Зверские песенки 94-96

О.Г.

Ощущая себя в пиз*е,
Чувствую минимум здесь и везде,
В сумме, в исходном числе, в остатке,
Безостановочно играю в прятки.
Бьюсь по углам. Заметаю след.
Хотя тех, кто искал меня, здесь уже нет.

На плечах у меня твои долгие руки.
Семья как идея страшней разлуки.
То, чего ждал я, молчит у дверей.
Небо стекает водой с батарей.
Я смотрю на тебя с любовью и грустью.
*****ц это то, что находят в капусте.

Кошка не пробежит, и сопьется третий.
Мы с тобой абсолютно одни на свете.
Совершенно одни. Не сильней, чем выстрел
В окруженье упавших на плечи листьев,
В окружении стен, где забыты двери,
В оцеплении дыма, в который верим.

Этот год сумел сделать время старше.
Мы смеемся друг другу, наш взгляд бесстрашен.
Не боимся ни снов, ни себя, ни чести.
Пока в силе западный ветер, мы вместе
Остаемся, и то, что шепнут твои губы,
Подтвердят и мои, не спросив, к чему бы.

Я уже не помню начальной точки.
Хоть не будет у нас ни сына, ни дочки,
И тебя со мной вместе здесь не будет,
Наша общая тень ничего не забудет,
Провожая нас, бывших когда-то рядом,
Беззащитным и строгим, как вечность, взглядом.

94


О.Г.

Кроме того, что сказано, жест и нервы
Оставляю. Черед уходить. Легко пробежать
Тротуаром с откоса. Очнуться живым и верным
Тебе. Стереть шифр с листа. Только дышать.

В отдаленье разлуку свою обнимая за плечи,
Пуститься в пляс. Боже мой, как темно в окне.
Как темно, но не страшно. Звук человеческой речи
Пробегает разрядом. Мимо меня. Обращен не ко мне.

Улыбнись мне зрачком. Улыбнись вскользь, твое отражение.
Улыбнись напоследок. Пропой каблука легкий след.
В широте коридора замедленное движение.
Посмотри на меня. Меня нет меня нет меня нет.

Пустота, лишь дыханье. Сквозь воздух сплетенные руки.
Остановленный выстрел. Так в форточке птичий крик
Вдруг услышится голосом самой последней разлуки,
Эхом переведенным на иностранный язык.

Нет молитвы в углу. Я шепчу. Только жизнь. Только шепот.
Хлеб да боль. Да рассвет тонкий путь раздвигает резцом.
Уходя не смотри. Так Ивашка увидел лишь копоть,
Вспять холмам обернувшись лицом.

94


Я не заполнил словарный запас
Верую в форточку в сто первый раз
Молча смотрю свет включаю смеясь
И загибаю колено
При виде девы и сена
Массена кричу я массена
Ласково воют сирены
Грустно поют полисмены
Грустную песню как самый веселый гимн
МЫ НИКОГДА НИКОГДА НЕ ПОБЕДИМ
МЫ НИКОГДА НИКОГДА НЕ ОСТАВИМ СЛЕДА
Санта Лючия
И сизый кабан
И вода
Сорванный чирий
Уснувшая в поле беда
Стремной тропинкой ухожу к черту

94


О.Г.

Попрощаться с тобою
Моя последняя мозговая суть
Я пришел сквозь прекрасные двери
По следу зверя
Я нашел
Бесконечную белую воду
Я боюсь утонуть

Про тебя
У тебя
О тебе

Где сплетение троп
Никогда и нигде

От тебя
Вслед тебе

Помолись за меня
Перекресток
Хорошо помолись

94


Антивоенный любовник
В антивоенном
Сентиментальном корабле
Руки бескровны
И вены
В мятом рубле

Задыхаются и танцуют
В обнимку на нежном пляже
Женщины не целуют
И покрывают сажей
(хоть ни кола, ни двора)
себя и Мими
Антивоенный любовник задействован в странной краже
Бубликов со стола
Чужой любви

Он вдруг скажет
Повтори меня повтори съешь пирожок
От зари подари
Скок без порток
Не смотри я не против войны
И не против пейзажей

94


ВДОХНОВЕНИЕ

Туда хожу. Сюда хожу.
Туда гляжу. Сюда гляжу.
Кругом одно говно.
И в перспективе, и вблизи
Стою я по уши в грязи.
Имею что сказать в связи
С тем, что кругом одном говно.
Так к нам приходит вдохновенье
И непонятно нам оно.

94


Э.К.

В общем, ретроспектива меня.
Оголенная задница. След ремня
На ней. Остальное венец пути
Отцовского иль моего. Рутин
Наших с ним. Хрен его знает чего.
Сейчас я беру.
Плохо вижу, чье.

Основное движенье –
Вперед и вземь.
Больше мама. Мусор. Пальто надень.
Происходит стремление вбок вещей
Сквозь зрачок, не замечающий, чей.

Ноу-хау. Мудрость в одном зубу.
Я целую всех в ж, прокусив губу.
Растворяю на полный объем глаза.
Ощутимо реже: «Не тронь, нельзя».
Потребляю дрянь, экономя мозг.
Временами приобретаю лоск.

Очевидно взросление. Плод созрел.
Говорит она. Мальчик крошит мел.
Не боясь тю-тю,
Я страшусь ля-ля.
Тяжела во рту
Мать сыра земля.
Дети моют руки. Попав домой,
Удивляюсь тому, что попал живой.

В перспективе маячит моя звезда.
Охреневший птенец, я лишен гнезда.
Не по мне охотник стреляет влет.
Хоть стучит свинья и подруга врет,
Я бегу упреков, стесняюсь уст.
Безупречно чист.
Абсолютно пуст.

В списке нежных правил один как пест
Продолжаю гадить на всяк насест.
Контур стула. Зрачок отражает блик
Точки сигареты. То мой двойник,
Меня кинув, в тени продолжает путь.
Его можно окликнуть. Нельзя вернуть.

94

Для Федора

1

Покидая дом,
Вообще, покидая места, где жил,
Уносишь воспоминания, что-то вроде
Фотоснимка. Чтобы потом, заплутав во ржи,
Наведя объектив, различить в неживой природе
Тебе нужную точку. Или – отрез, черту.
Хотя долог след и не тридцать два во рту,
Уловить ее, даже попутав, шепнуть: «она»,
И квадратный стакан в сотый раз осушив до дна,
Двинуть дальше, где в перспективе не хлеб, так соль,
Где за дверью на «кто там»
Бог весть кто ответит «свой»,
Где ты будешь счастлив. Или печален. Где
Время двинется с места, берегом вниз, к воде.
Ты, вдруг остановившись, затылком почуешь взгляд.
В тех домах, где ты был, тени умерли или спят,
В тех домах, где тебе уже песенки не допеть,
Не желающий спать, не умеющий умереть,
Кто-то ясным зрачком вслед тебе надрезает тьму,
Приглашая застыть, улыбнуться себе самому.

2

Опьяненье – тяжелое чувство.
Я смотрю с объяснимой грустью
В свой стакан.
Я изрядно пьян.
И в стакане пусто.

Собутыльник с лицом поэта
Пятый раз говорит: «Согрето
Слишком пиво».
Пространство криво.
В рот беру сигарету.

Вечереет. Дерьмовые гости
Наливают. При первом тосте
Морщат губы:
«Здоровье Любы».
Трясусь от злости.

«Модильяни… пошел он на х*й…
Бабы дуры… катится к краху
Авангард…
Хорошо ведь – март…
Я б ее не трахнул…»

Побежал гонец. Чад и свечи.
Что-то в ком-то есть человечье.
Где-то слева
Имеется дева.
Обнимаю за плечи.

Как по мертвым звенит посуда,
Пой, родной, не случится чуда.
Тлен и твердь,
Где-то смерть.
Будем
Будешь
Буду

94


МЕСЯЦ И АБРЕК

О что это? Пляшет лезгинку
Средь поля усатый абрек.
Устав, пьет вино, ест сардинку,
Смеется и курит «Казбек».

