Про Митрича

Шевелящимися виноградинами
Угрожают нам эти миры,
…………………………………...
Доброй ночи! Всего им хорошего
В холодеющем Южном Кресте.
               
                О. Мандельштам
 
Семнадцатого апреля две тысячи девятого года от Рождества Христова, аккурат за три дня до святой пасхи, снился Михаилу Яковлевичу Шульману, председателю сельского совета в далекой российской глубинке, нехороший сон. Снился ему исдохший десять лет тому назад пес Шульмана по кличке Алмаз, черная немецкая овчарка. Во сне они шли с собакой по большому красивому городу, в котором Михаил Яковлевич почему-то всё знал, заходили в магазины, гуляли по центральной улице, а потом Алмаз куда-то исчез. Шульман звал его, ходил по улицам, сворачивая в переулки, и в итоге оказался на грязной узенькой улочке с покосившимися столбами. Он пошел по ней, подгоняемый странным наитием что Алмаз где-то здесь, рядом, и наконец увидел его. Пес наполовину торчал из открытого канализационного люка, заполненного водой и железной арматурой. Это был Алмаз, но какой-то старый и совсем седой, глаза его смотрели пусто и бессмысленно, а сам он даже не пытался выбраться из ямы. Шульман схватил Алмаза за загривок и стал тянуть вверх, но собака запуталась в арматуре, и как он ни старался — тот все больше погружался в черную холодную воду колодца, пока не исчез в ней совсем. Михаил Яковлевич очень любил Алмаза, и поэтому, испытывая во сне острое чувство тоски, стал звать его, крича прямо в открытый люк с болью и отчаянием: – Алмааааааз, алмаааааз! – после чего проснулся и сел на кровати, тяжело дыша и вытирая мокрые от слез глаза. На часах было без пятнадцати шесть, а за окном шумел холодный проливной дождь.

Митрича на селе уважали и побаивались. «Хороший мужик, - говорили, - только инапланетяны заколдовали его».
Жил он в халупе на отшибе, метрах в двухстах от границы поселения, почти у леса. Бабы ходили к нему, бывало. Кто про сыночку узнать, который в город уехал и не звонит — не пишет, кто за советом как мужика от водки отвадить, а кто за любовью. Митрич был крепкий мужик лет пятидесяти, худой и необщительный. Водку не пил, нигде не работал, на что жил — непонятно. Разное про него говорили. В юности он с инопланетянами встретился, и с тех пор всякая странность вокруг него творилась. А еще он знал такое, чего никто знать не мог. Дурные бабы сплетничали, что он светится в темноте, но это уж точно враки были. Не светился Митрич ни днем, ни ночью… Ну, всяком случае, когда сам светиться не хотел.
Когда-то давно его расспрашивать пытались про «напланетян» этих, которых на селе многие видели. Жили они в странном месте: часто «тарелки» инопланетные кружили недалеко от села над лесом, уфологи со всей страны приезжали, в газетах об этом писали даже. А на контакт они только с Митричем пошли. Как говорил тот — шел однажды ночью полем с рыбалки, и увидел уже не тарелку, а большой корабль. Очень большой, размером с авианосец, если не больше. Переливался корабль в темноте всевозможными огнями цветными, разного размера и разной частоты мерцания. Жуть, но красиво. Не испугался Митрич, когда корабль прямо над ним завис, и спустился оттуда инопланетный человек, и забрал селянина к себе. Митрича не было в селе ровно два месяца, а когда вернулся — стал странным, как подменили его. Говорил он, что они там тоже люди, но немного другие, а больше не рассказывал ничего. Жил Митрич после этого двадцать лет на отшибе у села, в село не ходил, и к нему особо никто не совался без необходимости.

Это произошло в тот день, когда приснился Михаилу Яковлевичу дурной сон.  Приехало в село большое начальство. Машин с мигалками примчалось штук шесть. Шульман стоял бледный и едва открывал рот от благоговения, настолько значительный перед ним стоял человек и руководитель. Гость строго смотрел на председателя, назидательно выговаривая ему за плохой прием и разбитую сельскую дорогу. Вокруг стояла свита большого начальника, и с интересом смотрела на немеющего от страха Шульмана. Тот потел, разводил руками, бекал-мекал, а толком сказать ничего так и не сумел. Дорога действительно была так себе. Латали ее, как правило, перед выборами, и то не сильно: через год опять на танке надо ехать было, чтобы машину не угробить. Начальник не стал казнить наместника, и после небольшой выволочки милостиво сообщил, что теперь рядом с их поселком будет построен большой завод по производству пластмассовых изделий, и что по такому случаю уж дорогу-то к ним проведут просто роскошную. Проект утвержден и подписан на самом верху, а они, значится, прибыли сообщить эту радостную весть, и осмотреть место будущей стройки самолично. После чего высокий гость подошел к висевшей на стене, рядом с портретом Самого Большого Начальника, карте района, и ткнул пухлым волосатым пальцем в искомую точку. Позади свиты раздался какой-то невнятный шум, кто-то из местных охнул, кто-то шепотом выругался, а реакция председателя была и вовсе неожиданной и крайне неуместной. Шульман еще более побледнел и сделался как известка на потолке, вытер дрожащей рукой со лба холодный пот,  и тихо, но твердо сказал:
–  Здесь строить нельзя никак, здесь Митрич живет.
Теперь изумленные возгласы вперемешку с тихими «...ля...» послышались уже из свиты начальника. Сам же приезжий господин ошалело смотрел на председателя округлившимися глазами, соображая, - пригрезилось ли ему это, или председатель действительно подвинулся рассудком, и надо срочно вызывать психиатрическую неотложку. После долгой паузы, он медленно, и тщательно выговаривая слова, как бы и сам обдумывая весь вложенный в них смысл, произнес:
– Проект прошел все согласования в области, и утвержден в столице. Завтра мы пригоним сюда технику, а этого Митрича ни в каких реестрах у нас нету, значит он там не живет.
После чего насупился, и уже с явной угрозой в голосе спросил:
— Ясно излагаю, или вам что-нибудь еще непонятно?
Михаил Яковлевич Шульман стоял с каменным лицом, смотрел куда-то в окно, и обреченно уронил потрясшее всех приехавших:
– Все равно нельзя, Митрич там... Да вы и сами поймете потом.

