Крупорушка, часть 4

                Маме моей посвящаю

- А скажи мне, бабушка, чем беда пахнет?
- Как это?
- Ну, ты говорила про медведиху, что людей жрать не стала, потому что они сильно бедой пахли… Какая самая главная беда была? Неужто так, вся жизнь – беда?
- Нет, что ты милый! Конечно, нет. И весело было, играли, смеялись… Живучие были, ой, живучие… Самая страшная беда была – голод, поэтому ничем беда не пахла. Только зверь мог учуять такое. Не дай бог, кому из народов будущих и настоящих узнать его. Не забуду я этого никогда.
- Ты поэтому всё  прячешь сначала, а потом достаёшь на стол? И доедаешь за мной, а ещё, я видел, крошки ладошкой смахнёшь в другую ладошку и в рот закинешь? Поэтому?
- Поэтому, Вась… поэтому.
- Расскажи, а? Чтоб я тоже крошки…
- Да хоть птицам отдай, чего давиться-то… Человеком расти. Если все так, человеком, то и беды не будет и голода, пропади он пропадом…
 
      Помню по осени, ходили собирать колоски после уборки хлеба. Холодно, страх! А ни тебе рукавиц, ни тебе перчаток, голыми руками. Стерня колючая, руки в крови все, а каждый колосок не упустить бы, чтоб не снился потом. Мы с Пашкой собираем, а Раечка маленькая, караулит объездчика.
- На зайчика похоже…
- Да не-е-ет, это дядька такой злобный, здоровый лоб, на коне верхом. Увидит, не дай бог, и несётся по полю, настигнет,  и батогом, ну, плетью такой – по рукам, по рукам!  Ничего больнее не помню… И колоски отнимет.  Взрослым – год давали за колоски…
- Кто давал? Как это год дать?
-В тюрьму сажали на год. Слушай…
Думали мы, думали, как быть. Придумали. В одну сумку собираем колоски побольше, как Раечка крикнет: «Объездчик!», так мы её откидываем в сторону… потом ночью заберём. А в маленькую колоски собираем, чтоб отнял. И вот он несётся, а мы и головы в плечи повтягивали, стоим. Он подъехал, я протягиваю ему сумку, где меньше колосков. Не стал тогда бить, но колоски всё одно – отнял.
   
      Колоски  дома сушили на печке, веяли от шелушек, ни зёрнышка не упадёт, маленькие сидят под столом, следят, вдруг кто уронит зёрнышко. Мололи потом на крупорушке, мельничка такая, на обрубок бревна, обитый жестью, ставили другой обрубок, гвоздей набивали много, желобок, так и тёрли зёрнышки между обрубками, рушили в муку, она ссыпалась по желобку, мама собирает в миску, воды туда, картохи немного и пекла прямо на печке железной, масла не было, чтоб жарить. Напечёт картоплянок, и по половинке даст. Вот и думаешь, сразу проглотить, или потихоньку откусывать. А если потихоньку, то маленькие свою сожрут и смотрят в рот тебе. молча смотрят, не плачут… Как не отдать таким-то глазам…
   
      Крупорушку прятали, папа аж во двор выносил, ховал где-то во дворе, никто не знал где, на случай если придут… А так картоху ели, тоже в полях собирали, а то и мороженую. Трактор поле пашет на посев, картохи выворачиваются, а следом – борона, вот за бороной – ни-ни… Бежишь за трактором успеваешь нахватать. Не успеешь, бороной на лямки располосует, как Бобик грелку…  Иной раз тракторист, если Михась, он добрый был, и подождёт… А то как Сашка под плуги попал, пол человека осталось…

       Ещё японцев пленных подкармливали, они у нас на конюшнях год почти жили, потом их репатриировали, картоху им бросали, морковку, хлеба немного, жалко их было. А они нам галеты американские …
- А колбасы совсем не было? Никогда?
- Слушай, Васька, внимательно. Никогда больше не расскажу, один раз только, вот сейчас, иначе сердце лопнет в другой раз. Колбаса…
   
      Как-то дедуся наш пришёл под вечер, шепчет маме на ухо секрет какой-то и ушёл. А мама нам потихоньку: собирайтесь, в ночь пойдёте за конём. А мы и рады ночь, конь, в ночное, стало быть.
А нет, не так оказалось. Конь отравился дустом на полях, мучился шибко, дедуся ему помог, чтоб сразу, и прикопал в овраге, на части поделил. Мама нас и отправляет за мясом. Взрослым-то нельзя, заметят – сидеть им до конца жизни. Говорит она нам, куда идти, а мы и переглядываемся с Пашкой, логово там. Волчица с волчатами много лет живёт, как дома она там. Встретит, так плугам обрадуешься. А есть охота… Пошли мы. Мешки заплечные нам мама наша сподобила, плачет, знает про волчицу-то, небось, молчит… И что конь это и есть мясо, молчит… Мясо, да и мясо…
 
      Дошли, куски в мешки пихаем. А Пашка загодя к логову часть туши оттаранил, чтоб занялась она, волчица. А мы пока остатнее - по мешкам, да дёру! А как дёру, когда мне – девять, а Пашке – восемь. Мы с места сдвинуться не можем. Когда добрались, упали и не двигались на этих мешках. Все в крови конской. Запах этот помню. А папе нельзя говорить, он честный был до мозга костей… Сами тащили, прятали, солью натирали потом, про запас. А на второй день опять пришлось, за остатками, уже полегче было. Но тут уж она нас поджидала, когда уходить наладились…  Ох и страху натерпелись! Пашка бежит позади меня, орёт на волчицу и кусками коня бросает, пока та жрёт мы бежим, потом опять… Мало принесли… Вот тебе и колбаса… Долго мы коня этого ели.

    Только потом голод отступил, урожай был большой,  всем раздали зерно, и вся деревня три дня пекла хлеб. Какой дух стоял! Мама хлеба напекла и на работу ушла, она в детском саду работала. А мы стоим, как немые, над хлебами... Шесть булок! Целый день мы этот хлеб по хате тягали, прятали,нюхали, совещались, делили. Папа с мамой пришли вечером, а хлеба нет. Только Наде маленькой, старшей, да маме с папой - по булке, а остальной спрятали кто куда, на голод... Стоим за дверью, что будет? А папа потом  встал во весь рост свой двухметровый и сказал нам: несить хлиб на мисто,  диты, голода бильше нэ будэ. И давай мы трясти тайники свои, но не сразу, опасались… Страх перед голодом страшней, чем сам голод…

 ... Я боялся, что ночью мне будет сниться мёртвый конь или волчица… Но нет, мне снились колоски… Много светлых колосков, как звёзд на небе… Так много, чтобы всем хватило на веки вечные…