18. Сашкин колокол. Из далёкого 1937. Повесть

                - гл.18/24 -

- Ну, а что же было потом? - спросят меня самые любознательные. Самые нетерпеливые мои читатели и читательницы.

А потом было вот что. Активные поиски церковного колокола с Успенской церкви села Лукинское серые люди с мутными рыбьими глазами, с наганами и с кровавыми звёздами на своих картузах, постепенно прекратили. Закончились их страшные и тошнотворные посещения домов и дворов жителей села Лукинского. И близлежащих деревень и сёл. В том числе, и Старой Мельницы. И Васильково. Прекратились эти бандитские налёты на мирные деревни.

Обыски, угрозы, и... посулы всяческих немыслимых благ за донос на ближнего, по-поводу пропавшего колокола, к середине весны 1938-го потихоньку сошли на нет. Уголовно-политическое дело, заведённое по этой причине, оставалось открытым. Никто ещё не был ими схвачен по обвинению в хищении лукинского колокола. Некого было хватать. Абсолютно.

Вобщем, по народной поговорке: - "У вора вор - шапку спёр". И больше всех, при этом, горюет, терзается и сокрушается обокраденный и пострадавший вор. Он громче всех кричит: - "Караул ! Ограбили! Грабители проклятые!". И проч., и проч., в том же духе. Он же ведь агнец невинный. За правду-матку пострадавший.

***********
 
Это был "глухарь". Или "висяк". Как они выражаются на своём профессионально-блатном жаргоне. Т.е. нераскрытое дело. Как бы повисшее в воздухе. О колоколе как бы забыли. Те, кто искал его. Началась игра в кошки-мышки. Кошки - энкавэдешники и "милиционэры". Мышки, а вернее мышка, это станционный фельдшер Сашка. С которым они каждый день встречались на улицах посёлка. Но даже и не подозревали.

Кошки терпеливо ждали, когда мышки (или мышка) потеряют осторожность и высунутся из своей норки. Вот тогда кошки их и сцапают. И отомстят им за их невыносимые моральные страдания. Но мышки, а вернее мышка, а ещё вернее Сашка, осторожности и бдительности, с этими красными "товарисчами", не терял.

Он почему-то, по неизвестной для них причине, очень и очень не желал попадаться в их когти. Идти в их застенки. Не желал он в тюрьму идти, и всё. Не желал он идти и в концлагеря их рабские. В этой дикой и хищной коммунальной стране-квартире. Не желал он также, разбойник эдакой, подставлять свой затылок под их железный наган. В глубине расстрельного подвала чекистского. В этой стране кривосудия. Но отнюдь не правосудия.

Правосудием в этой отсталой, богом забытой, полуазиатской стране-динозавре, и не пахло. Да и сейчас им не пахнет. Этим-самым правосудием. Уже в 21 веке. Веке умнейших тракторов-марсоходов западных. И через 75 лет после описываемых мною в этой документальной повести давних событий. Вобщем, не желал никак, никоим образом, он общаться с этой злобной собачьей сворой. Не желал он с ними сотрудничать. Как они жеманно выражаются.

***********

Он выжидал. Как выжидали и охотники за ним. Они ждали доноса. Или хоть малейшего слушка о колоколе. А там уж они развернутся! Как тугая стальная пружина в сломанном механическом будильнике. Раскрутятся. Схватятся за конец ниточки. И посредством страшных своих азиатских пыток в подвале казённого мрачно-серого своего заведения, первого же, попавшегося им говоруна-болтуна. Они всё вытрясут из несчастного. Даже и то, чего не было. Особенно то, чего не было.

Они вытрясут из этого несчастного, запытанного ими до полусмерти, узника, узника, совершенно случайно попавшего в их кровавые когти, даже то признание, что он из своего Южного Приладожья, детским песочным совочком, копал подземный ход во вражеские империалистические страны. Для преступной связи с врагами страны. И передачи всем этим врагам "коммунизьма"  нашего бесценного церковного колокола. Находившегося под нежной и бдительной охраной "маладой и щасливой" страны "саветов".

