Шаман и циганка

Всё тоньше и дальше глубокий колодец, во тьму уводил, словно ад.
Казалось, судьба мне бродить те широты, века одному. Помирать.
Чернявых волос вдруг услышал я эхо из дальних цыганских дорог,
И был я рассержен, и был я напуган, и был откровенно жесток.

Смолее, чем в ночи беззвёздной блестела на небе луна,
Но не красотою, а властью свободы пленила циганка меня.
Каноэ своё  я направил в бездонную липкую тьму,
С надеждой, что будет цыганка служить только мне одному.

Там светлые корни сосны мне стелили уже приговор,
И цепью вставали меж образом милой и мной,
Всё глуше и тоньше до светлого проблеска дня,
Верёвкою вьётся, как будто у шеи пригрелась змея.

Я нож свой достал и яростно корни рублю,
Пусть силы меня покидают я слышу её и терплю ,
Веселый раскатистый и волком прорезанный смех:
"Свобода моя! Убирайся Шаман, я не для утех!"

Я гибель твоя, а никак не жена, уходи.
Я в землю укрою, как в чёрные угли, тебя, погоди.
Мне видно, шаман, как мысли твои горячи. Изгоню.
Здесь мне интересны лишь только растения сны. Я лечу.

В дремучих лесах ты их знания столько веков добывал. Захвачу.
Иссякли все силы, и клонит к земле, это яд.
Ступить я не смею, немеет язык, плачет сердце во мне.
Покорное тело моё отдаю на съеденье волне.


И слышу, цыганка в свой бубен над тёмною тундрой стучит,
Смеётся и пляшет и духами сна говорит,
И клокот её горловой мне память тревожную пьёт,
И дождь прямо в душу мне капли тяжёлые льёт.