

- Ну ты, баба, больше не говори на немецких солдат такие гадости. В этот раз я тебя прощаю. Давай дальше чай пить. И рюмочку налей ещё, если есть. Я на тебя зла не держу! Я русский, но из Эстонии. Из староверов. Много они, эти красные прохвосты, у нас натворили. С момента оккупации ими нашей маленькой страны. Много людей погубили. Много людей наших в Сибирь лютую, в болота дикие отправили. Прости и ты меня.

А потом он ушёл. Кто это был? Она так и не поняла в суматохе. Ничего она не поняла. Всё кругом было здесь перемешано. Русские войска вперемешку с немецкими войсками. Поди разберись. Линия фронта чуть ли не через её двор проходит. Здесь немцы. И здесь же свои, красные.

Больше она его не видела. Так она и не поняла ничего. То ли злой? То ли добрый? Загадочный человек приходил. И ни одного грубого слова ведь не сказал ей. Наши звери-энкавэдешники уже всю бы истерзали. Избили бы кулаками и сапогами. Искровянили бы. В грязи извозили бы. И в крови её собственной. Изнасиловали бы на глазах у сыновей малолетних.

А этот, как ни в чём не бывало, чай свой спокойно допил. Предупредил её, чтобы языком больше зря не лязгала. Лишнее не молола, в другой раз. С незнакомыми ей людьми. Потрепал старшего сына по вихрам. Заглянул в люльку к Соне, улыбнулся. Поблагодарил. Пожелал добра. И тихо исчез в тёмной ночи.

***********

Здесь, в этих самых местах, начиналась знаменитая на всю страну Дорога Жизни в окружённый и осаждённый немецкими войсками Питер. Единственная дорога из осаждённого Города. С беженцами. И в осаждённый Город. С продуктами. Кобона и Лаврово. Войбокало и Жихарево. Волховстрой и Новая Ладога. Петрокрепость и Мга. Всё это здесь. Всё рядом. Всё близко.

Руку только протяни. И вот оно, Лаврово. И вот оно, Войбокало. И вот она, Коса. И вот она, Кобона. Где грузовики-полуторки сползали на лёд Ладоги. Направляясь в блокадный Питер с хлебом. Или выползали со льда Ладожского озера, на твёрдую землю. Следуя из блокадного Города. С полумёртвыми от голода питерцами. Всё это - Дорога Жизни для ленинградцев-питерцев.

Здесь, в этих самых местах, она, эта самая последняя живительная артерия в голодающий Город, и начинается. А до неё, из глубины российской, необъятной - железная дорога. Через Будогощь, Неболчи, Хвойную, Пестово, Сонково, и так далее. По запасной, объездной дороге из Питера в Москву. По Савёловской ж/д. Хоть и узловая станция Мга была захвачена немецкой армией. Но выкручивались. Посредством узкоколеек, в великой спешке проложенных по нескончаемым болотам, от Кобоны на Кириши и Будогощь.

***********

И вот, Шурку, как и всех других простых женщин, стариков, детей, весною 1942 заставляли рыть окопы и траншеи. Вдоль и поперёк. Сами не зная, откуда придут немцы. С запада? С юга? С севера, с Ладожского озера? Или вообще, смешно сказать, с востока, откатываясь назад от Тихвина.

Также заставляли местных жителей делать нАдолбы из железобетона. Т.е. замешивать бетон. Очень много бетона. Или помогать сварщику сваривать "ежи". Конструкции из отрезков рельс. Надолбы и "ежи" - против немецких танков. Спешно делали из железобетона блиндажи и доты. Из ж/д-шпал делали более простые дзоты.

Беременная, не беременная. Кормящая, не кормящая. Никому на свете до этого не было абсолютно никакого дела. Никого это не волновало. Не интересовало. Работай как все! Это закон. Закон военного времени. Закон прифронтовой полосы.

***********

Когда Шурка родила, в конце марта 1942, в своём свежевырытом окопе, дочь, то она закрутила-завернула её, свою новорождённую дочку Соню, в чистые, приготовленные ею специально для этого, простынки и одеяльца. Которые она постоянно носила с собою в клеёнчатой сумке в последнюю пару недель беременности. Так, на всякий случай. И вот он и пришёл внезапно, этот "всякий случай".

Её, на конной телеге, отвезли, с новорождённой дочкой, домой. В Старую Мельницу. Назавтра она обязана была уже быть на своей работе. На рытье траншей и окопов. Девочку-младенца Соню она оставляла на попечение своего младшего, восьмилетнего сына Серёжи. Или своих стареньких деревенских родственников. Старший сын, одиннадцатилетний Юра, также как и мама, рыл окопы против немцев.