И конечно же, для передачи нашим врагам западным всевозможных секретнейших секретов наших. Оченно секретных секретов! Например, таких как изготовление балалаек. Рецепт изготовления водки, самого национального и самого любимого нашего напитка. Секрет изготовления и наматывания на ногу наших сверхсекретных портянок и онучей. Секрет изготовления лаптя, нашего национального брэнда, как сейчас модно выражаться. Секрет изготовления кислых щей. И даже, страшно сказать, сверхсекретных наших самоваров. Кошмар какой!

Самые интимные секреты он хотел выдать западным врагам. Гадюга! И ещё много, очень много важнейших наших государственных сверхсекретов хотел передать на Дикий Гнилой Запад этот мерзавец. По морде его! По морде! По яйцам! Да сапожком, кирзачом каменным! Да с оттяжечкою! Ухх!  Лепота! Аж пот прошиб от старания.

***********

- На кого, сцуко, работаешь?! - орали они в подвалах своих пыточных. Своим избиваемым, истязуемым узникам. Это был их любимый, их стандартный вопрос. Это была красно-палаческая классика. Первый их вопрос обречённому человеку: - На кого, падла, работаешь?! Они, эти вурдалаки из конторы чекистской, свято уверены, что все на этом белом свете, все до единого, на кого-то там работают.

Под словом работа, под так называемой работой, они подразумевают, конечно же, шпионаж в пользу каких-то мифических врагов их. По их мнению, по их глубокому убеждению, все на кого-то работают. То есть, шпионят. Так их учили в их зверской кровавой конторе. Кругом и везде враги. Или шпионы тех же врагов.

***********

Даже тот же кот Васька, сидящий на заборе, и лениво щурящийся на прохожих после сытной хозяйкиной сметанки. И тот на кого-то работает. Т.е. шпионит, сволочь. Все на кого-то должны "работать". По мнению этих заплечных дел мастеров. Этих катов. Этих вампиров красно-кровавых.

- На кого, гад, работаешь?! - орут они своей следующей, своей очередной жертве. Этот свой самый любимый вопрос-заклинание. И безнаказанно избивают, истязают, мучают до полусмерти. А затем расстреливают в затылок из револьверов. Под вой автомобильных моторов. Чтобы не было никому слышно за стенами этого кровавого заведения, этой человеческой скотобойни.

Чтобы прохожие на улице, эти потенциальные очередные их клиенты-узники, не слышали выстрелов палачей. И криков истязуемых жертв. Их предшественников. Ведь нельзя никого пугать. Нельзя никого спугнуть. Ещё убегут куда-нибудь в леса, сволочи!

Нельзя никого пугать револьверными выстрелами из этих расстрельных подвалов. Ведь у нас же "маладая щасливая" страна! И все в ней - "Весёлые ребята" и "Волги-волги". В этой "щасливой юной" стране. Все в ней, как бы, "щасливые". Пока в кровавый подвал не попадут. В качестве задержанного, подозреваемого, обвиняемого, подсудного, подсудимого, осуждённого, и проч. и проч.

А пока что пойте и веселитесь, птички вы певчие наши. А в пыточном подвале по-другому запоёте милые! Во весь свой голос заревёте! Аки дикие лесные кабаны в капкане! Но уже не так весело, как на свободе.

***********
 
Всеобщее истерическое глупое веселье. Под рёв автомобильных моторов, заглушающих повальные расстрелы. Где-нибудь за скромным серым забором на невзрачной окраине Питера или Москвы. Например, в Левашово, под Питером. Или в Коммунарке, под Москвою. Или в Сандармохе, в Карелии. Красота! Размах! - множество десятков тысяч беззащитных и безответных сограждан убиты выстрелами в затылок! А их трупы свалены в общие ямы, вырытые бульдозерами. Просто так! Ни за что!