Над полем летят самолеты,
Пернатые твари журчат.
Завидев абрека, пилоты
Ему что-то матом кричат.

Он, к миру светло безответен,
Гармонии полон другой,
Танцует, веселый как дети
(Но дети танцуют гурьбой).

Диск солнца сменяющий месяц
На жнивы с тоскою глядит.
Как будто, однажды повесясь,
Петлею он не был убит.

Не то чтоб с абрека кайфуя,
Не то чтоб с лезгинки торча,
Он словно бы выпил штрафную,
И жидкость была горяча.

Весь желтый, как зрак иль покойник,
Движенье на миг оборвав,
С тоской смертной зрит он на поле,
На пляску абрека средь трав.

Он помнит купанье Тамары.
Он видел, что ел Магомет,
И как десять тонн стеклотары
Разбились об горный хребет,

Он видел, но те потрясенья
Ему не задвинули суть.
Осенний, нетрезвый, весенний,
Спокойно держал торный путь.

Но горе! О горе планетам!
Танцует веселый абрек.
И серп, охреневший на этом,
Уже не желает плыть вверх.

«Дато, что-то падает с неба!»
«Где?» «Слева» «Гагарин, Рустам»
«Соседи, эй, кам он ту геза,
Смотрите, он только что там…»

Бездумно сползают утесы
К шипящей озерной воде.
Тряся огоньком папиросы,
Абрек мерно пляшет в нигде.

94


Представь себе, Ессентуки
Накрылись атомною бомбой.
Потомки наши в три руки
Влезают в правильные ромбы,

Не напрягаясь. Я умен.
Красив и толст. Любвеобилен.
Под вечер за сухим вином
Я следую в автомобиле.

Конфетка, знаешь ли. Снега
Не покрывают боле землю.
В ДХ электрик зрит Дега.
Дега молчит. Электрик внемлет.

«Старик, ты крут, и в этом прав,
Оставь сомненья деве плоской,
Ништяк…», - несильно длань пожав,
Мне говорит Иосиф Бродский.

О я торчу. Се жизнь моя.
Оргазм преследует оргазм.
Народ не должен мне, и я
Ничем народу не обязан.

Представь себе, глазок закрой.
Усни, и с уст слетит «нирвана».
Пошли всех в ж, как Лев Толстой
Послал всех в Ясную Поляну.

94


Я увидел в дыму отечества
Собственное одиночество.
Фамилию, имя, отчество.
Неизвестно чего количество,
Не переходящее в качество.

Скоро зимнее наступление
Принесет, наконец, отупение.
Покуда считаю ступени я
По узкой лестнице.
(Сие пение
имеет мало общего с песнями).
Пиджак осени тесен мне.

Ветер будет холодным. Форточки,
Друг за другом спеша, закроются.
Суставы слегка успокоятся.
Пред тобой опущусь на корточки.
И ночи будут долгими-долгими,
И ресницы будут в новую длинными.
Мы, одевшись теплей, станем многими,
Проходящими мимо кладбища
Параллельно трамвайной линии.

94


КИТАЙСКАЯ ПОЭЗИЯ

Л.

Ремонт

Душа моя, ты красишь шкаф с улыбкой.
Так сакура цветет. Я стих слагаю,
Достойно члены бросив на диване.
Октябрь. День быстрее дня проходит.

Иное

Сегодня спит душа. Постыла
Мне хижина. Щажу без сожаленья
Пустой карман. Расправив крылья, чайка
Спешит к воде. Я вслед за нею дремлю.

94

Посмотри на меня, на мой бег по дуге в окружности,
Посмотри, посмотри на мое беспримерное мужество.
Мой любимый цветок
Электрический ток.
Остальное во тьме. Остальное есть тайна супружества.

Подотри, подотри за мной пол, скорбный путь сквозь столовую,
Подотри и подуй в мою шею, так жаль, безголовую,
Нелюбимую выю,
Срез бильярдного кия,
Спрячь меня в уголок. Безнадежно влюблен в Антонину Фролову я.

94


КОСМОС

Над нами серый спутник пролетает,
А мне тебя сегодня не хватает.
Над нами белый спутник пролетает,
А мне тебя сегодня не хватает.
Смотри, над нами спутник пролетает,
Прекрасный спутник молча пролетает,
А мне тебя сегодня не хватает,
И спутник не летит, он пролетает.

94


Баю-баю, дружок.
Спрячь поглубже в мешок
Свой безумный рожок,
Напейся до риз.
Сверху вниз, сверху вниз
Кропит снежок.

Сначала декабрь,
А потом январь.
Снег покорябав,
Пишешь букварь.
Как хороша
Сном идет зима
И не спеша
Сводит с ума.

Песенку брось,
Смотри на угли.
Бледней, чем кость,
Перспектива вдали.
Завяжи узелок
И ее не забудь.
Снег – зерно.
Снег – как ртуть.

Среди зимы
Попадешь домой.
Белой крупы
Собери в ладонь.
И покуда она
Не станет водой,
Будет зима
Покоить боль.

94


Л.И.

Любимая, убей меня.
Распни кленового Гафиза.
Психопатичный телевизор,
Я грею мозги у огня.

Любимая, я пел, я был
Героем рыхлых откровений.
В моих ушах цветет ампир.
Язык мой ботает по фене.

Любимая, мои глаза
В снегах рассыпали сетчатку.
Все те, кого я в жопе знал,
Бегут, уподобясь початку.

Любимая, всего лишь крик,
Всего лишь бег. Свалила муза,
Рассеяв ангелов своих
В той кислоте, где я, не узнан,

Оцепенело сплю вдали
От океана. Сквозь рассудок
Ко мне пришел глухой Дали
И плюнул в пустоту сосуда.

94


На стенке два богатыря
(Никитич срезан почем зря).
Увы, в начале пятого
Я, дочитав Довлатова,
На сей ковер с печалью зрю
И песнь грустную таю.

Насос гуденьем солит тишь.
За радиаторами мышь,
Печально скалясь, ищет сыр.
Еще на стенке Биназир,
Политбюро, и тушью скупо
Обведены портреты трупов.

Гудит, щемя печаль, насос.
Мне два часа всего спалось.
Вблизи не от народных масс,
От воздуха. Где Фрейд, где Маркс?
Кто кочегару объяснит,
Зачем он в пятый час не спит?

94


А.К.

Ты уехал в края, где ни запада нет, ни востока,
Где кругом сплошь леса, средь которых домам одиноко.
Где грибок из трубы отбывает к подоблачным высям.
Где тождественны дни, потому и не пишешь ты писем.

Ты уехал. Подруги твои по тебе, выпив, плачут.
Все ночные трамваи пусты. Перед взглядом прозрачным
Не меняется здесь ничего, ни следов, ни отметин.
Поет песенку ни для кого стылый северный ветер.

День за днем мы своих мертвецов по сугробам хороним.
Закрываю ладонью лицо. То бишь это аноним
Тебе пишет. Не чувствуй, не верь. Все сомнения лживы.
Не подчищены списки потерь, и с тобою мы живы.

Ворсом алым приходит рассвет и следы заметает.
В отдалении прочь от вокзала состав отбывает.
Непонятно куда и неясно зачем, но отсюда.
Отбывает состав и поет на буфете посуда.

Точки А нет в помине, есть точка, в которой ты убыл.
Где стоят на равнине гуськом деревянные срубы,
Где Медведица, что светлячок, освещает дорогу,
И смеется из печки зрачок деревенского бога.

94

Умерла Гюльчитай
Прочитай
Эти нежные строки
О стране светолооких
Волов и красивых листьев
О судьбе одиноких
Тетиных писем
Гюльчитай померлапомерлапомерлапомерла
Никому в той стране Абдулла.

94

Вероятней всего, ты приснишься, бэйби, еще раз.
Грустный день, и в такие промежность жадна до безумий.
Эта жизнь обрекает меня на ненужную скорость
Портативных событий. Я жарок, как новый Везувий.

