Цистерна навыворот 6 Белок

*БЕЛОК*:
(или чувства, которые испытывал Данеил к образу
Венеры Милосской, когда наступила глубокая ночь, в Танжере)


Я глянул из кабинки вниз. В глазах у неё сияли слёзы…Рядом со знаком дорога. Я повернулся к ручке вперёд и посмотрел на покрытую загаром кожу…кожаное загорелое покрытие не глядело назад в сторону кабины. Она…
Всё то, через что мы прошли в последний раз, в котором мы были во сне, в домашних условиях, будто наэлектризованные …(для вдохновения я попытался ещё пару раз вслух умереть)…низко и медленно таяло.
В этот день мы плавали во тьме, в лучащихся светом…(светящийся луч затемнял пловца ночи)…видимых строках на экране.
Я кивнул и включил микрофон:
— Почему обязательно случается так, что ваши мнения совпадают?
— Они могут предполагать что угодно. Однако глубоко в наших сердцах мы знаем то, что очаровывает нас.
Страстная одержимость чем-нибудь. Вот ключ к уединению…прежде чем я стал догадываться о Венере, человек в футбольных бутсах замялся и взглянул на мою одежду. Её глаза в доме Страсти с Женщиной, за которой повсюду расплёскивается след танцующих лет; Она курит, не может удержаться. Убийство на кушетке, на улице сумерки, ледяной холод прокатился по спине. Я вынес на улицу внутренний голос.
— Добрый вечер! (я был голоден) Вывеска кафе, куда я зашёл, в следующий миг официант, подобно воздушным змеям на привязи, наслаждался чашечкой инжирного чая, паря в воздухе.
Начинющие пилоты, жизнь из газет, телерадиоавтографы — тянулись в мягких переплётах с удовольствием, не спеша, как будто очень далеко. Когда очертания сквозь стекло телефонной будки зашевелились и коснулись меня, — «ЭТО» забрезжило и замедлило тишину. Я попытался повернуть голову, быть крохотной частичкой мороженного мгновения во всём. Однако, в одно мгновение, образ, астрального высочайшего уровня изготовления, автомобиля, заросшего испанским мхом: смыло новой волной, в образе всё той же Венеры Милосской.
— Почему закодированные голограммы должны умирать, подобно хищным птицам? (они голодны, как только здесь) Внутри была грязновато-пятнистая музыка, новые книги и стулья-деревья. Она взглянула на себя (в растерянности).
— Как только освободитесь от суеверий, связанных с путешествиями в сторону аэропорта, — сказала другая, — мужчина, старый механик, вдали за глубокими водами, почтительно, держа руки за спиной, сожмёт рукоятку револьвера, положит на пол чертежи солнечных батарей и породит безмятежность лица, будто не хватает того, кого никогда не встречал.(— К вашим услугам! Полёты Любви!) Но дело в том, что лицо механика было неотделимо от его страхов. Он обратился к ней нежной, интимной улыбкой, как прирождённый лётчик (ей нравилось, когда он это делал).
— Она поцеловала меня, воскликнув: «Это — зелёноглазая молния, единственная новая жизнь!» И слова высыпались большими взрывами солнца, из бесконечного разнообразия дюймовых форм-фигурок. Как бы ни была она запрограммирована, её стремление посвятить себя роле друга (вмешаться, стать на дороге чёрными буквами, распластаться во всей красе пальцев, играя эротический восторг собственной влюблённости )(она вращалась, смотрела на меня, а я собирался найти её во сне в виде слова и сцены, выявить те независимые стороны в мире любви, которые освободили бы причины летать в красочных фейерверках) и снова сиять так же, как странно ощущать, возвращаясь домой, лелея в руках одолженную свободу, осознанную слабость — являлись первичными…
— Ты умрёшь, будет два трупа!, —  сказала она, —  и я, вдвоём, на моей застенчивой яхте, в сумерках (та внимательно изучает стеклянную гладь). Грубые тёмные стены-ресницы. Разрыв связи с системой, как в состоянии быть-искриться, чтобы лететь и говорить: о фильмах-свиданиях, о встречах-секундах, о путешествиях-удовольствиях, о рукописях-механизмах.
(люди — их связи ранимы. Ведь вокруг лавина светящихся потоков и миллион пляшущих иллюзионов)