- А чтобы не шпионили! Что? Не шпионили? Как это не шпионили? Ну так могли, сволочи этакие, шпионить! Превентивно, так сказать. Пульку в затылочек получите, дражайшие. Это ведь не больно. Как комарик своим носиком уклюнет. И в яму-котлован. Общую на всех. Пожалуйте. Бульдозер похоронит, совершенно бесплатно. Загребёт. Не беспокойтесь. Никого просто так не оставим. Не бросим ваши трупы на произвол судьбы и стервятников. Всех захороним.

Главное, это скромный серенький заборчик. И рёв грузовиков или тракторов погромче. И можно работать! Можно стрелять в голые беззащитные затылки безоружных мужчин, женщин, стариков, детей. Можно убивать свой народ, не стесняясь. Они не отомстят. Они нас "любют"! Они нам верят! Верят аж до самого края расстрельной ямы-котлована. Ведь никто же не слышит. Ведь никто же не видит. Ведь никто же не знает.

***********

Они стеснялись. Эти кровопийцы. Эти палачи красномордые. Они ведь стеснительные. Чувствительные. Застенчивые они. Скромные. Они просто добросовестно и честно выполняют свою скромную работу. Работу профессиональных палачей, убийц и мучителей. Им же приказали. Они же не сами решили это. Приказ сверху. И револьверы выданы заряженные. Для убиения своего народа многотерпеливого. А теперь они на заслуженной пенсии. Эти палачи кровавые. И им почёт и уважение. Коротка память-то народная. Стадная. Баранья.

Вся грудь у красных палачей-садистов увешана всевозможными побрякушками и бирюльками: орденами, орденками, медалями, медальками, медальонами, знаками, значками, брошками, бляшками, эмблемами, жетонами, кулонами, подвесками, клипсами, пряжками, пряжечками, и прочей, и прочей бижутерией. И прочим инфантильным металлоломом. Увешаны они теперь этими детскими цацками от шеи до живота. До пупа. До яиц. До коленей, наконец. Жаль, что на спину цацки эти нельзя вешать. Недоработка дизайнеров! Значит дизайнеры тоже враги народа!

- Расстрелять! И в общую яму! И в общий ров со всеми остальными "врагами" народа!

Они оченнно, ну просто очень-очень, скучают по своему 1937-му году. В этом году была "лебединая песнь" палачей красномордых. Вершина их деятельности. Пик карьеры палаческой. И очень они тоскуют по своему пахану. Атаману. Главарю. Сатане Джугашвили. И сыны их тоскуют. И внуки. И поют осанну бандиту грузинскому, отдавшему богу чёрную душу свою в марте 1953-го.

***********

Вся беда для них, для этих кровавых "добрых" людей, для этих вампиров, была в том, что даже намёка не было. Даже лёгкого дуновения. Тишайшего слушка, о похищенном у них, так откровенно, так нагло, и так вызывающе, колоколе, не было. Ничего не было! Ни слуху, ни духу! Никакой зацепочки.

Не пытать же им первого встречного. Случайно попавшегося им. Так некстати идущего с пустым ведром за водой на колодец. Случайного прохожего. Схваченного ими также случайно и наобум. В сёлах. В деревнях. В посёлке. На станции. До этого "эффективного" метода своих поисков-розысков они ещё пока что не додумались. Не догадались. Не докатились в кровавых играх своих в "казаки-разбойники". В "красные" казаки. И в "белые" разбойники.

***********

Сашка молчал, как могила. Он, как бы, совсем забыл о колоколе. Он не упоминал колокол ни единым намёком. Ни единым звуком. Даже в разговорах своих доверительных с женой своей Шуркой. И со старшим сыном своим, Юриком. Для него этой темы не существовало.

На работе и в других местах, где он бывал по долгу своей работы, или же по необходимости, местах, типа магазинов, контор, клуба, вокзала и т.д. и т.п., он, услышав разговоры про розыски колокола красными Шерлоками Холмсами, сразу же делал простодушно-удивлённое лицо. И внимательно слушал говорящих. Не встревая в разговор ни единым словом.

Затем он побыстрей старался уйти от разговаривающих об этом. Уйти как можно подальше. Подальше от возможных, очень вполне возможных, провокаторов и шпионов чекистских. Про их хитрости он был прекрасно осведомлён и наслушан. Подальше от всей этой болтовни пустой и коварной, о колоколе. Он ничего об этом не знает. Он тут совершенно ни при чём.