Бейби, бейби, кто гладит тебя, кто щемит, кто щекочет?
Покажи свою тень. В той тени я себя угадаю.
Раскаленное солнце. Печален день. Кто, терпко-сочен,
В влажной комнате ловит губами оргазм рыданья.

Все вращается новой пластинкой любви, все трепещет
Обнаженный цилиндр, и он же врезает иглою,
Подавая скамейку, парк, простынь, прочие вещи,
Память спрашивает наполовину уснувшего: «Теперь ты понял?»

Бэйби, бэйби, еще один день. Бесконечен мотив, монотонен.
Что-то вновь вынимает из твердых пижамных брюк томный карлик.
Телефон лягушкой в углу, ты слышишь, заполняет помещение медным звоном.
Озвучивая гудками сумерки. Я стал тобой, Darling.

94


Я бессознательно пою скупую песнь бронтозавра,
Я прибавляю ноль к нулю. Корплю, коплю нули на завтра.

Когда-нибудь случится ша (в том смысле, будут все при деле),
Своим бессмертием душа набьет оскомь во смертном теле.

Я – пастушок. Я херувим, с рожденья глух к своей свирели.
Скупой дымок моих руин скорее тешит глаз, чем греет.

Когда-нибудь не станет нас, и это совершенно точно.
Жизнь быстрей, чем звук «сейчас», но медленней авиапочты,

По пластику иглою шырит, и здесь намек учесть заранее
Грядущий ледяной период. Импотентарность. Замерзание.

95


СОНЕТЫ

1

Над пятиэтажным домом
Пролетает серый голубь.
Дед Мороз впадает в кому,
А потом впадает в прорубь.

У меня отеки мозга.
В моих внутренностях сырость.
И произрастает роза,
Превращаясь в скорбный силос.

Голубь над пятиэтажкой
Гордой сукой небо бреет,
Облако крылом пронзая.

Символ – эндшпиль или рашпиль.
Он летит, точнее реет,
Постепенно исчезая.

2

Мне голос был и он сказал: «Привет.
Мой Синяков, ты истинный поэт.
Не трать себя на глубь чужих судеб.
Не смей готовить сам себе обед.

Кончай с собой почаще, но слегка.
Держи быка за хвост, не за рога.
Старайся, чтоб умней была строка,
В рот не бери воды и молока.

Сунь дебет в кредит, дуй себе в дуду,
Ври что-нибудь красоткам на ходу.
Готовься позвоночник греть в аду.
Приветик Ленке, и имей в виду…

С тех пор я землю грустную топчу
И ничего не слышу. Не хочу.

3

Атональное поле пустой головы
Вентилирует суть приближения к небу.
Как полярные волки, смеются волхвы
И средь поля беспомощно ищут кус хлеба.

Я на тройке пасусь сквозь бухой Петербург,
Проедая рассудок икрою подкожной.
Я с недобрым лицом наблюдаю старух
И сжимаю тепло свой топор осторожный.

Анатомией вечности делятся дни.
Тонок глас мой и жаждую я урожаю.
Скука, пестуя разум, промежность саднит.
Ты меня уважаешь? Тебя – уважаю.

Электический ангел в парадном звенит
И зовет новой челюстью дева чужая.

4

В ответ достав «Казбека» пачку,
Мне постер смирно отвечал:
Засунь в сна тостер водокачку
И гони птицу на причал.

Отныне твой удел природа,
И скорбь твоя – подземный быт.
Ты – хвостик беглого урода.
Корабль, спешащий в общепит.

Шинейд в глазах твоих трепещет.
А в небе ласточка в летах.
Поползновением зловещим
Бредет блаженный патриарх.

Так жизнь, в общем-то, проходит
Гермафродитом в половодье.

5

Когда цветет Омар Хайам,
Десантник убегает в поле.
Где, взяв расплавленный баян,
Хлопочет о земной юдоли.

Когда же Дант побег дает,
Десантник мечется по кругу.
Природа песнь ему поет,
В нем заподозрив как бы друга.

Коль Евтушенко посевной,
Десантник к вечности спиной
Стоит  и радостно трепещет.

В итоге сном приходит смерть,
Чтобы его как штрих стереть.
И Синяков цветет зловеще.

94


Мышка

Спички не игрушка.
Мышка не норушка.
Детки нихт цветочки.
Жизнь скостится в точке.

Нет души без тела.
Бьют всегда за дело.
В коридорной тиши
Дух сквозь темя дышит.

Лампочка мигает,
Пестуя инстинкт.
Милый, дорогая,
И потом «прости».
         
Мы друг другу верим,
Премся и молчим.
Входит раком в двери
Бытовой почин.

Курица не птица.
Пи*дят очевидца.
Ты по что, девица,
Хочешь отравиться?

Щука свищет раком.
Вдоль путей за маком.
Никотин не вреден.
Труп частично съеден.

Слезы на закате
Кап да кап на скатерть.
Сна чернее очи,
А потом, короче…

В темноте фонарик
Выжелтил кружок.
То гудит комарик
По тебе, дружок.

То по нам с тобою
Ритм бьет состав.
К северу по полю,
До смерти устав.

Успокойся, милый.
Баюшки-баю.
Всяк кого-то кинул
Ночью на краю.

Пробудится каждый
Мотыльком в горсти.
Нам с тобою дважды
Воду не пройти.

Ты да я теперь в натуре.
Эх, душа горит-коптит,
Параноидальный тип.

Посмотри, левей Венера.
Снятся милиционеру
Голсуорси и фри-джаз.
Из волны бредет спецназ.

Неизвестный с бородою
Быстро тонет под водою.
Я ему руки не дам.
За присутствующих дам.

Я бывал у них, противно.
Не свободный, но спортивный.
Хоть кругом мицибуси,
Все там прутся от Руси.

Становлюсь в крутую позу,
У меня и туз, и козырь,
У меня в кармане роза,
Вместо разума нервозы.

Я – сынок Дорогобужа,
Двинска и Александрии,
Я сыт воздухом ублюжьим
Областной психиатрии.

Я торчу. Я вам не быдло,
Глазки в кучку, зренье в точку,
С головы до пят повидло,
Пестик, тычинки, цветочки.

Я свою съедаю кашу.
Я свое танго чебучу.
Не скучаю я по павшим,
Не плюю вослед живущим.

Ваше дело ходит боком.
Ваше тело лезет к стенке.
Ваши руки ищут морду.
Шапки в снег и на коленки,
Их гезунден сын народа,
Финист на хер ясный сокол.

Выпил, сука, теперь слушай.
Признаю тебя я, вроде.
Я хочу тебя, Надюша.
Я не поняла, Володя.

Как хорош июнь в деревне.
Целый год на нашатыре.
Непонятно было древним,
Дети, дважды два четыре.

Эх, раз, да еще раз
Зри, поэт, в глубины масс.

На завод рабочим
Мы никто не хочем.
Мышка не норушка,
Мышка как кабан.

94


ОДА

Где Синяков гулял – там нет его.
Заводы, новостройки, бакалея
И старцы на скамьях оцепенели,
Не зная кроме плача ничего.

Героем, нет не был. Да и мессией
По пьянственной причине он не стал.
Россию часто смешивал с «Россией»,
Но тем не мене всякий аксакал

Уездных пастбищ Синякова помнит
И где, не скажет, часть его хранит.
Красавицы в пыли просторных комнат
Безбожно спят и каются навзрыд

Ему в простой любви с налетом быта.
Не описать мне жесткостью пера
В усхохших грудях их от всех укрытых
Чувств потаенных. Мерзкая пора

Без Синякова. Летом и зимою,
В апреле, в октябре тупой постоз.
Солдаты вкруг могилы бродят строем,
И всяк таит, стыдясь, букетик роз

Под шелком гимнастерки, чтоб обильно
Усыпать ими бледное чело.
С Овена пролетая иль с овина,
Над ним рыдает летчик НЛО.

Рыдает дворник, бородой скрываясь,
Не видя утешения ни в чем,
Бежит в «Зарю», где, скоро упиваясь,
Сидит-молчит. Но слезы льют ручьем.

