Институт имени Герцена. Вторая часть

До института я успела проработать в школе учителем (16 лет!) по изобразительному искусству, уборщицей, истопником на Водомерной станции в шести километрах от поселка, библиотекарем в Якутии у тети Кати, потом художником в цеху в Красноярске на телевизорном заводе. Все отъезды из дома были из-за давления сестры, ее коварного плана изгнать меня из дома. Мама написала мне письмо, чтобы я вернулась домой и поступила учиться куда-нибудь поблизости, что и было сделано.
 
 Я уехала в областной центр и там поступила в музыкально-педагогическое училище на  художественно-графическое отделение.Из дома деньги не высылались ни на учебу, ни на жизнь. Приходилось работать в ночную смену в типографии паковать газеты, мыть полы в школе с однокурсницей, разносить телеграммы, сдавать кровь.И все это сочетая с напряженной учебой, лекциями, семинарами, зачетами, экзаменами. 
После окончания училища я поступила в Ленинградский  педагогический институт имени Герцена на худграф, параллельно я ходила вечерами в Академию имени Репина  рисовать. Все это вызвало бурю возмущения у сестры, а может зависти? Как-то она не то шутя, не то серьезно предложила мне начать работать в местной ферме доить коров совхозных. Это несмотря на то, что все в поселке признали у меня художественные способности. Уезжая в институт в Ленинград, я временно оставила свой этюдник с кистями и красками дома, которые после сестра просто выбросила на помойку и рисунки тоже.когда этюдник мне понадобился, то мне сказали, что он на помойке. Я только сжала губы, прищурила глаза и пообещала себе никогда, ничего из своих вещей не оставлять даже дома. Дом родительский постепенно и бесповоротно становился чужим.
 
 В детстве отношения со старшей сестрой у меня не заладились с самого начала, с класса третьего до одиннадцатого. Сложно было с ней разговаривать.Она никогда не выслушивала до конца. Старшая сестра вела себя постоянно обвиняющей стороной, таким прокурором в семье, диктовала приказы, выговоры, жесточайшую критику и даже оскорбления в отсутствии родителей. Ей казалось, что мы, младшие дети в семье отняли у нее ее детство(она нас, якобы, нянчила) и она, став взрослой никак не могла простить этого нам. В школе она училась на тройки и, закончив десятый класс, она уехала в педагогическое училище в Николаевск-на-Амуре.
 После окончания училища она вновь вернулась в село и стала учить детей в начальной школе.

 Кажется, она не изменилась и стала еще хуже характером. Появилась надменность, вспыльчивость по пустякам, подозрительность и жадность, а также болтливость со своими приятельницами на протяжении нескольких часов. Я училась в пятом классе и поняла, что старшая сестра не любит никого из сестер и была далека и холодна, в лучшем случае, равнодушна. Я боялась ее внимания, поскольку ее внимание не сулило добра. Начинались экзекуции, рукоприкладства, разборки, мелочные придирки по пустякам и бесконечная гонка по дому, то это, то то и так с утра до самого вечера. Как можно было заставлять маленьких девочек ( лет десяти-одиннадцати)таскать огромные тяжелые ведра с сырым бельем за два километра от дома до речки, под высокой горой, полоскать в ледяной воде, нести все это на коромыслах обратно, когда другие сушили тут же на берегу и несли уже легкую ношу? По приходу, не отдыхая, надо было окучивать огород двадцать рядов, таскать воду с водовозки в бочки, поливать грядки, чистить картошку, варить обеды, мыть посуду, полы, таскать дрова и щепки со строительных площадок. Это повседневно, были еще ремонты по дому, как-то побелка, покраска, поднятие тяжестей и прочее. Сама особо не утруждалась. Мне ни о каком отдыхе и речи не было. Почитать книгу? Нет. Порисовать? Да что ты, глупости! Добавить к этому еще то, что у меня не было платья выходного. У всех девочек были сестры и они дарили своим младшим сестрам красивые нарядные вещички. Я же ходила годами в одном и том же. Сказать, что денег не было дома - это неправда. Сестра могла позволить себе уехать куда-нибудь в гости в другое место, купить себе массу платьев, туфлей, безделушек, конфет, духов, губной помады. В доме постоянно водились гости и все они ели-пили, за ними надо было убирать, мыть. Создавалось впечатление гостеприимства, хлебосольности нашего дома, в основном, старшей сестры Клары на моем труде. Дома полы вымыты, пыль вытерта везде, цветы политы, двор подметен, все на местах, чисто, прибрано. Пожалуйста, устраивай застолье! Отец оставлял деньги на продукты для всех членов семьи, а не для посторонних гостей. О моем существовании сестрой как-то плавно забывалось и не имелось ввиду никак. Я должна была питаться воздухом.
 
 Средняя сестра тоже была себе на уме и дома от нее помощи не было никакой. Мой труд был не замечен, не учтен никем, кроме родителей. Кажется, отец заподозрил неладное и выговорил старшей сестре, разгромив ее замки на буфетах топором, та затаила злобу на отца и впоследствии она отомстила тем, что ее муж, будучи пьяным, стал избивать отца по ее наущению, калеча его физически и морально. Будучи студенткой я об этом узнала позже и пригрозила зятю, что, если хоть пальцем тронет моего отца, то я его найду под землей. Это не вразумило его, все продолжалось с жестокостью и с цинизмом. Одну злодеику заменил другой чужой злодей.
 Тогда прежде, чем идти в кино, я со скоростью мухи стирала свое единственное(чтобы не пахло коровой), гладила утюгом, надевала и бежала в клуб, где показывали  кино. Я, как обычно, опаздывала на сеанс. Уже шли титры и я спрашивала знакомых девочек, кто из артистов будет играть? Либо я узнавал сама по продолжению фильма любимых артистов кино. Там происходила настоящая жизнь, похожая на сказку. Я находила себе душевный покой и равновесие.

