Приключения Чебурашки в Болгарии Белые ночи

БЕЛЫЕ НОЧИ

1990 г. Таможенная аэропорта Киева. В руках моих баулы ручного багажа, за них держатся двое моих маленьких детей. Проверка идет быстро, а они начинают хныкать: писять, писять. Я не выдерживаю, выхожу из очереди, веду их в туалет. В этот момент с другой стороны таможни появляется толстая тетка и кричит мне: „Женщина, Вы до Киева ?”. Я говорю „Нет” и киваю головой, не осознавая, что она может не услышать мой тихий голос.
Через минут пятнадцать выхожу из туалета с повеселевшими детьми, а на таможенной нет никого из пассажиров самолета. Таможенники проверяют документы, а на мой вопрос где мне найти мой самолет, куда и почему убежала сопровождающая, разводят руками. 
Два часа я хожу по аэропорту в слезах, сын дремлет на правом плече, в левой руке сумки, за них держится дочка. В каждом окошке аэропорта меня пересылают туда-сюда, из одного здания в другое, время вылета катастрофически приближается. За десять минут до полета я оказываюсь в каких-то пустых залах соседнего здания. Мне уже все равно, улетит ли багаж без меня. Лишь бы устроиться куда-то с детьми до следующего полета. В этот момент появляется та самая толстая тетка и начинает вопить: „Женщина, где Вы ходите ? Весь самолет Вас ждет !”, хватает мои сумки и дочку и вылетает из здания. Я бегу за ней счастливая по бетонной полосе. Мы заходим в самолет, и пассажиры облегченно вздыхают.
Дети засыпают моментально. За окнами иллюминаторов тысячи огоньков прекрасного вечернего Киева. Я перебираю в памяти события прошедшего дня, добираюсь до таможенной, начинаю анализировать все в деталях и меня одолевает смех. Черт бы побрал этих болгар! Я совсем „оболгарилась” – как же можно кивать головой  – это же „да” на русском. Сколько беспокойства причинила всем – и мне, и персоналу аэропорта, и экипажу это различие в жестах двух „братских” народов.
Наконец-то я дома и мне предстоит провести здесь 9 недель.
Неделя первая – мне ужасно трудно. Мама спрашивает :”Почему ты кричишь?”. Я удивляюсь :”Я не кричу, я говорю”. „Ты очень громко говоришь”. „Да мы все там так говорим” – отвечаю я сердито. „Значит, все кричите.” – говорит мне мама. Вечером я жалуюсь сестре, что мне не хватает болгарской брынзы, болгарских помидоров, надоели комары, и вообще мне хочется поскорей вернуться в Болгарию, к своим кастрюлькам и сковородкам. Сестра мне говорит: „Ты маме этого не говори, а то она обидится”. Я не говорю, но потихоньку начинаю опять привыкать к белым ночам, вечерним прогулкам с сестрой, бесконечным разговорам с папой, русской бане, походам за грибами и застольям у друзей.
Последняя неделя. Мне опять ужасно трудно. Я решаюсь провести серъезный разговор с родителями. Набираю в легкие побольше воздуха и выпаливаю:”Мама-папа, я решила остаться в России. Оставлю детей у вас на две недели. За это время успею уволиться с работы, взять все документы и самый необходимый багаж. И вернусь обратно.” Молчание. Я жду. Папа осторожно спрашивает маму:”Ну что, Анна, раз она так хочет, пусть останется, будет работать, детей поможем вырастить”. Я начинаю радоваться, я знала, что он будет за меня, ведь он целый месяц не разговаривал со мной, когда я решила выйти замуж за болгарина.  Мама думает долго; как истинная северянка она никогда не рассуждает вслух. Я уже предвкушаю победу, а она неожиданно для меня выносит твердо свой „приговор”: „Нет. Пусть едет в Болгарию. Раз уж вышла там замуж, пусть растит детей с их отцом.” Глаза мои наполняются слезами, отец начинает ее уговаривать, но я знаю – мама никогда не меняет свои решения. И хотя у нас в доме, в общем-то, патриархат, я не могу остаться без ее благословения.
И вот во дворе нас ждет машина, которая отвезет нас к железнодорожному вокзалу. Мама обнимает меня в доме, отказывается выйти, я целую ее, выхожу с детьми. Суетясь около машины, украдкой поглядываю на окна дома. Я замечаю прячущуюся за занавесками маму и знаю, что она безутешно плачет. Дети со смехом забираются в машину. Я обнимаю отца, хочу поцеловать его в щеки по-русски, но он, не привыкший к нежностям с дочерьми, отталкивает меня и говорит: „Ну что ты, увидимся еще.” Сердце мое раздирает невыносимая боль: я смотрю в его глаза, а оттуда на меня с печалью взирает та, которая заберет его в вечность, и мы больше никогда не увидимся. Но я не могу сказать ему это. Улыбаюсь через силу и сажусь в машину к детям.
Через шесть лет я еду в Россию одна,  денег хватает только на один билет. Наш дом без отца уже не тот – печальный и сирота, запах отцовского одеколона выветрился давно, не слышно беспечного смеха,  радио и телевизор молчат, а в родительской комнате одиноко, уже не один год, лежит мама, сломленная тяжелой болезнью. Я начинаю понимать, что, несмотря на суровый характер, душой семьи, ее двигателем был отец. Радуюсь тому, что в последний мой приезд с детьми я успела найти ключик к его душе и задать ему все вопросы, которые накопились во мне за долгие годы непонимания, и получить все ответы. На очереди мама, но разум ее уже помутнен болезнью, и я могу только ухаживать за ней как за беспомощным ребенком. Мне довольно того, что она узнает меня, и в глазах ее светится любовь.
В последующие три года я посылаю ей мази из Болгарии, физическая боль отступает, но она начинает терять память. Я догадываюсь, отчего это произошло, но мне неимоверно трудно осмыслить слова сестры по телефону: „Сестричка, милая, ты не расстраивайся, пожалуйста, но мама уже не помнит, что у нее есть дочь, которая живет в Болгарии.” Я глотаю соленые слезы, выходя из телефонной кабины. Я умерла для моей матери, умерла, повторяю я.
Через два года мама входит в кому, а мне начинает снится отец, уговаривая меня отпустить мать к нему, но мне хочется еще раз увидеть ее живую. Я молюсь, ставлю свечки, прошу друзей молиться со мной на рассвете, и мама удивляет врачей своей живучестью – выходит из комы. Сестра посылает мне видео кассету с ее днем рожденья, я смотрю на полный стол, на высохшую и почти неподвижную маму, которая меня не помнит, и у меня хватает сил только на один просмотр. И вот раздается тот самый звонок – кто мне может звонить в пять часов утра, только из России. И хотя известие о ее смерти меня не удивляет – месяц назад ко мне во сне опять приходил отец, и я покоряюсь высшим силам – я целый год буду чувствовать себя покинутой и одинокой. Как много вопросов к ней осталось без ответов, те, на которые она когда-то не пожелала ответить и те, которые возникли позже. Она приходит ко мне во сне, когда жизнь загоняет меня в тупик, и помогает мне выйти из него с помощью образов, наполняющих сон. Я знаю, я чувствую, что там они вместе и заботятся обо мне как никогда.