В пустыне

В пустыне шорохи тепла
Колдует ветер по барханам,
И ночь рассвет взахлеб пила,
И разливалась по стаканам.

Из шорохов трепещет жизнь,
Елозя лапками, хвостами.
И у шатра застывший «дзинь»
От колокольчика с бантами.

Сидит угрюмый бородач
Скрестивши ноги пред кувшином,
Который пуст от неудач,
И не наполнен хоть бы джинном.

Но волшебство иное тут:
Раз нет вина, ночь наполняет
До края чашу, и бегут
Минуты, кои ночь ласкает.

Прося остаться, но рассвет
Уже в права вступает срочно.
И рядом также восседает
Еще один, тоскуя мощно.

Ведь нет вина, и пуст кувшин,
И оба по усам втирают
Скупые размышленья, отец и сын,
Что ночь от утра отличают.

Трезвы и злы, и тьма струит
По чашкам им нектар всезнанья.
Но вот рассвет уже чудит.
И как тоскливо их алканье!

Не став волшебной лампой, вдруг,
Кувшин тот остается тенью.
Не будет джинна, только друг
Придет рассветной томной ленью.

И сядет также, проведя
По бороде руками мудро.
И скулы от души сведя.
Скорбя задумчиво и хмуро.

Придет еще дитя потом.
И скажет им: «А где лепешки?».
По небу ветра бог веслом
Смешает облачные крошки.

И тяготеет вся земля
Величием ночных мечтаний.
Кувшин все пуст. И мысли тля
Пьянеет в сонме возрыданий.

Немы что, и страшны, засим,
Сей немотой необоримой.
Хоть каплю винную бы им!
Но жизнь осталась нестерпимой.

Ушла в рассвет, прошла в закат.
Блуждала лунными тенями.
И средь пустыни те сидят,
Молча друг другу между снами.

И не наполнится кувшин.
Дитя не вкусит сытость хлеба.
Средь воздуха крадется джинн.
Спустился с облачного неба.

Нашел кувшин, залез в него
Сперва чарующимся глазом.
Увидел пустоту: «Ого!».
И весь вошел, и стал вином.

Очнулись эти, смотрят: блик
Волнуется по горловине.
И вот душою спертый крик.
И чаши взмочены в вине.

И пьют, и чокаются, тосты
Друг другу возглашая нежно.
И все допили, и просты
На разговорах безмятежно.

А джин очнулся. Где же я?
Давай же вылезать на волю.
И вылез в небо — вся семья.
С большущей к чудесам любовью.