Существовала определённая норма вырытых траншей за рабочую смену. Точно также, как и в сталинских тюремных концлагерях, для политических и уголовных заключённых. Или, сокращённо, в ГУЛАГе. Там тоже, для любых работ, существовали свои нормы на каждого заключённого. На каждого "зэка".

Да и вся страна, уже несколько десятилетий, была ничем иным, как одним огромным сталинским рабским концлагерем для своего порабощённого населения. Как справедливо сказал писатель А.Солженицын: - Это был большевистский архипелаг ГУЛАГ. Был. Есть. Будет. Пока в стране правит большевистско-чекистская хунта.

***********

Отгремела, откатилась на запад война. А потом она и вовсе прекратилась. В мае 1945. Вновь возобновилась чёрная полоса сталинщины. Да она и в войну никуда не девалась. Но больше простые люди уже не услышали из Кремля: - Братья и сёстры!

В этих лживых и лицемерных словах у косноязычного диктатора-грузина больше не было никакой надобности. Окончилась Вторая Мировая война. Один кровавый звероящер пожрал другого. Восточный деспот перемолол западного. Такого же как и он. Злобного. Бешеного. Да ещё, при этом, он отхватил пол-Европы. Для себя, любимого.

Не было бы Североамериканских Штатов, так и всю Европу бы он заглотнул. Все европейские страны были бы под железной пятой восточного большевистского тирана. И были бы им, тираном этим, созданы новые "братские" республики "щасливого Сэсэсэра".

Была бы и Французская ССР, и Испанская ССР, и Греческая ССР, и Шведская ССР, и Датская ССР, и Немецкая ССР, и т.д. и т.д. Всё бы было. По полной программе. По полной программе "социализьма-коммунизьма" их общемирового. МерзОтного. Тошнотворного. Да только вот Американские Штаты, и плюс Британия вкупе с Канадой, Австралией и Новой Зеландией, вовремя остановили эти ручища жадные. Загребущие. Красно-коричневые. Волосатые. Липкие. Жирные. Ордынские.

Только Великобритания, Ирландия и Исландия может быть не "влились" бы "дружно", и "совершенно добровольно", в "радостный" и в такой "маладой и щасливый" Сэсэсэр. "В дружную семью братских народов" , под руководством "Отца и вождя всех народов на планете".

- Гопайтесь до кучи, - как говорят в Украине. А там разберёмся, кого куда. Кого в Сибирь. Кого к стенке. Кого в подвал пыточный. Кому кнут. Кому пряник. Кого в Колыму. Кого в Воркуту. А кого и в "цека" коммунячье. За "отдельные заслуги перед вождём и партией".

***********

Но под пристальным, внимательным и строгим взглядом Американских Штатов пришлось ограничиться всего лишь половиною Европы. Восточной её половиной. Не получилось и "вливания" в "братский" Сэсэсэр, этих заграбастанных, зацапанных, и осёдланных восточноевропейских стран. Пришлось ограничиться лишь переделкой этих "народных" и "социлистицких" стран на свой московско-азиатский лад.

Сразу же, немедленно, появились и там свои ханы-деспоты. Типа московских, но собственного разлива. Полностью заглотнуть этих "братьев" ордынцам-московитам не удалось. Но всё же, эти сатрапы стали послушными вассалами московских ханов. На их шеи были накинуты грубые прочные волосяные азиатские арканы.

- Никуды, падлы, теперь от нас не денутся, - рассуждали "добрые" дяди в Москве.

И пришлось ведь, под сильнейшим давлением Запада, даже отпустить на свободу захваченную Австрию. Отдать её западному свободному миру. С громким и зловонным зубовным скрежетом "товарисчей" из Москвы. На размен, так сказать. Но, всё же, так называемые, "страны демократии " в Восточной Европе надёжно вклинились железным топором-колуном в Запад. На "всякий пожарный".  В белое тело свободной и богатой Европы.

"Добровольное", - конечно же добровольное! А какое же ещё-то? - вступление стран Восточной Европы в "щасливый" Сэсэсэр пришлось временно отложить. До лучших времён. И потянулись в "маладой и щасливый" Сэсэсэр, из захваченной ордынцами части Европы, многочисленные эшелоны с награбленным добром. Вывезли пол-Европы в свою отсталую и дряхлую, жадную и завистливую Московскую Орду. То бишь, в Совдепию. Уж этого не отнимешь. Любители грабежа. И насилия. Ещё с 13-го века.

И сторицей, многократно "вознаградили" себя, любимых, за материальные потери в войне с Германией. Уж крепко, оченно крепко, жутко крепко, пощупали за "толстое и жирное вымя", захваченную сталинскими ордами Восточную Германию. И другие страны Восточной Европы. Которым страшно не повезло, что их освободили не американцы, а жадные, вороватые и загребущие русаки-московиты.

