Крысобой

Сотник я Крысобой. Верен кесарю, Риму.
Взгляд мой прям, беспощаден, как меч...
В легионе любой меня знает, вестимо –
Я ведь жизнь не старался сберечь.
Мою грудь украшают глубокие шрамы.
Грудь, заметьте –
не спину, отнюдь!..
Я давно покоряю далекие страны,
Императором посланный в путь.
Я сейчас в Иудее, в охране Пилата.
Все бы ладно, да только жара...
Вероятно, она и толпа виновата
В том, что здесь приключилось вчера.
Только третьего дня вызывал меня Понтий,
Был он бледен и очень страдал...
– На совете решенье свое узаконьте, –
Говорил он и трудно дышал.
Три еврея, как видно, из Синедриона,
Недовольно потупили взгляд.
Понтий вызвал меня,
встал, спустился с балкона
И велел привести семь солдат –
Семь особо отобранных,
стойких и верных...
Прокуратор был явно взбешен:
Очень скверно все здесь,
Крысобой, очень скверно, –
Говорил он,
– Вопрос предрешен!
Не своими, заметь, а моими руками
Захотят обвинить и казнить...
Он смотрел на меня
и не видел глазами,
Продолжая с собой говорить.
А потом, как очнулся,
велел всех построить.
Хоть шеренга стояла давно.
Боль свою что ль решил он унять, успокоить –
Мед велел принести и вино.
– Вам сейчас из темницы... – 
сказал прокуратор,
И поморщился, пробуя мед, 
– Приведут человека...
И вот что, солдаты...
Кто меня не поймет – тот умрет!

Говорить с ним нельзя.

И внимать ему тоже.
Просьб и жалоб не передавать.
Если кто-то приказа ослушаться сможет,
Смерти оному не миновать!
Он схватился за лоб,
сел, устало мигая...
Я скомандовал: 
– Строем, за мной!
Вдруг на крыше раскаркалась
воронов стая...
Миг – мы были уже за стеной.
Из открытых окон
пахло варварской снедью,
Я в ворота ногой постучал.
Они были окованы красною медью,
Раскаленной сильней, чем Ваал...
Вот нам вывели узника в белой одежде,
Он был худ, изможден, но был бодр...
Никогда не встречался с такими я прежде.
Он сказал мне:
– Со мною будь добр...
«Добр со мною!..»
Осмелиться надо ж такому -
«Добр со мною» – сказать!..
И кому!!!..
                Беспощадному, Римскому центуриону!..
Что-то я ничего не пойму!
Я ударить хотел, но рука вдруг повисла
Я не понял – моя ли рука?..
Слово «милость» в башке моей
грызлась, как крыса,
И разжалось ядро кулака.
Изумленные воины тупо смотрели
На меня, на Него, на меня...
Ты гляди-ка –
душа еле держится в теле,
А глаза из любви и огня.
Из огня, и любви, и расплавленной лавы,
Что до черствого сердца дошла...
Я, солдат Крысобой,
крытый шрамами славы,
Я – не выдержал!.. Вот так дела!
Вот дворец. Мы вошли.
Он стоит пред Пилатом.
Тот весь в пурпуре, этот весь бел...
И чем же ты виноват?
В чем тут быть виноватым?
А в глаза-то взглянуть не посмел...

Предо мною И;шуа из Назареи?
Я хочу, чтобы ты отвечал!
Называешь себя ты царем Иудеи?!.. 
И, как эхо, в ответ:
–  Ты сказал!..
Ты сказал! –
Его голос был звучен и мягок.
У Пилата сверкнули глаза…
Чую, с Понтием, верно, случится припадок –
В гневе он пострашней, чем гроза!
– Ты страдаешь.
Страдания нас очищают, –
Голос узника вновь зазвучал.
Я взревел:
– Говорить, лишь когда разрешают!..
Но Пилат вдруг меня оборвал.
– Подожди, Крысобой,
продолжай, разрешаю...
Очищают страдания нас?!..
Грязь прекрасно и римские бани смывают.
Иль распятье милее для вас?..
– Грязь смывается с тела
скребком и мочалом,
Грязь уходит из душ через боль.
Через боль познаем очищенья начала –
Рану гнойную вычистит соль...
Тут Пилат замолчав, указательным пальцем
Лоб потер и спросил:
– Врач ли ты?
Не похож ты на местных,
одет ты скитальцем...
Из какой ты пришел темноты?
– Я есть Свет, я есть Истина,
Я же есть Сущий!..
Ты узнал меня, Понтий Пилат?
И Пилат – о, Юпитер!.. –
нас службу несущих,
Сняв охрану, отправил всех в сад.
– Я желаю один разобраться с доносом...
А Ему:  – Подойди и садись...
На меня прокуратор взглянул как-то косо,
Жестом вновь приказал:
– Удались!..
И впервые за службу –
нет, так невозможно –
Принесли нам по фляге вина.
И мы сели в тени,
под оливой, как должно,
И окутала нас тишина...
Тишина и покой вдруг в сердцах воцарились.
– Ты будь добр…  –
Его голос звучал.
Словно пламя и лед,
ночь и день примирились.
Что со мною?..  Я не понимал.
Кто их там разберет – волчью свору?..
Ночью позавчера был приказ
Оцепить утром Лысую гору –
Чтоб ослеп мой единственный глаз!..
Я же сам видел подпись Пилата,
А вчера он сказал пред толпой:
– Умываю я руки...
Расплата?..
Надвигается вечность – Он твой.
А толпа, подобралась на славу...
– Отпустить ли Иисуса нам прочь?
– Нет, Варраву, –  кричали, –
Варраву!..
Мало он перерезал вас в ночь?!..
И когда на кресты их подняли,
Я почувствовал –
что-то не так.
Все внезапно вокруг замолчали,
И на землю обрушился мрак.
Тучи грозные небо сокрыли,
Его ребра пронзило копье,
И какая-то страшная сила,
Словно вырвала сердце мое!..
Он сказал, что Он –
Истина в свете,
Он сказал, что Он –
Сын и Господь!
И солдаты рыдали, как дети,
Когда рвалась под крючьями плоть.
Семь солдат, закаленных в походах –
Им мечей обнажить не успеть –
Семь сердец,
испытавших свободу,
Получили и право на смерть.
Они отдали М;твию тело
До приказа –
ведь вот в чем беда!..
Власть моя их спасти не сумела...
Пусть спасут же их кровь и вода,
Что текла по невинному телу,
Телу жертвы за наши грехи.
Я, солдат Крысобой,
сын Маркела,
Что рожден меж рогатин сохи,
Говорю вам, что Он –
невиновен!..
Лучше сам я взошел бы на крест!
Мне плевать, что Пилат недоволен!
Мне плевать, что пойду под арест!..

Он сказал,
что в три дня храм разрушит,
Но не Он храм разрушил, а мы!..
Гвозди медные рвут мою душу,
Подо мной –
пасть разверзнута Тьмы…
Он сказал, что воскреснет, и зримо,
Хоть его и предали кресту…
Был солдат Крысобой верен Риму,
А теперь –
верен только Христу!..