Милицанер бухой в ночном наряде
Как кот у дуба, по кругу бредет,
На звезды спаниельим оком глядя,
То ль воет, смерти внемля, то ль поет.

Рыдают дети, трест, приемщик тары,
Работники депо и истопник.
Рыдают в чумах штопанных татары.
Впал в помутненье друг степей калмык.

Рыдают все. В общенародном плаче
Крутое трансцедентное эго
Имеет быть, но ничего не значит.
Все это равнодушно для него.

О, Синяков, и я, второстепенный,
Слагаю песнь. Достойно ли? Не суть.
Сии слова, как все слова, мгновенны.
Мгновенен след и бесконечен путь.

94


Тучка белая слетела
На Рокфеллера плечо
Открывая взглядом двери
Жрала срала помирала
Называла всех Кузьмой

Груши в мае были спелы
Помолчали ни о чем
КТО ГЛУХОНЕМОЙ ТЕТЕРЯ
КТО НЕ ГЛАВНЫЙ В ЦЕНТРЕ ЗАЛА
КТО ЛЮБИМЫЙ ДА НЕ МОЙ

Плюнув в кепку драпа-фетра
Оставляю нищете
Всяк ништяк да все не те
Все не те мам все не то
Жизнь в енотовом пальто
Мама ты сынок твой я
Мы летаем мы семья

Здравствуй херствуй первый май
Никогда не засыпай
Никогда не выбирай
Первым из пяти
Меня

94


Л.И.

Положу любимую книжку под голову,
Обязуюсь не посещать столовую.
Обязуюсь быть доброй, слегка рачительной,
Достойной улыбки и шубки учителя.
Обещаю любить. Несорванным голосом
Говорить «иди». Сушить феном волосы.
Делать все с умом – от тоски до заплаток.
Остальное спишу на утряс и остаток.

Говори, Смоленск. Матом крой Россия.
Я несу цветок мертвому мессии.
Я люблю восток, принимаю запад,
А любой стишок, как и всякий рапорт,
Утверждаю за, плюс на минус против.
На коленках спит серый-серый котик,
По спине его серой рукою глажу.
Март не стоит любви и разлуки даже.

94


Л.И.

Снег падает, любимая, зима
Сводя под наст следы, сводя с ума,
Сводя суть мироздания к нулю,
Сводя к беззвучью песенку мою,
Имеет место быть в домах людей.
Снег падает. Пальто свое надень
И взглядом остановленным с крыльца
Ищи на горизонте звук конца.
Снег падает на плечики пальто.
Снег падает, и неизвестно кто
Проходит мимо, тяжело спеша,
Рукой сжимая леденелый шарф.
Автомобиля фары режут снег.
Он падает сквозь проходящий век.
Сквозь резкую сетчатку наших глаз
Снег, падая, тоской морочит нас.
Снег падает на черный уголь мой.
О Господи, я слаб перед зимой.

Проходит день, длинней чем прежний день.
Зеленая труба смещает тень.
А я смотрю, смотрю на циферблат.
Снег падает, и словно бы в оклад
Охватывает мир и в нем меня.
И кажется, я движусь, хороня
Законы Галилея, вспять земле.
Снег падает и тает на угле.

А рифма гонит рифму не спеша.
Любимая, ты дивно хороша.
Как странно мне произносить «влюблен».
Не сединой, но снегом убелен,
Я только что стоял у фонаря,
И сумрак, моему «влюблен» вторя,
Собой снегопадение дробил.
Я вспоминал, прости, как я любил
Тебя на пляже брошенном. Банал.
Во тьме я это место не узнал.
На противоположном берегу
Что-то темнело. И я не могу
Сказать, что именно. Не наша ль тень, от нас
Отрезанная временем? В тот раз
Я был один, да, как бы отделен
От августа приснеженным углем,
Я был один. Снег падал, падал ввысь,
Спеша к земле, пройдя как площадь высь.

Снег падает. И с чем его сравнить?
С тем, что нам невозможно изменить,
Что с легкостью мы можем извинить
Его привычку землю хоронить.
Как мертвых посыпать крупою нас,
Смотреть, как прорастаем мы сквозь наст,
Смотреть, как тихо плачем мы в тепле,
Взгляд прерываем на календаре.
Снег падает и тает, и молчит.
Вполне реален, странно нарочит.

Прости, скудна поэзия моя.
Своей полуулыбки не тая,
Ты медленно проходишь сквозь строку,
И я в тебя поверить не могу.
Снег падает размеренной волной.
На все, что остается за спиной
У человека, он кладет предел.
Он пустоту по-новому одел.
«В конце апреля… Как ты похудел…
Я знаю, что ты плакала… В воде…»

Все это не сейчас произойдет,
Все это позже в комнаты войдет.
Затеплится и растворится боль.
Глаза любви наполнятся водой.
Ладони книги новые прочтут.
Любовники найдут себе мечту.
Все будет течь и вновь вставать к местам.
Покинув здесь, нас грусть достанет нам.
Я буду снова на тебя смотреть,
Оставив право лампе ночь смотреть.
94

Ни словом, ни взглядом, ни жестом,
Ни головокружьем, ни местом,
Которым льнет тело к земле,
Не выделить ощущенья
Жизни в скупом освещенье,
Двурожья прощанья с прощеньем,
Козла при добре да во зле.

Пустоты частного мира
Своим содроганьем лира,
Раскалывая, таит.
Пятка находит почву,
Уже первым шагом прочно
Торит тропу в Аид.

Истина есть другая
Сторона лжи. И где
В ней есть орел, где решка,
Не разобрать в кромешной,
Без острых предметов, тьме.

Порядок есть только в числах,
Где, грея бездной смысла,
Мартом разит февраль.
Вакуум. Кайф рассудка
В нас сохраняет чутко
Лишь календарь.

Мент со стволом. Я с любовью
Живем. Тьмы и тьмы. Коровье
Что-то в раскладе есть.
Армия одиночеств.
За это б медаль и почесть
Каждому homo несть.

Это осенняя песня.
Осенью, хоть ты тресни,
Скуки не придушить.
Багряны аллей наряды
(Тютчев?), какого ляда,
Спрашивается, жить?

Впрочем, щерятся зубы,
Прибыль сменяет убыль.
Вечно каная вдоль
Чьих-то словес, эмоций,
Морщусь. В мозгу отдается
Зубная боль.

Песнь ноября послушай.
Уже не по-пастушьи
Наша любовь поет.
Листа не приклеишь к ветке,
И все плохие отметки
Лишь бог сочтет.

Теплится газ. И снова
Разговор, лишенный основы.
Там где рука – плечо.
Не угадав по карте,
Кончим любую из партий
Ничем, ничьей.

94


Пляска со сгнившим зубом
Буги тупых посмертий
Я неубитый зубр
Дайте компот на третье

Дети линяют в ранцы
Фазер спешат в подполье
Я ненавижу танцы
Я почти съеден молью

Я МОЛОДЫЕ ГОДЫ
Я НАКЛОНЯЙСЯ НИЖЕ
Нежный прогноз погоды
Грех санитарной жижи

Грустные поговорки
Томные междометья
Хочется мне икорки
Верится мне в несмертье

Сука купила люстру
Пестрый палас и видик
Я нетерпимо шустрый
Я буду я в обиде

В черном на белом списке
Место по мне второе
Цапнув себя за письку
В зеркале для героя
Знаю ласкал и плакал
Знаю кричал да выжил
Это отдел смолстроя
Нет обратитесь ниже
Это слепой Иаков
Один или вас больше
Я из птенцов поляков
Не долетевших в Польшу
Я из волов индийских
Не узнающих Индий
Я сын волков италийских
Где волчицу не видел

Ich – прекословный гвоздик
Выровненный заточкой
Жадно глотнувший воздух
Чтобы проснуться точкой

94


В королевстве Бретани
Жила девочка Таня.
Она небо любила
И про землю забыла.

А в спокойной вселенной
Звалась девочка Леной.
И все то, что любила,
Оставляла как было.