***********

После войны Шурка осталась одна. С тремя малыми детьми на руках. Она изворачивалась и крутилась, как могла. Чтобы прокормить их, детей своих. От горя и переживаний, она, изредка, стала прикладываться к рюмочке. Т.е. выпивать. Но, понемножку. Раньше, при живом-то муже Сашке, она никогда этого себе не позволяла. Никогда с ней, в довоенной жизни, этого не было. А теперь, очень редко, правда, она поминала своего Сашку стаканчиком винца. Или рюмочкой горькой водки. В секрете от своих, быстро подрастающих, мальчишек.

Годы шли. Годы летели. Дети помаленьку росли. Они были ухожены. И не испытывали недостатка в питании. Самом простом. И самом дешёвом. Но всё же, полноценном питании. Картошка, яички, крольчатина, козье молоко и сыр из него всегда были у них на столе.

По примеру Светланы Волчковой, её доброй подруги и мамы Марка Волчкова, и с её активной помощью, Шура постепенно наладила своё невеликое хозяйство. Зеркально схожее с хозяйством Светланы. Она также ограничилась самым малым, самым необходимым: дойная коза, 5-8 кроликов, десяток кур. Иногда 3-4 гуся. Три пчелиных улья.

Ну и небольшой огород-кормилец, конечно же. С картошкой, капустой, свеклой, репой и проч. Четыре яблоньки, кусты малины и смородины в крохотном садике. Да ещё осенью - лесные грибы-ягоды.

Вот и всё хозяйство Шуркино в ранние послевоенные годы. На четверых едоков. Вобщем как-то приноровилась она к лишениям и испытаниям послевоенным, вдовьим. Сыновья активно помогали в хозяйстве. Дочка была ещё слишком мала.

***********

Шура частенько подрабатывала. Где придётся. То на станции, то в посёлке. То в детсадике нянькой, то на почте почтальоном, то в магазине уборщицей, то в поселковой больнице санитаркой. Вобщем, где придётся. Где только она не работала за годы вдовства своего. Лишь бы платили хоть что-то. А платить в нашей скупой и наглой, красной державе за честный труд очень не любят. Ну очень. Не любят платить за людской труд в Совдепии. Лучше пусть задаром все в стране работают. И светятся от счастья, что живут в такой "щасливой" стране. В такой "доброй" к ним стране.

***********

Старший сын, Юра, после восьмилетки, пошёл работать на станцию. Токарем в ремонтные ж/д-мастерские. В 1948-м. Младшенький, Серёжа, учился в средней школе в посёлке. Шестилетняя Сонечка играла дома в тряпочные куколки. А также с котятами, с крольчатами, с цыплятами. Она была тихая и скромная, всегда молчаливая, девочка. Никогда ничего не просившая. Ни конфетки, ни игрушки. Ей было вполне достаточно того, что ей доставалось от мамы и от братьев. Они её жалели и никогда не обижали.

***********

В июле 1941, уходя воевать, Сашка, ночью, шёпотом, всё подробно рассказал жене Шурке про свою историю с церковным колоколом. Утром он показал ей место. Где он закопал своё сокровище. Свою драгоценную реликвию. Шурка сказала ему, что она не будет трогать колокол до возвращения Сашки с войны. И никому ничего не скажет.

Даже Юрику. Старшенькому сыну их. Чтоб не навлечь беду. Временно "забудет" о том, что Сашка ей рассказал в их последнюю супружескую ночь. Она и не подходила никогда к этой яме-тайнику. Тайнику своего любимого мужа. Погибшего мужа. Да и не интересовалась она этим загадочным колоколом, если честно-то сказать. Забот и хлопот других хватало.

***********

Про бедный старый Сашкин колокол все на свете забыли. Своим сыновьям Шурка пока не говорила о закопанном отцовском колоколе. А то ведь эти сорванцы ещё выкопают его. Вытащат на свет белый. На свет божий. Да и навлекут беду бедовую на их семью. На их двор.

И опять придут эти страшные люди. Живодёры. Зомби с блеклыми, мутными рыбьими глазами. И с пистолетами казёнными под мышкой. Слуги государевы. Опричники царские середины 20-го века. Заберут её сыновей. Заберут саму её. Будут бить. Будут пытать её. И обоих её сыночков будут они бить и пытать. Так что, лучше пока, пусть он тихо лежит в земле, этот злосчастный колокол.

- Не буди лихо, пока оно тихо, - часто вспоминала она древнюю народную поговорку. Незачем ей пока рассказывать своим мальчикам о колоколе отцовом. Ничего с ним не станется. Будет лежать в земле и дальше, целым и невредимым. Бронза не железо. Не заржавеет в матушке-земле. Не истлеет. А колоколу словно того и нужно было. Чтобы его не трогали до поры, до времени. И он тихо и мирно пролежал в земле их родного двора 15 лет. С октября 1938, по октябрь 1953.


(Продолжение следует)

***********

6.11.12. СПб