Институт имени Герцена. Четвертая часть

 Я продолжу замечательный список моих незабвенных преподавателей. Это, прежде всего, заведующий кафедрой рисунка Канеев Михаил Александрович, замечательный живописец и рисовальщик, мудрый, деликатный, элегантный внешне, человек, настоящий ленинградец.  Именно у него у меня была отличная оценка по рисунку. Михаил Александрович умел одним только штрихом подчеркнуть форму, обобщить и собрать во единое целое. Казалось, что в его руке, в пальцах жило волшебство рисунка, сильного и вибрирующего, тающего в воздухе загадочно. Для меня это было большим сокровищем и я бережно храню в душе его образ, рассказывала о неи своим талантливым ученикам. Гриша Дорошенко, Дима Почкаев, Алеша Соляник, Настя Гребе, Илья и Гриша Бородины, Света Гаевская, многие другие ученики. У меня не хватит места всех здесь обозначить. Но я назвала самых ярких и талантливых своих учеников.
 
 Учась в институте имени Герцена, я жила в общежитие студентов на проспекте Стачек, 30,на 3 этаже. Первая моя комната - это 119. Затем я жила в комнате 124, о которой я остановлюсь, как о самом одиозной вообще в моей жизни. Там жила одна студентка из факультета математики,которая без всяких объяснений выставила мою кровать в коридор и мой чемодан с сумкой пока я была на занятиях в институте. Дверь в комнату была закрыта изнутри. Я приехала поздно и стучать в дверь я не стала, отложив разбирательство на утро. Я перетащила свою кровать в рекреацию и там спала до утра. Утром мимо шли студенты и с удивлением смотрели на меня. Я попыталась войти в комнату 124 и спросить, в чем дело? Но обитателей уже не было и комната, то ли вновь была закрыта на ключ, то ли, действительно все уехали на занятия, ключа в скважине не было. Тогда я поехала в институт и спросила у Нади Хукочар, своей однокурсницы, что происходит? Она там тоже проживала, на вопрос она пожала плечами и ничего не смогла объяснить вразумительного. То есть она тоже была заодно с  той, которая это совершила. Моему возмущению не было границ. Как это можно так распоряжаться местами в студенческом общежитии, выставлять кровать и вещи, как какой-то преступнице или прокаженной? А ведь не было никаких разговоров, разбирательств, ссор.
 
 Вечером я все-таки вошла в комнату 124 вслед за кем-то и спросила у этой особы(я даже не помню ее имя и фамилии), она отвернулась от меня  и не захотела со мной разговаривать. Я вышла и стала искать студком, коменданта этажа, чтобы поставить их в известность об этом инциденте. Но никого на месте не было и надо было ждать следующего дня. В студенческом комитете была девица тоже с математического факультета и она не захотела разбираться вообще. Она улыбчиво посоветовала, чтобы я сама нашла себе комнату и она поддержит меня, якобы. И опять с математиками, которые приехали из Якутии. Студенты из Якутии были практически все надменные, высокомерные, невоспитанные, не общительные с другими, разговаривали только друг с другом. У меня воровали еду и мои припасы, как-то варение из малины и черники. На мои вопросы, они хихикали и отпирались с ехидным видом. Как же я ненавидела их сытые откормленные морды! В комнате из двух якуток и большинства другой национальности, якутки могли громко и подчеркнуто вызывающе разговаривать друг с другом, не обращая никакого внимания на остальных, которые не понимали ни одного слова по якутскому. На замечания они не реагировали демонстративно. Как они оказались в институте имени Герцена, предназначенного для учебы малым коренным народам Севера и Дальнего Востока - для меня это был вопрос еще тогда.  Все они записались, по-видимому, в малые коренные народы и были на полном гособеспечении.
 