95


ОДА ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОМУ ДРУГУ

Под лаской плюшевого пледа
Сквозь звук Илюшиного бреда
Молчим и плачем с Пятачком,
Лежим, лежим, лежим ничком.

Случались прежде времена,
Красавиц пылких рамена,
Сам воздух трепетал весной,
Носил я ремень поясной
И розу в лацкане носил.
Давали девы, что просил.
Был увлечен побочным дзеном,
Гляделся ввысь и пахнул сеном.

Где, милый, молодость моя?
Мой Пятачок, блюди края,
Нас разделяющие в мире,
Не путай овощей в гарнире,
Ешь, мастурбируй, пой на клире.
Пусть помнят суки имена.

95

Дорогая, я вновь повторяю слова, все слова, все слова без значенья.
Я опять прохожу сквозь иссохший залив вне теченья.
И опять, наблюдая за медленным шагом героев,
Я кажу им язык, а потом покрываюсь корою.

Нет звезды надо мной, не ко мне бодхисатва стремится,
Лишь поет под землей свою песенку райская птица.
В голове моей тени и пыль, усеченные розы.
Дорогая, я напрочь забыл, куда дел свои мозги.

Повторяю слова, все слова, все слова, подсознание плебса,
Скоро стану я глухонемым собеседником Зевса.
И проявятся вне, сквозь меня деревянные лики,
Дорогая: прочти свою книгу, прочти, потом выкинь.

Все щебечет свистулька, все льется водица из крана.
И герой все идет. Все идет, но не сходит с экрана.

95

Когда покидаешь край
Золотушных небес,
По левую руку – рай,
По правую – лес.
Сумрак труб заводских.
Набережная. Водоем.
Отмороженный скиф,
Глядящий в оконный проем.

Мало что нажил здесь,
Ни щита, ни копья,
Теперь ты заметил, трезв,
Горизонт все-таки прям.
Чего же теперь хотеть.
Расшевелить каприз.
Справа все та же смерть,
Слева, наверное, жизнь.

Песенку пой, дуда.
Не проиграть в лото.
То, что было всегда,
То и будет потом.
Яйца, увы, не вольны
Сохранить скорлупу.
Так предопределены
Сон и трамвайный путь.

95


ОДНО

Женская поэзия – одно.
Женская – в полночную мужская.
Вообще поэзия – одно.
Зимнее одно – поток сознанья.
Бредни и пассива, и актива.
Бренди запевающих.
Линия, черта,
Продолжающая
Преломление фотообъектива.

Женская поэзия – как ты.
Молчалива
Медленна
Поката
Женская поэзия – цветы.
Тон моего отлива
Сокровение тлена
Воздрочение в атом
В тоне рукоблудия
В тени глухонемого мира.
У нее на блюде я
(не я?)
Наблюдения умирающего сатира,
Скрывшегося в корнях.

Женская поэзия –
Дева, бегущая следом
(мысли о чем-то полезном)
Нет ничего, что (б) анальней лезвия
В качестве рифмы
В качестве нимфы,
В уравновешенности всех удивительных женщин,
Съеденных в полдень за ранним обедом.

Именно они
Знают
Помнят
Видят
Держат.
Вонзая
Внемлю собственной предохраняющей поэзии
Сдаче с вина, зарытой мною в землю.
Понят
Овидий
Реже
Малость брезгуя
Лезу я
К тайне
Воплощения долгих зим упрощения толком Зин жажду общения
Дай мне
Дай мне

95


ОТРЫВОК

Упадок, помутненье в королевстве.
Правитель, потерявши напрочь разум,
Содомит отражение, мешая
Вершину самолюбованья с местью
Дурной природе. Отравившись газом,
Наложница уснула, умножая
Коэффицент скисанья новых вин.

Все протекает, что немного грустно.
Щебечут птахи. Редкая карета
На мостовой. Оцепенелым слогом,
Вникая в похоть барабанным чувством,
Хлопочет над строкой перо поэта.
«Мадам, я вновь смиряюсь, но во многом
Для вас… т.д. т.п.» Янь щучит Инь.

Далекий друг, я вскорости подохну.
Не верю мигу, ну а циферблат
Гуляет рука об руку с Хароном.
И письма получивший адресат,
От нового прощанья оглохнув,
Взглянул на площадь. Вечность, ты терпима.
Так скучно в королевстве. Этих зим…

95


ВЕСНА

Весна, весна. Я еду по весне.
Кругом грачи, водица и Саврасов.
Возможность наблюдения извне,
Рассудок, набегающий на разум,
Морочат подсознание. Всяк вдох
Становится напраснее, чем выдох.
Сомнительный процесс крушенья льдов
Невнятно теребит твое либидо.

Весна. Очарование очей
Несет нам откровенье новых юбок.
Природа, увеличивая щель,
Арканит оперением голубок
Стремленья голубка. Что твой асфальт,
Рассудок черен. Господи помилуй.
В парадных музы новые стоят.
Меж них бредет дебил
С елдой ранимой.

Весна, весна. Март месяц подхватил
Бессмысленность коловращенья года.
Проходит день, за ним, необратим,
День следующий. Балует погода
Бредовым изменением пейзаж.
Сменяют дождь листовки снегопада,
Сим повторяя срезанный типаж
Маршрутов настроений психопата.

95

В думах об элипсоиде влачились дни и сотрясался разум. Полдневный бес, до сей поры не назван, узрел огонь и выцелил мишень, как будто твоя мысль на твой оргазм помножилась и высохла совсем. Охотник, безнадежно величавый, как будто бы любил писать сонеты. Зачем кропить начало? Изоленту находит лошадь, и поэт страну узрел в небеспечальном удаленье. Из крошек не построить бузину, тем более упавши на колени, тем менее любя тебя одну. Я произрос как некое растенье и что-то несусветное загнул.
Эротика – оплот любой державы, из коей половина – за коня. Как запросто ты во поле лежала, кого-то в подсознанье хороня. Пила огонь и обнажала жало. Я выяснил впоследствии, не внял, спокойно отступил за буераки и все расшифровал, насупив бровь. Тушенку отдавали за бараки, и за барокко – пьяную любовь. Назад от островного шовинизма к спокойному приятию на вдрызг, границей смерти в промежутке жизни мне голову сносили за каприз. Трамвайный парк хранит приметы лета, и только ты, бессмысленно один, вняв антисексуальному завету, положенную дозу накатил. Несется сокол, не сбиваясь с курса, не обещая, только лишь дразня. Как будто ты действительно проснулся и выстрелил, но не открыл глаза.

95


На Сенатской площади
Было жалко лошади.
Лошади вы, лошади, белые грибы.
Сны метафизичные.
Пьяные отличники.
Множество хорошего.
В принципе, увы.

Я лаборатория.
Ты моя история.
Истина на истину.
Истину в карман.
Карма укоризная.
Пропита и признана.
В чем-то Терешкова ты,
В том Иннес Арманд.

Все обезоружены.
Ты приятна в кружеве.
Много ели в космосе.
Потеряли сон.
Светит солнце южное.
Проставляем подписи.
Борода растет.

95


ПЕЙЗАЖ

В полях произрастает клевер.
Дворняга воет: «О, Луна,
Сегодня мне придет хана».
В глобальной тьме среди деревьев
Спит путешественник, чьи сны
Медлительны и бестревожны
(Снег абсолютной белизны
И сани). Смятый подорожник
Щекочет твердую скулу.
По обесцвеченному тракту,
В пейзаж вонзая скорбный звук,
Ползет психоделичный трактор.

Лежи в канаве, злая пыль.
Крестьянин, мучимый тоскою,
Читая Пушкина в хлеву,
В черте классической строфы
Находит счастие простое,
Подобен новому волхву.