***********

Прошло тёплое, солнечное лето 1938-го. Начался сентябрь. Семилетний старшенький сын Юра пошёл в первый класс. Младшенькому исполнилось 4 годика. Сашка терпеливо дождался окончания летних северных, ладожских белых ночей. С августа ночи вновь стали нормальными. Тёмными и звёздными. Как им, ночам, и положено быть.

Разговоры о пропавшем колоколе давно прекратились. Колокол был всеми почти забыт. Множество других событий и свежих новостей затмили это декабрьско-январское происшествие. О нём вспоминали уже очень редко. Как о давно прошедшем, непонятном случае, не получившем своего естественного продолжения. Это была нераскрытая и неразгаданная тайна 1937/1938 годов. А мало ли на белом свете тайн неразгаданных? Да полнО их. Все и не упомнить. Да и бог с ними. С этими тайнами неразгаданными. Других дел хватает. Забот и хлопот полон рот.

***********

В конце сентября Сашка соорудил себе небольшую повозку-волокушу. Якобы для перевозки сена. И камней-валунов с огорода. Так он объяснил это супруге Шурке. В одну из тёмных ночей, в первой декаде октября, когда все домашние уже давно крепко спали, он запряг всё ту же старенькую смирную кобылку Дуньку в свою волокушу.

Дуньку он выпросил на один вечер, без телеги. У старика-конюха, своего хорошего приятеля, Кирилыча. Деда Гришки. Работа у Кирилыча была такая, возить фельдшера медпункта по пациентам в ближайшие деревеньки и сёла. Для всевозможных процедур и инъекций. И ухаживать за лошадью, заботиться о ней. Вобщем, он был конюхом кобылки Дуньки. И извозчиком при медпункте.

В тот октябрьский день Сашка сказал Кирилычу, что ему нужно увезти своё сено с поля, да убрать со своего огорода несколько камней-валунов. А телега не нужна. У него есть теперь своя волокуша. Он приехал в этот прекрасный осенний вечер из посёлка верхом на доброй кобылке. Не торопясь никуда. И не подгоняя её понапрасну.

***********

И вот, тёмной глухой октябрьской ночью, он привёл, запряжённую в повозку-волокушу Дуньку, к своему омуту. Где лежал его заветный колокол. Волокушу Сашка поставил поближе к берегу речки. Затем он подошёл к прибрежному кусту, к основанию которого им был привязан, ещё в конце декабря прошлого года, серый незаметный шнур. Уходящий в глубину омута.

Нащупал руками свой мокрый, грязный и скользкий шнур и потянул за него. На берег речки, длинным чёрным ужом выползла из воды, крепко привязанная к шнуру и утопленная вместе с колоколом, толстая верёвка, пролежавшая на дне омута, также как и шнур, также как и колокол, девять месяцев.

Это время хранения бронзового церковного колокола на дне глубокого омута быстрой речки Ковры, странным образом совпало с обычным временем вынашивания женщиной своего ребёнка, со дня его зачатия. Всё те же девять месяцев. Получилось так, что колокол как бы рождался во второй раз. Как младенец человеческий.

Первым рождением колокола, естественно, было отлитие его из бронзы в далёком 1885 году. На императорском Санкт-Петербургском литейном заводе. При благословенном императоре Российском Александре Третьем Александровиче, светлая ему память. А сейчас получалось так, что колокол как бы рождался во второй раз. Из тёмных, но чистых вод реки Ковры. После тех же 9 месяцев ожидания.

И родителем колокола, а заодно и акушером при его втором рождении, в этот раз был фельдшер Сашка, который в декабре 1937 спас колокол от красных разбойников-вандалов. А толстая крепкая верёвка, привязанная к колоколу, очень напоминала пуповину в родах. Роль колыбели была предназначена волокуше.

