Пожёлтевшая Летопись

(...) Но жизнь этого парня отличалась от других сибиряков. Держа свои мысли собственные во храбрости и упорности был смелее остальных во всех аспектах воображаемых.
Однако спокойный Алексей Шавлинский, кажется, смог угадать своё будущее, чертя нескольких невинных стихов на бумаге.

Пожалуй, я любил тебя,
Пожалуй, ненавидишь того,
Кто наблюдает и просит — спаси меня!
Будущее моё изменится от этой беды
Предпочитал вместо меня, тогда друзья твои
И в богатстве пребывает оно, словно ничего не погасло,
Ощущение моё к тебе не принадлежало, а такое скажу же не напрасно!
Пожалуй, буря к нам скоро приближается
А в этом старом языке, расскажу я ей все мои несчастья,
Те самые, которые больше для тебя не открываются.
Пожалуй, близость, между нами, больше нет,
Я даже не выживу до утра чтобы видеть солнечный свет

(...) Отправлялся до Иркутска в намерение купить себе билет на поезд. Не все были бы добродушные к Алексею… Жизнь не похожа на сказку (как до сих пор подумал), а иначе — она сама решится показаться ему в худшем, будучи дочери дьявола.
 — Пожалуйста, билет в Петербурге. — спросил молодой Алексей Шавлинский у офицера.
— Малыш, как вы сюда попали? Должны быть с родителями. Не мудрено, чтобы мальчик ходил сам по улицам. — удивился он со смелостью малыша ходить до ближнего стация в одиночестве. Видеть такого, конечно было неожиданно, но если Алексей хотел жить, не будучи зависимым от никого, тогда нужно было начать резко с самыми простыми вещицами. Ведь рассчитывать с пьяном не походило. Мальчик усердно посмотрел на офицера, как бы искры огня приходились из глаз.

— … Если вы сами установили когда-то задача себе, вы должны добиться к этому любой ценой. Особенно если у вас нет никакой поддержки у которого должно дать вам такое в любом ситуации, но, вместо этого, единственно что он делает является недооценивать вас во всяком. Устал быть таким, подобным на рабу. Так, если вы способны соответствовать с моего будущего, давая мне доступ к поезду, то буду очень благодарен вам. — слишком заманчиво сказал Алексей, в точку убедить офицера дать ему билет на доступ с глубоким вздохом. Реакция мальчишка, получив билета была прямо неземная. Он открыл большая улыбка, как бы получил тотчас огромный сундук, и открывая, нашёл бы огромного количества блестящего золота.
И сидя на скамье поезда, где началось изменение (которое, для остальных могло бы быть мелочи), он повернул взгляд на окне, глядя на пейзаж пока лучи солнца вторглись в ретине; медленно подогревая кожу. Подогревание свободы. Буквально.

— Прошлое осталось позади, теперь нет смысла смотреть на него. Каждый шаг вперёд сохранит для меня что-то новое. Узнав, что это такое, тогда смогу успокоиться и радоваться моим поступком, попробую вкус свободы — уверенно сказал он.
Наступала ночь и уединение мрачности незнакомого в жизни Шавлинского.
 Страх внутри его сердце увеличивался в то же самое время, когда он смотрел на луну и её яркость зачаровала его в одном уровне, что не заметил когда другой пассажир сидел рядом с ним, читая своей газете внимательно. Вот, тут появился Пётр Васильевич (тот самый, что в будущем стал бы слугом мальчика, которого после несколько лет бросил бы быть невинным и радушным, покоясь лишь с простым видением богиней ночи). Пётр нежно посмотрел на спящего парнишка, будто уже мог догадаться то, что с ним произойдёт. Даже не знал, что такая встреча в глубине ночи была предназначена чтобы изменить судьбы оба, пока солнце не вставало осветить.

— Отчего же ты бегаешь? — неожиданно спрашивал тот мужчина, сидевший рядом.
— Что-что? — испугавший возвратил парнишка.
—… Отчего ты так бегаешь? — повторил странный. — Явно чувство опасности в глубине ваших глазах, и оно так сильно покажется изнутри, будто вы были на гони от какая-то угроза смерти, либо находитесь на распутье. Знаю, что мы всё ещё не знакомы, но иногда выпустить пар полегчает давлению над сердцем. — предложил Петра Васильевича.

Тотчас, тетрадка который Алексей держал в руках, писая ещё одно из своих стихов пал на твёрдом полу поезда, между своего скамья и следующего мимо, пожаловав того, что он сам пробовал скрывать. Глаза поднялись к нему, ужасающие чем когда-либо, открывалась страница на того место, в котором малыша ещё не дописал. И это закричало как у грозы одного буря, при коснении пол.

"Ни одно из моих помышлений было прослушано с самого детства. Будто я всегда был мальчиком безмолвным, имеющий только как друг старенький и пыльный тетрадь заметки нёсшие грустью. Внутри такие изнеможённые и пожёлтевшие страницы ударены за проходом времени и его жестокость, с некрасивой рукописи, началось утешение для слёз — кислых и безжалостных из-за покидания любви…"

Мальчик же замёрз, заметив о том, что такой странный мужчина смог прочесть ту страничку из своего дневника при резкой падении. Тот глубокий взгляд упреки (тот самый, который мы направляем другим, когда были обнаружены в тайном деле) овладел его целиком, до такого неожиданного мгновения только он знал, что там было написано. Это слишком раздражался его. Думал отчаянно убраться от того вагона и от присутствия взрослого, смотрящего на него. Он начал двигать ногами, с целью подходить к двери, но прежде того, что смог подойти, тот мужчина был быстрее и сдерживал его в своих руках крепко.

— Убежать не решает, а осложняет! — сухо возразил он. Поведение тот странный человек в чёрном и толстом пальто очень удивлял Алексей Шавлинский, будто уже прекрасно знал о том, что произошло с ним, не имея никого рассказавший ему.
И вот, открыт дневник, в последнем страничке сочинённой (та самая, которая он сам не хотел бы чтобы никто не смог прочесть; ведь на неё с помощью гибкости стихотворения, было брошено там всякую грусть и недовольство к самому себе, которыми можно представить).
—… А чего ты знаешь о моей жизни, чтобы так высокомерно осудить ей? Разве ты какой-то уголовный судья? — с досадой в голос произнёс тот брошенный дитя.

Отрывок взят из авторского романа под именем "ПРЕЖНЯЯ ИСТОРИЯ ХРАБРОГО КАЗАКА
(ВСПОМИНАНИЯ АЛЕКСЕЯ ШАВЛИНСКОГО)"