95


ХОРОШО

Все неизменно, низменно, смешно.
Неумолимо, гадостно, нервозно.
Все как-то после, до, а то и возле.
Монах не надевает капюшон,
И барышня засовывает флейту,
И ты мой друг, и я почти жена.
Растет камыш, разжалован ефрейтор.
Чу! Истина, спокойна и нежна,
Жжет русича. Удушие и сны
Препятствуют неуловимо сладко.
На то и сны. Как заведенный трактор,
Я трепещу в преддверии возни.
Как хорошо чего-нибудь сказать
В раздробленные ушки самобреда.
Не бздеть в огонь и не творить секрета
Во времени, отосланном назад.
И падать, падать, падать на говно,
Поглядывать на девочек у стойки,
Садиться с мертвым дедушкой за покер,
За сику или за двадцать одно.
Кого-нибудь любить, читать роман,
И избегать, сбегать и обосраться,
Успев доверить нескольким словам
То, что доверить мог бы только пальцам.

95


ГДЕ КЮРАСАО

Больше не буду
Больше не я
Голые ноги
Ело и сало
Вяло уду
Надо меня
Берег пологий
Где Кюрасао

Жизнь по копейке
Жопа судьба
Зрю на осколке
Кончился весь
Знаемый Брейгель
Шиба-дуба
Если бы толком
Я бы залез

Больше не дрочим
Реже поем
Песни и пляски
Все под ружье
Белые Сочи
Рыг в водоем
Как бы по-братски
То-то ужо

Малые дети
Глазки говно
Я одинокий
Скоро конец
Крашеный сеттер
Двадцать одно
Если бы в покер
Я бы залез

Где Кюрасао
Мнительно мне
Сукой обманут
Веком иду
Пык мык сансара
В танковый снег
Жопой румяной
Шибу буду

Больше не буду
Больше не бля
Весь обнажился
Глазки говно
Ваза посуда
В Васе земля
Кто-то ошибся
Кто-то давно

Я бы залез
Если бы толком
Шива Будда
Не без идейки
Кончился весь
Зрю на осколке
Штопай судьба
Шизн по копейке

Маша и Катя
Что-то такое
Остро ребята
В чем-то танкисты
Может и хватит
Может и в поле
Шел в Улан-Батор
Сны альпиниста

Если бы счастье
Мнительно мне
Зрю на осколке
Крым водоем
И в педерасте
Многого не
Минимум толком
В жопу ружьем

Скоро он умер
Просто простыл
В рост да на простынь
Вот бля*ь беда
Если же в сумме
Мне бы в кусты
Мне бы на остров
Вас бы туда.

96


ДЕТСТВО

Прошлое хорошее,
Я тебя люблю.
Тычинки и пестики.
Вкусный никотин.
Озерцо заросшее
Мочит коноплю.
Авиатор Нестеров
Не летал один.

Как в тайге без посоха,
В небе без крыла.
Папа мама голые
Вопреки зиме.
Как-то особь особи
Все-таки дала.
Сдуру или в одури
Или все в уме.

Шечки густо-красные.
Все ушли на фронт.
Самой яркой зорькою
Улыбнись всему.
Похотливый Карлсон
Прыгал на балкон.
Хоть меняйся койками,
Только ни к чему.

Вовсе не игрушечный,
Сытый как орел.
Не успеешь к поезду,
Значит, по пути.
Мы тебя не слушаем,
Тлеет уголек.
На красивой скорости
Скоро улетим.

Где сынок завернутый,
Многокрактно тронутый,
В лопухах лежит,
Там сплошные омуты,
Жалобные опыты.
Азбука как жить.

96


Когда простым и нежным взором
Ты не ласкаешь ничего,
Сумняшеся клади с пробором,
Не отжимая рычагов,
Сквозь пограничный дробный бриз
Идешь по пристани, скучая.
Естественен, как василиск,
Но как материя случаен.
Какого хрена, милый друг?
Кругом-то дцатое столетье.
Бредешь в единственном из двух,
Топографически секретен.
Неуловим как дух. Волна.
Потемки. Судорожно мысля
Покупкой крепкого вина,
Ты молча покидаешь пристань.
Скорее принцип, чем портвейн, -
Код полужизни одиночеств.
Какая все же мудотень.
Бог жив и, видимо, он хочет
Присутствия твоей любви.
Окинь пустым промежным взором
Марш пригорода. Вялый сплин.
И ты в пространстве нарисован.

Ферштейн. Приморский романтизм
Зрачки, бездумные как чайки,
Не уловили. Вынув жизнь
Продуктом ветхого зачатья
(Чу!) Боги напрягают слух
(кругом предметы разговора),
Ты произносишь – «тень», и звук
Мгновение щекочет горло.

96


Краснодарское небо.
Простые цветы.
Среброрукий гонец свежих авиалиний
Нам приносит письмо, ибо временный Плиний,
Проживавший во мне,
Скоротечно остыл.

Побережье прекрасно.
Расслабленный оклик,
Вызывая, сомнением не увлечет.
О заря, я твой заступ,
Поломанный в вопле,
Безуспешно пробитый
Движеньем вперед.

Вне дыхания, вне
Ионических сфер,
Есть лишь похоть Эрота
К продукту распада.
Сумрак в искомом дне,
Беспорядочно смел,
Оглушает рассудок глотком лимонада.

Разрубает и делит,
Толкнув в перечет
Анатомии губ.
Китежа новостроек
Переломанный веер
Плюс что-то еще
В тайнике между скул
Все манит за собою.

Твой декабрь звенит
И не видно конца
Совпадению речи,
Усилию зрака.
Нацеленного вниз
И почти в небеса
Пропадающим встречным
Безмолвием краха.

Когда видишь проулок,
Не веруешь в сны.
Раз вглядевшись в огонь,
Не боишься мистерий.
Это формула.
В ней разработать ходы –
Невзыскательный жребий
Зеркал и растений.

96


ЛЮБОВЬ ОРЛОВА

Ты не стала преступницей по одной непростой причине. Выяснилось, что существуют вещи поважнее, чем чувство сущего сучьего голода. Оказалось, что творя грудь за последний месяц увеличилась в объеме на четыре вольных сантиметра. Кроме того, плохой коньяк в конец расшатал иммунную систему, соседи начали драться между собой, кричать в окна, выходящие во двор, всякую херню, неверно анализировать происходящее, увлекаться.

не пойдет

Скажем, за полярье.

Милый гонец, снеси письмо, добрую весточку. Легко мечтается зимой в теплой комнате, когда за сколькой склизью стекла полный январь. Помечтать чуток да книжку почитать. Вроде и хорошо, да грустно. Текут непрошенные слезки, беспредельность застят, топят неутомимо свинцовые сосуды девичьего сердечка, вертят беспокойные лопасти. Откинула гнилые подозрения в причастности, взялась за спицы, навострила зрачок в лампочку. Спица о спицу уютно застучала, гася вожделения да пустые помыслы. Звалась Любой. Носила на себе пару комплектов бельеца черного шелкового, гнала страхи сухарем под подушку лбом холодным жмись к стене и природно и вовне Лампа отразила зрачок, опалила косым лучом книжный обрез. Проступила рифленая вязь. «Айсберг для тебя». Помнишь, как зацветали ночные тени, как Василий Петрович извлекал из гардероба старенькую, с треснувшим грифом семиструнку… туапсе, туапсе, возлежала на отце…

или же

Труп лежал в луже крови. Люди ходили мимо и смотрели на него. Потом приехала милиция и забрала труп.

о!

Твой труп (честен и неприступен) лежал в луже крови. Люди останавливались и смотрели на твою прогрессивную грудь. Это были твои соседи, потому они только и знали, что грудь-то проросла-возросла, да не спасла. И про коньяк. Милиционеры спугнули соседей, высоко оценили твою грудь и забрали твой труп с собой.

куда?