 Учились они неважно, пьянствовали, вели разгульный образ жизни, пропускали лекции, были частыми посетителями ресторанов, интерклуба, злачных мест и отсюда имели всевозможные приключения на известное свое место. Родители и родственники посылали им частые большие  переводы и они не знали , куда их потратить. Денег у них было всегда много. Наряды покупались, щегольские кожаные вещи, сапоги, украшения, водка, вино лилось рекой в комнатах. Возможно, баловались наркотиками. Они были вечно выпившие, сытые и глумливые, развратные, совокуплялись прямо на лестничных площадках этажных тупиков. Я уверена, что они не работали после в школах, зачем? Не для этого они рождены, они рождены быть чиновниками и партийными боссами и боссихами. Короче, начальниками над быдлом.
  Я не захотела настаивать на проживание с морально уродливой студенткой математического факультета из комнаты 124. У меня не было времени и желания скандалить и драться с ней за место. Я была на подготовке к защите диплома.
 Еще в комнате 119 подселили студенток первого курса, тоже с математического факультета. Что они делали в комнате? Одна из них повесила перегородку из ситца около своей кровати, остальные последовали за ней и там они сопели в две дырочки, читали, жрали что-то, даже покуривали сигареты без зазрения совести. Комната из светлого просторного помещения превратилась в закутки из отдельных импровизированных комнатушек. Вот такая бездарная и глупая фигня. Оказывается, у одной из их подруг была безответная любовь к юноше из спортивного факультета, который позировал мне на портрет. Звали его Володя Губарев, а кличка его была Арчи. Высокий, стройный, красиво сложенный, независимый, самоуверенный, внешней красоты необыкновенной. Черты лица у него были точенные, кожа смугловатая, небольшие усы, высокий чистый лоб, зелено-карие глаза(они менялись от освещения и окружения). Одет он был чаще в вишневого цвета свитер и темно-синие брюки. На локтях были нашиты кожаные заплаты. Поначалу ни с кем он не дружил из девушек и вообще вел себя, как высокородный принц. Ему бы поступить в киноартисты, а не учиться на спортивном факультете. Кажется, родом он был из Тулы или Тульской области. Я написала маслом его портрет и акварелью небольшой, который понравился ему и он забрал его. Интересно, сохранился ли портрет у него? Мы с ним перекидывались фразами, из которых я уяснила, что он преклоняется перед США и всем западным. Такой поклонник Европы. и всего европейского. Я общалась с Татьяной Федоровной Петровой-Бытовой, бывшей в молодости балериной и в настоящее время руководившей ансамблем "Северное сияние". Я читала у нее журналы: Америка, Япония сегодня и попросила почитать дома несколько экземпляров. Эти журналы и еще несколько французских и немецких я отдала на время Володе, но он их не возвратил, конечно. Он сказал мне, что у меня слишком много добродетели. Что он хотел этим сказать, я не совсем уяснила, но чувствовала, что он, по-видимому, хотел секса со мной или с кем-нибудь другой, неясно. Он нравился мне внешне, был здоров вполне, не был озабочен чистотой морали и нравственности. Если девушка неравнодушна и юноша вполне зрелый, то почему бы и нет? Но этого я не захотела и о любви у меня было понятие несколько иное, чем у молодых спортивных людей. На этом мы расстались, но я не нарушила обещания и отправила ему денежный перевод осенью, как только получила расчет в Усть-Нюкже - это за то, что он позировал мне на дипломный портрет. Портрет не утвердили на кафедре живописи, а завкафедрой живописи Кабачек Л.В мне сказал, что рисовать красивых молодых людей с усами каждый может. Я оскорбилась и ушла на кафедру рисунка. Почему здесь должен быть диктат, какую тему необходимо выбрать, чтобы утвердили? Но жизнь шла своим чередом и выяснились некоторые обстоятельства.
 Оказывается, я перешла дорогу вертихвосткам с математического факультета и они объявили мне тотальную войну, на что я ответила им, что я им устрою интервенцию -  очень даже напугало их. Но пакости были и сопровождали меня до самого выпуска. Надя Хукочар работает в Красноярском крае, в Туре, преподает изо в школе, кажется, вышла замуж за русского, родила много детей и здравствует без всякой достоевщины. Я не уверена, что она преподает высокие моральные устои с совестью, которая  запятнана предательством и конформизмом по отношению ко мне. А я ведь ей помогла здорово. Когда у нее были похищены документы, диплом, авиабилет, подъемные, военный билет, комсомольский и профсоюзный билеты, она легла на кровать и находилась в прострации, ничего не могла предпринять, кроме переживаний. Я заставила ее встать и вместе с ней идти в милицию, чтобы написать заявление о похищении неизвестными. Тогда же я поехала в общежитие Технологического института, где уборщица обнаружила в урне туалета ее все документы в целости и сохранности. Ей же я посоветовала купить коробку конфет для уборщицы в знак благодарности за находку.

 До события Надя решила поехать без меня к Николаю Кирилловичу(нашему руководителю по дипломам) в санаторий под Ленинградом и в столовой на стуле за столом у нее забрали из пакета сумочку, в которой все и лежало, пока она выбирала себе на поднос еду у раздаточной. Какая же она дура! Так ей и надо. Надо было со мной ехать, нет, тайно узнала адрес Николая Кирилловича и тайно уехала навещать его. Если бы я была с ней, то этого бы не произошло. Документы вскорости были найдены, а деньги ей собирали ее приятельницы с факультета, с которыми она курила в перерывах. Она была некрасивая, низенькая, неухоженная и мало понимала, как одеваться и наряжаться, отсюда у нее был комплекс и она не воспринимала меня. Ей все казалось, что я лучше ее, миловиднее и ярче. Но я-то в чем виновата, что она такая? Она даже высказывалась, что мы с Дальнего Востока более изнеженные, избалованные, домашние(?). Думаю, что от незнания жизни такое и узости взглядов.
Некоторые студенты из нашего факультета не стали работать в школах, а стали устраиваться, кто куда.
 