***********

Сашка вытягивал свою верёвку руками, пока она не натянулась, как струна. Тогда он привязал верёвку к волокуше. Кобылка Дунька поднапряглась. И его колокол тихо выполз на скользкий речной берег. Колокол родился во второй раз. Благодаря стараниям фельдшера Сашки.

Сашка подставил к низкому заднику волокуши всё те же, прошлые две доски. Гладко оструганные рубанком. Мокрые. Обильно смазанные обычным хозяйственным мылом. Он, с большим трудом, крепкой оглоблей-рычагом перевернул колокол. С бокового в обычное своё вертикальное положение. И, немного подкопавшись под основание колокола, сунул туда, под его край, нижние концы этих двух скользких досок. По ним он, с напряжением всех своих молодых сил, не спеша затолкал колокол на волокушу.

Вобщем, почти всё то же самое, что и девять месяцев тому назад. Те же действия при погрузке колокола, что и тогда, в конце декабря 1937-го. В заснеженном, белом, глубоко спящем селе Лукинском. Сейчас было даже немнрго полегче. Задник волокуши был низкий. Сани, тогда, в Лукинском, были повыше. Заталкивать, загружать колокол было немного труднее, чем сейчас.

И ещё, там он торопился, нервничал. Страшно опасался случайных чужих глаз. А здесь он спокойно работал над погрузкой колокола. Как с каким-нибудь валуном на огороде своём. Сашка внимательно осмотрел берег реки. Всё своё он тщательно подобрал. И берег принял свой обычный вид. Свои следы на прибрежной грязи, и следы работы своей, он загладил торцом доски. Присыпал всё опавшими осенними листьями и сухими ветками.

***********

Верная лошадка Дунька притащила волокушу, с погруженным на неё и прикрытым попоной и сеном колоколом, во двор Сашки. Сашка закрыл ворота во двор, и с облегчением вздохнул. Слава тебе, господи! Получилось!

Тяжёлой, острой как топор, армейской штыковой лопатой он быстро выкопал довольно глубокую яму для колокола. В давно уже облюбованном им месте. В углу двора. Около дровяного сарайчика. Сбоку от него. Где летом густо росли всякие сорняки. Крапива, лопухи, чертополох, сурепка...

Ближняя к колоколу сторона ямы была сделана пологой. Откосом. Чтобы колокол не рухнул в яму. А тихонько и мягко сполз в неё. Он застелил яму сеном и старыми тряпками. Для мягкости, при опускании его в яму. И конечно же, в виде уважения к, захораниваемому им, церковному колоколу.

Подставил те же две скользкие гладкие намыленные доски. И по ним потихоньку спустил своё сокровище в яму. Колокол встал в яме в своё обычное, нормальное, т.е. вертикальное положение. Сашка залез в яму и вытолкал его на середину ямы. Используя крепкий деревянный шест, как рычаг.

Сашка в последний раз посмотрел на свой спасённый им от красных разбойников колокол. Смотрел он пристально и долго. Как бы запоминая его навсегда. На всю свою оставшуюся жизнь.

Прикрыл колокол стареньким, выцветшим шерстяным одеялом. И ещё, сверху этого, старенькой отцовской серой солдатской шинелью. Висевшей много-много лет в дровяном сарае, на гвозде. Затем он быстро закидал яму землёю. И разровнял.

Дело было сделано. Колокол схоронен на неопределённое время. На неопределённый срок. До лучших времён. Потом Сашка тщательно забросал это место дворовым мелким мусором: опилками, щепками, сеном, сухими листьями, и скошенными день назад , в этом же месте, сорняками. Площадка, над зарытым в землю колоколом, была полностью замаскирована. Никаких следов его ночной деятельности не осталось.

Его спасённый колокол, едва успев во второй раз родиться на свет из тёмных глубин реки, тут же снова был схоронен. Но теперь уже не в глубине чистых и холодных вод речки Ковры. А в глубине такой родной и дорогой ему Южно-Приладожской земли.

Больше он никогда не увидит своего колокола. Не суждено. Через три года после этой тёмной октябрьской ночи 1938 года, его заберут на войну. Воевать с немецкими солдатами.


(Продолжение следует)

***********

3.11.12. СПб