нет повода

Слышу - старцы галдят - Апокалипсис. Кучка святош,
на престолах сидящих, вещает о скорой кончине,
Иоанн Богослов переносит, оборван и тощ,
на пергамент слова. Мне привиделся нож перочинный -
он ещё от отца, мне подарок - точу карандаш.
Нарисую животных, четыре скульптуры на храме,
шестикрылые вестники ценников и распродаж -
каждый полон очей, наблюдающих в ночь за дворами,
свят, свят, свят, восклицающий. Тот же, кто с книгой в руках -
детям сказки, а нам - за печатями - слово пророка.
Рядом агнец закланный, и кровь истекла, как строка -
семиглазая жертва без всякого смысла и срока.
Многорогий, он снимет четыре печати, тогда
выйдут четверо всадников на разномастных лошадках.
Помнишь, в детстве манила и нас верховая езда,
нас по кругу несло на уродливых мелких и шатких,
словно всадников бледных. Посмотрим - свидетеля два,
мы о них умолчим. Может, прошлой войны генералы,
может, ветхозаветные, мы их и помним едва...
Да жена, облаченная в солнце, не с нами играла
босоногой девчонкой, мелькала в проёме окна
той квартиры напротив? О, сколько надежд беззаконных
было связано с ней. Приглядись-ка - она? Не она?
Вот кого не хотелось бы видеть - конечно, дракона.
Он знаком по закатам, куда от его диадем,
если звёздную треть отпускает он запросто наземь?
Древний змий улыбается, хитрый китайский тотем,
он бы править хотел и библейским владеть новоязом,
обольщая людей. Вот и звери - гордыня и злость,
и введение в прелесть. Смутить бы народ чудесами.
словно в уличной драке - не так посмотрел - понеслось,
кто последний, кто первый, уже и не вспомните сами.
А за ними - блудница на чудище - похоть и блуд,
богохульство, неистовый жар, ненасытное лоно.
Помни - в Ерушалаиме люди тебе не солгут,
но неведома правда умелым лжецам Вавилона.
Прочитаешь и думаешь - вот и приплыли, кранты,
всё закончено, книга и жизнь беспощадны к героям.
А на деле - иначе, нет повода для суеты,
это сказки для взрослых, ведь храм-то ещё не отстроен.