Об этом можно только догадываться, и здесь все зависит от того, как далеко эти загадки ибн догадки зайдут. В принципе, судьба трупа юной девушки с при жизни разрушенной иммунной системой не может не заинтересовать тебя, мой дорогой взрослый читатель. Какая разница, кто хватал тебя за всегда прохладную задницу в ее совершенные годы на пляжах, в полях, в гостиницах, в брюках, в подвешенном положении, не говоря о частном извозе. Это абсолютно никого не волнует. Никого ничего не волнует. Все *****нулись. А милиционеры увезли твое тело в вонючее отделение и всю ночь увлекались им орально, прельщенные внешней твоей беззащитностью. В поисках искусственного утраченного временного возбуждения под сенью я занялся твоим уничтожением заочно, и теперь мне просто приятно думать про ментов, коньячок, соседей и оральное нахождение твоих мертвых оцепеневших уст.

лучше – губок

лучше нежели 

Трень да трень. Мысли не отогнать. Сам собою сдернулся шлейф, обнажил упругую бледность бедра – снег на крыше. Сползла на пол черная, нездешним ароматом дыхнувшая тряпочка, канула во мрак, в трезвую срань Господню. Пальчики, перышки луковые, сосок сжали, вызвав искомую твердость. Тут-то грудке легонькой в ладони набухать, подснежнику цвесть, летчику падать, тетиве рваться, понятому подписывать, а колесу по теплому льду катиться в райские кущи, туда, где письке делать нечего… гладь к глади и ветер как голос зовет незримые пряди не соберет послушай родная спусти тормоза как сон в будуаре прелестно ясна я больше не слышу возни новых птиц я больше не ниже ты меньше и вниз бездумных созвучий тки веретено несчастному в случай и небу в окно

лучше

еще лучше

что-нибудь рифмованное, складное, скатанное, членораздельное, безыскусное и в то же время необъяснимо трогательное, как плачущий командир полка. Лев Николаевич сказал за ужином, что лучше бы ему было сделать своего Вронского гермафродитом, и это прекрасный эпиграф к любой литературной вещи, но слишком запоздалый для этой. Хорошие фразы всегда слегка запаздывают. Партизан расстрелял немецкую семью. Анатолий с корешем ушли на дело. Граф выпил, вздрогнул, вышел. Шарик лижет руку. Три дня гудели в Ситниках. Масть пошла. Враг сдается, уничтожается, насилуется, вольно изображается в стихах и песнях. Кто-то кого-то посылает, мир слишком от совершенства, по ночам меня одолевают смутные желания. Я не делаю сноски на усталость. Окрашиваю смерть в смешанные краски вожделения. Ох, менты, менты…

из

Ни от чего нету пользы, если монстры уходят в пулю, исчерпывая себя как объект первого постороннего рукоблудства, продолжаясь ни в чем, и кофточка связана зазря, и январю длиться и не кончаться. ЗАДРАЕНЫ КАПИЛЯРЫ, ОТВОРЕНО ОКНО, АЙСБЕРГ В КРАЮ ПОЛЯРНОМ ВОВСЕ НЕ ЛЕД, А ГОВНО. Милый гонец ест весточки и не умирает вопреки. Если долго ходить по улицам, заберешь их в себя, но никогда не станешь умнее. 

…менты. Быстрая и багровая рука расстегивает клапан вытертых синих то бишь форменных брюк и вытаскивает наружу преднамеренно полувосставший член. Милиционер Орлов отбрасывает в сторону кожаный ремень, в две затяжки докуривает сигарету (сейчас я делаю то же самое) и ровно подходит к убогой поцарапанной скамейке, к серой стене, к плевательнице, бросает бычок, нависает над твоим трупом, рвет на себя твой свитер, две твои действительно прекрасные груди отчужденно вываливаются наружу. Член напрягается все больше. Милиционер Орлов снизу обхватывает тебя за шею, поднимает твою голову, запихивает свой член в ярко накрашенные губы твоего трупа, подается вперед, тяжело вздыхая легко вздрагивая, сжимает в горсти левую грудь твоего трупа, и наконец его член входит в твою глотку. Ты открываешь глаза.

96


Нацепив новую брошь, бравурным сном полудурка
Моя дорогая, потусторонняя птичка,
Следуешь по чуть брезжущему переулку,
Делая жесты к месту, но больше слишком.

Как бы вне спутников, как бы одна – эпизодом пореза.
Матросы вдоль стен догнались до скидежа бескозырок.
Твой до-ре-ми, обламываясь на диезе,
Трепещет в парадных, щекочет в дверях позывы.

Мимо витрин и окон приморской рассветной гнилью
Проплываешь в предвкушении космического раствора.
Разум, одолженный у голубя мира, цыпленка гриля,
Исполняет соло, потому что боится хора.

То не глаза, но сама перспектива раскоса.
Всяк пред тобою цезарь, но дрочит как мальчик.
Ветер с бульваров забирает бумагу и листья, поет безголосо.
Высушив кислый сок твоих губ, устремляется дальше.

Дождливый вечер и глух, и нем, но гулок, как письма иврита.
Стук каблучка твоего, одиночеством ценен,
Втаптывает в пепельный взрыв городского гранита
Мое смытое в слепую безадресность семя.

96

О, эта бьющая наискось
Тугая солнечная тень,
И как непрерванный коитус,
Прекрасен проходящий день.

И дождь мешает тонким пальцем
В коктейле выпитом сумроть.
Ни в чем не хочется признаться,
Но много хочется спороть.

И небо мыслями не дышит,
Но ты как будто сам бежишь,
Садишься с кем-нибудь поближе,
Как листик токмо, капля лишь.

И что-то верное заводишь
Про то, что осень замерла,
В одной из самых важных фобий
Дрожишь, как ночью клевера.

Кричишь, смятенный кровным духом,
Почти собою уловим.
Под краем века, краем слуха
Все чувства тошные стаил.

Но отсчитал свое на выплеск,
Где огнь ярел, струна рвалась,
Как мой надломленный коитус,
Не находя взаимосвязь…

В минутном перевозбужденье
Ты замираешь, но уже
Погода смутно хорошеет,
Я наблюдаю корешей.

Ты бьешься головой об кафель.
Но мне сей ревностный там-там
Есть лишь просмотр фотографий,
Из яви обращенных к нам.

96


ПАМЯТКА

Кто ранен стрелою военной стрелою согбенной в колене ногой безупречного прошлого бред постепенный и нетленный господь мой приходит нагой замечая упреки намеки далекий свет от лампочки маленькой в ильича безотечное творчество древнего зодчества остановка винтовка виток кирпича я заметил тебе суть зеркального имени сколько звезд теребя блик коровьего вымени где герои мои наблюдали за зимними где горою стояли за полюс отцы проходящему строю сияли по пояс забубенные в камне крутые святцы гуттенберг покидал голубое монашество матерьялы редки милуй господи днесь в топком блюдце застыла пчелиная кашица одеяло откинь рыло ромула здесь потому почему кочумаи знакомые отступают на север на юг и в тоску по большому уму чай индийский сквозь омуля потребляет свой клевер подобно песку непонятного деланья непогашения векселей и улыбок и грустных послов четверть пятого полные нового мнения получи разрешение трель рыбьих слов остывая вставая с колен грезят мальчики зачинается сказка сумняшеся бздец я любил тебя в минске во пскове и в нальчике кому кается сука с опаской отец я любил вас быть может еще хоть когда-нибудь пастернак воспоет золотою трубой а рубли они тоже гуляют и плавают через мрак через рот бородою тупой астрономия вряд ли подумает истину новогодняя елка бровями звени почему не в содоме я гунна разыскивал без исподнего телка не вами саднит на васильевский остров спешу но помру ли гюль гюль гюль их яволь гюльчитай навсегда мы не дуры мы просто подвержены улью канцлер коль прочитай отпечаток следа ветераны вперед ветераны назад ветер рано поет петя сраный гамзат анатомия в пах опасения спок в этом доме я пах как осенний цветок я в истоме пою настоящий устав бесконечное поле чужие менты авель тонет в раю сидеть в чаще устав я вполне еще вечная толе кранты красен глаз мой улыбкой кошмаром страдание посмотри как пикирует птица в омлет вася с астмой не шибко одарен а в дании не без крика купирует лица гамлет быть не быть быть не быть быть не быть быть не быть суете уступить окропить потом пить электрический всадник приятный как я попечительство стадом ягнят до нуля я челюскин красивый унылый рвотина я волшебная сила унылых постов я по-русски крысиная нила рапсодия я душевнее рыла и крова мостов все же есть у любого дружок своя родина и за родину эту стоять будь готов.