Когда машины с проблесковыми маячками подъехали к халупе Митрича, ее уже окружили местные . Близко к дому сначала подходить не решались, но когда приехал начальник, и помощники стали вытаскивать его грузное тело из машины — осмелели и обступили ветхую ограду вокруг жилища, ожидая развязки. Высокий гость строго посмотрел на одного из замов, и тот метнулся к двери Митрича, собираясь громко постучаться в это безобразное сооружение, построенное безо всех согласований и разрешений, но как только он поднял руку, - дверь с громким скрипом отворилась, а за ней стоял Митрич, глядя бездонными зелеными глазами в лицо заместителя. Тот, оправившись от неожиданности, открыл было рот, но Митрич что-то тихо ему сказал, и матерый чиновник, закаленный в боях за место под ласковым солнцем вельможной начальственной благосклонности, вдруг как-то резко опал, ссутулился и сделался серым на лицо, и отошел от двери. Митрич сошел с крыльца, подошел к ограде, где у самой калитки стоял, гордо подняв великолепно стриженную голову с редкой благородной сединой, сам Большой Начальник.

К этому времени Вадим Юрьевич(так звали высокого гостя) почему-то весь странно занемел, словно его накачали новокаином. Приятная немота начиналась с губ, и постепенно охватывала все тело. Говорить ему больше ничего не хотелось, все казалось уже совершенно неважным, а сам Митрич выглядел для него каким-то диковинным существом из зеленого переливающегося желатина с горящими, невероятной глубины и красоты глазами, которые мерцали, медленно меняли цвет, и от которых исходила эта приятная успокаивающая немота. Подошедший в образе желатинового сгустка Митрич вдруг осветился белым, взмахнул появившимися за спиной огромными белыми крыльями, в одно мгновение превратившись из бесформенной массы в сияющую белую птицу, похожую на гигантского журавля. Все перестало существовать для Вадима Юрьевича, кроме этой, светящейся изнутри восхитительным белым светом, птицы, которая начала плавно двигаться вокруг него, то поднимая крылья высоко вверх, то расправляя их на какую-то невероятную ширину, словно она хотела обнять и его, и приехавших с ним людей в серых деловых костюмах, и собравшийся у ограды, робко наблюдающий за этим завораживающим танцем, народ. В какой-то момент, приехавший высокий гость ощутил необычайный подъем сил и всеохватывающее чувство полного и окончательного счастья, которое он не испытывал никогда. Раскинув руки, он внезапно издал горлом переливчатый высокий звук, отчетливо напоминающий журавлиный крик, и, расправив мясистые руки, пустился в самый удивительный танец, который только могли себе представить все присутствующие.
– Чего ты хочешь, Вадим Юрьевич? – спросила большая белая птица не раскрывая клюв.
– Хочу построить здесь завод пластмассовых изделий, загадить все вокруг отходами производства, и нажить на этом кучу бабла. – Так же, не открывая рта, ответил начальник, и сам удивился своей честности, продолжая выполнять грациозные движения руками и ногами.
– Как же тебе не стыдно, Вадим!? – С укором спросила большая птица-Митрич, сделавшись вдруг печально-строгой, и даже цвет ее перьев переменился на какой-то тревожно-фиолетовый, какой бывает у грозовых облаков перед ливнем.
– Мне не стыдно — протяжно пропел Вадим Юрьевич, – не стыдно, мне вообще никогда не бывает стыдно – продолжал он, танцуя на месте, то вскидывая воображаемые крылья к небу, то опуская их к земле, наклоняясь, поворачиваясь на месте, и переступая ногами как журавль в болоте – Я не знаю что такое стыдно, это все выдумки! Нет никакого «стыдно», нет! Есть только Я, большая красивая птица Вадим Юрьевич.

В скором времени свита увозила начальника в город. Тот лежал на заднем сиденье огромного джипа, и беззвучно шевелил начавшими «оттаивать» губами.  Народ расходился по домам в смутной тоске, не зная чего ждать от завтрашнего дня, от начальника с его заводом, Митрича, и от самого этого странного места, в котором они находились.
Председатель сельсовета Шульман спал в эту ночь крепко, и никаких снов не видел.