Я уехала в область, откуда была направлена и меня направили в Усть-Нюкжу учителем Изо и обслуживающего труда. На деле меня обманули тут же. Приказа по району о назначении меня учителем не было и я проработала учителем до февраля месяца... без зарплаты. Меня просто кормили в интернате едой, больше напоминающей кормом для свиней, жирной и жутко невкусной - есть это было настоящей пыткой. На столах были жирные никогда не промытые клеенки, дети бегали допоздна и на руках у них были воспаленные цыпки, которые я лечила теплой водой с ромашкой и мазала вазелином.До часу ночи происходили у них подушечные сражения и вопли. Уснуть было невозможно и я поняла хитроумный план заведующей интернатом Пакуловой И.Н, что у нее появился бесплатный работник, невольный воспитатель детей. Зарплату платить не надо, корми только и все. Кроме того, она откровенно высказывалась, чтобы я вышла замуж за ее непутевого пьяницу сына. Я неоднократно обращалась к директору буряту(не помню его фамилию, по прозвищу "Пингвин" с вопросом, почему у всех учителей есть зарплата, а у меня нет? На что он отвечал обещаниями зайти в бухгалтерию роно или к самому заведующему, в чем дело? Но это продолжалось с полгода и я не выдержала и подала заявление об увольнении с переводом в другой район. Но это было уже в области, то есть в Благовещенске. оттуда меня направили в Экимчан, в Селемджинский район Амурской области для открытия детской художественной школы директором. Там уже была музыкальная школа, которой управлял один молодой молдаванин.По пути , а вернее при перелете на Як-40 я простыла основательно и слегла в Экимчанскую больницу с высокой температурой, неукротимым кашлем. Выяснилось воспаление легких.

  Через неделю или две ко мне в больницу пришел директор музыкальной школы познакомиться со мной, как с будущим директором художественной школы. По-видимому, эта школа должна была называться школой искусств на два отделения. На открытие школы искусств область выделила более восьмидесяти тысяч рублей(тогда это были большие деньги). Но районное начальство распорядилось эти средства направить на ремонт больницы, что и было сделано. Так получилось, что меня отправили в Ивановскую школу недалеко от Экимчана в полчаса езды на автобусе и о, судьба или рок такой, опять без зарплаты на несколько месяцев! Мне это порядком надоело и я поставила ультиматум заведующему районо Сандерову Николаю Деомидовичу, что я сама себя устрою где угодно и пусть отдают мою трудовую и весь расчет за проработанное время. Он стал упрашивать меня ехать в какой-то Февральск поработать хотя бы год вместо той учительницы, которая уходила в декрет. На глазах у него были слезы и у него дрожали губы. Я никогда не видела такого и я согласилась, но только на год.

 Я уехала в Февральск на следующий день и мы ехали невозможно, мучительно долго по трассе на рейсовом автобусе, останавливаясь на обед и ужин в каких-то поселках по трассе, где были столовые и, где, к моему удивлению, кормили совершенно домашней едой.
 Наконец, к пяти вечера, солнце уже клонилось к горизонту, мы приехали в Февральск и я с нескрываемым разочарованием увидела голые палки деревьев изредка,
низкие бараки, унылые фигуры плохо одетых солдат то с метлой, то с лопатой. Другая публика была разнаряжена в шубки, в норковые шапочки, увешаны в золото, сытые самодовольные офицеры, разухабистые девицы, дети разнообразно одетые, такие же шаловливые, как и везде.

  Пока я шла по коридору унылого зеленого здания одноэтажной деревянной школы с кривыми полами и стенами, уборщица вслед нарекла меня "учительницей из Ленинграда". У меня не было пальто зимнего и купить его было просто невозможно, зима застала меня врасплох, пришлось срочно за ночь сшить себе модное черное пальто из букле по французской моде практически на руках, с капюшоном, отороченным песцом и на потайных пуговицах. На ногах у меня были коричневые кожаные сапожки со времен царя Гороха, но еще сохранившие форму и каблуки. Из вязаной польской кофточки я смастерила себе длинный разноцветный шарф и такой вид вполне был презентабельный. На руках у меня был чемодан полный...книг по искусству.
 Так началась февральская эпопея, которая длилась не один год, а целых шестнадцать! Но об этом позже. Пойду выпью чашечку какао.