96


Ел. Иль-к

СТРОФЫ ПО АДРЕСУ

1

Дорогая, залив слишком медленнотечен.
Июльские сумерки. Скучно. Нечем
Занять себя (скука – вторая натура).
IBM-вская клавиатура,
Прежде, чем пальцы обнять, манит взгляд.
Располагая к письму. Я рад
Этому эрзацу беседы с тобой.
Сегодня не делал ничего. Отбой.
Зависающая в воздухе комнаты мудотень.
Девятнадцать часов. Повторяю, сумерки.
Хочется пить шампанское в нумере
И проспать весь день.

Знала бы ты, как сейчас расслабленно
То, что называется мозгом.
Здесь то ли вино отравлено,
То ли его отсутствие. Выражаясь прозно
(Издержки стиля) капаю от хандры.
В виде удовольствия (самого маленького)
Можно перечитать Макаренкова.
Ибо собственное курлы
Обгоняет мысли.
Ибо то, что пишу,
Претендует на жанр писем,
Ничем не обязанных карандашу.

Развлечения: телевизор. Уже: реклама.
Игра слов напрашивается – рёк Лама.
Увлечения: папироса, огонь, закурить –
Подтверждают твои теории – мне нечем крыть.
И рекламу сменяет Уимблдон.
Выключив громкость, ибо она не в тон,
Наблюдая путешествия мячика в плоском мире
Телеэкрана. Там все просто.
Сказав три, говорят четыре.
Ни расширения измерений, ни роста
(если это не бред, что ж тогда бред).
Зрачок покидает экран
И спустя секунду
Переползает на фотопортрет,
Находя в нем ответ,
Что семь (?) лет
Тому мимо
Объект
Был таким же нудным.
Это не впечатляет, но и не тянет ко дну,
Как бы подразумевая ум.

Дорогая моя, хали-гали бип-боп хали-гали,
Головная боль наяривает на органе
То ли буги-вуги,
То ли бравурный марш.
Впрочем, это еще один болезненный мандраж,
Преследующий одиноких певцов в июне.

Следующий кадр – фильм по НТВ.
Врач, убив свою кошку, едет по Фрейду.
Женщина. Доктор, что у меня в голове?
Шприц и укол. Они продолжают беседу.
Я шокирую вас? Спустя миг она в неглиже.
Тридцать секунд. И, к сожаленью, уже
Одета. Что это за препарат?
Первый канал. Королевский парад
В Англии. Мохнатые шапки гвардейцев.
Пятый. Премьер-министр, приезжающий в Лейпциг.
Санта-Барбара. Стиморол. Свод новостей.
Женщины в сером. Улица. Угол дома. Расстрел.

(муза моя, видимо, живет, не на небесах)
Строка за строкою. Поневоле попадаю впросак
С этими буквами. Написав сие, признаться, струсил.

Поезд, уносящий тебя в твой усеченный, безумный Гусев,
Отстукивает колесами районы ближней границы,
Оставив меня на перроне изложенным датским принцем,
Бредущим в перспективу, в ночь под накрапывающим дождем,
Вступающим в соприкосновение с аш два о.

2

Выхожу на крыльцо, и теперь я деталь пейзажа,
Пялящаяся на купола. Почти ночь. Теплый ветер
Сдувает надуманные кудри. Пролетает самолет, и сигнальные огни фюзеляжа –
Символ абсолютного одиночества на этом свете.

В поведении объекта сохраняется толстый намек
На попытку обособления от внешнего мира,
Мира, который пока сохраняется собственно в нем
(в объекте). Разряженный воздух леденит бряцанием лира.
Пальцы сжимают деревянную плоскость крыльца,
Обозначая начало, заскучавшее без конца.

*

Строчка за строчкой
Ходит в платочке
Некая дева
Вправо да влево
В общем-то дело
Кочки-носочки
Травки да плавки
Синие Клавки.

*

Безумен день. Пускай гремит гроза,
И танки наши мчатся безответно,
Произрастает пышно гомоза,
И в голову палишь из пистолета,
И сердце обволакивает грусть.
Читаешь Пастернака наизусть.
Чего-то жаришь иль кричишь с балкона.
Любой поступок донельзя рискован.
Однако приближается пора,
Где то да се, очей очарованье
И дым очей, и жарко осязанье…
Все как бы намекает, что пора
Забыться в обустроенном пейзаже.
ГРЯДЕТ МИГ ИЗВЛЕЧЕНЬЯ ТОПОРА
Из съеденной кем неизвестно каши.

*

Спеши ко мне, далекий друг пустыни.
Дай пять рублей, скажи мне свое имя,
И, за барханы выбросив чалму,
Читай до первых петухов талмуд.
Потом уйди, почуяв узость встречи.
Красив как пень, но не бесчеловечен
По отношенью. Вслушиваясь в речи
Твои, я вновь спокойствие обрел.
Зовут меня то решка, то орел.
Тебе, дружок, я жизнь изобрел.
Уже далече…

*

Боязнь банальности. Ибо только она,
Выколупавшись изнутри, пошлет тебя на.
Лекарство – здоровые мозги,
Срабатывающие на таймер
Слова. Лакмусовая полоска –
Степень умения выбыть крайним
(в том случае, если повезет и прежде везло).
Ручка (перо), бумага, пространство, связанное узлом.
Пиши не пиши – звон сей не ослабел.
Одень ту банальность, которая по тебе.

Итак, одиночество. Вечер. Конец июня.
Комар напевает неизвестно про что на ушко
Атланту, согбенному небом. И стишок сей терпит меня, как гостиничная подушка
Впитывает преподнесенные ей одиноким спящим человеком слюни.

Я тону в беспредметности, сам от себя без ума,
Намекаю этому городу, что он мал.
И в ответ он неразборчиво шепчет: сам ты –
Ногти, зрачок, голова, подсвеченная нимбом настольной лампы,
Не более, чем анатомия, коей
Город и пространство вообще лишено.
Только земляной червь честно оставит тебя в покое,
Мигом убив твое утроенное эхом, вбитое выживаемостью данке шён.
Мой якобы возглас усыхает на «ой ли».
Полночь. Карты побиты. Вопрос решен.
Банальность вползает жучком-червячком,
Бегемотиком,
Порванным ротиком,
Умением лежать ничком.

3

Всю душу, Йорик, съел мне пенопласт.
Проклятие семейное продаст
И перекупит многое… Ужель
Рассвет? Нет, полночь, то, милорд, фонарь
Подобьем солнца вспрял на горизонте.
Ах, Йорик, Йорик, сколько не канай,
А понт идет на понте.
Но кто это в ночи изображен
В фрагменте обитаемом окна?
Милорд, что за телегу ты прогнал?
Опомнитесь. Но, скинувши треух,
Молочно бледен и престранно скован,
Принц смотрит вдаль – ему схватило дух
Во всей плоти явленье Синякова
(который, средь сих ямбов забубев,
забыл совсем, что пишет он тебе).

Постскриптум. Cher, мне тошно. Я грущу
В разлуке потихоньку верещу
Сверчком безумным, выжившим в войне,
В своем несуществующем извне.

Собирая в рассудок все окна, дома, огни,
Как делают многие люди, когда остаются одни
Под беззвездным куполом, потерявши голос,
Зашив суровою ниткой себе ротовую полость,
Я прусь, как новая татарва,
В то пустое небо, где ты права.
 
96

Я живу. Кругом пространство,
Сохраняя постоянство,
Сном плывет вокруг меня,
В пиджаке латает щели.
Это в частности, вобще ли
Общий смысл бытия.
Космонавтом мог быть я.
Гречко мог бы быть и я.
У меня теперь семья.
Остановлены качели.
А на самом самом деле
Я не выпил из ручья.
Я и так всю жизнь козел. 

96