 Если отец уезжал в свои дальние командировки и мама ложилась в диспансер на целых три месяца, а то и больше, то сестра становилась полновластной хозяйкой дома и могла позволить себе все, что угодно ей было по нраву. Она могла морить меня голодом, отнимать, кричать странные обвинения. Снова появлялись замки на буфеты, либо продукты уносились в чужие дома по приятельницам и я могла только пить чай, чаще опитки или просто воду. Я тогда шла под окна нашего дома, где росла смородина, собирала ягоды и листья и заваривала себе такой витаминный чай. Она сходила к маме в диспансер и пожаловалась, что я обираю кусты ягоды смородины, якобы еще зеленые. Я собирала только созревшие и то немного. Мама сказала мне, чтобы зеленые я не ела. Куст смородины был дикий, никто его не сажал, он сам вырос под окнами. Но и это сестра мне запретила. Что за манера у нее была? Воспитывать с помощью голода. У нее была любимая советская поговорка "Кто не работает - тот не ест". Она, по-видимому, понимала работу с зарплатой, а как мог и где работать и зарабатывать подросток в селе?
 Временами у нас с ней возникал разговор, который она постоянно затевала, кто из нас уродливей и кто симпатичней? Вот такие глупые вещи. Конечно, по ее разумению, она была красива и приятна на наружность, а я - нет. Но ничего красивого я не находила в ее лице. У нее было злое, тупое и некрасивое лицо, уже стареющее и сколько самомнения, боже мой! Единственное преимущество, что старше и сильней физически. К своим одиннадцати годам, я хорошо уяснила, что тот красив и замечателен человек, если он добрый, внимательный, заботливый и много знает, скромный вприбавок. Мне было двенадцать лет.
 
 Таким образом мне приходилось выживать в собственном родном доме.
Чтобы не было упреков, я уходила далеко к речке и там собирала смородину, несла домой в бидончике и ела их дома без сахара. Сестра вновь обвиняла меня, что я собрала с кустов под окнами. Я окончательно охарактеризовала ее злой, жадной и мелочной до ужаса.
 С этого момента я словно отодвинулась от нее на недосягаемое расстояние, не отвечала на ее вопросы и вообще не разговаривала с ней ни о чем, такое глубокое и холодное молчание. Я ей сказала как-то, меня нет на свете вообще, отстань от меня навсегда, я прекрасно обойдусь без тебя. Мы стали врагами. она заперла все, что можно и перестала вообще покупать что-либо из продуктов домой, хотя отец оставлял деньги для них для всех членов семьи. Что происходило в его отсутствии, он не предполагал даже. В результате вынужденного голодания, у меня возникло истощение и анемия, как следствие.Школьный врач сказала маме, что у меня анемия в последней степени. Начало падать зрение, у меня было ощущение, что у меня ватные ноги и руки, не было сил. От такой медлительности старшая сестра прозвала меня лентяйкой. Если бы она понимала, что я мечтала наестся, глядя на жующих толстых гостей! У меня был слишком независимый и гордый характер, просить что-либо я отказывалась у нее. Я ее ненавидела и презирала. В ней было что-то от гестаповки.
Я ходила через переулок к тете Ире и просила у нее хлеба, на что она говорила с удивлением, мы же утром с Кларой купили хлеба целых три буханки, куда у вас девался хлеб? На что я не отвечала, мне было стыдно говорить, что она спрятала от меня хлеб. Искать хлеб дома казалось для меня глупым и сверх унизительным. 
 
 Нормальная жизнь у меня начиналась только с приезда отца и возвращения мамы из больницы. Я могла все брать из буфета, есть со всеми за столом и не бояться окриков и запретов, упреков в том, что я много ем. Тогда Клара решила это довольно гениально с ее точки зрения. Она приказным тоном говорила, чтобы я подоила корову утром рано, в обед  и вечером. Молоко она приказывала процедить через марлю и ставить в темное прохладное место, затем она забирала все молоко и уходила к своей подруге Агане. Там она ночевала, питалась, естественно, забирая все оставшиеся продукты из дома, пока родители были в отсутствии. Я не жаловалась никому, считала это ниже своего достоинства и очень трепетно берегла маму, чтобы она не нервничала лишний раз из этих скандалов. Отцу - тоже, зачем единственного главного мужчину вводить в эти некрасивые и недостойные разбирательства?
 
 Я презирала сестер. Средняя, по имени Рита, не отличалась ни заботой, ни внимательностью, ни умом, ни трудолюбием. Она тоже в отсутствии родителей где-то постоянно обиталась у подруг с их братьями, с которыми у нее были романы. Я оставалась одна дома и мне было поначалу страшно. Я закрывалась на крючки и ложилась в кровать и старалась не дышать от страха до самого утра. Я просила мысленно папу, чтобы он поскорей возвращался из своих командировок. Утром я относила молоко с утренней дойки в диспансер, навещала маму, спрашивала, как она себя чувствует или ничего не спрашивала, если видела ее веселое и выспавшееся лицо. Она давала мне свои конфеты или печение. Я поскорей ела их по дороге, чтобы старшая сестра не увидела это. Став старше я отказалась делать все по дому и категорически потребовала доить корову по очереди, и делать все остальное поровну.
Я твердо сказала, что при советской власти рабов нет. Война продолжилась.

Наконец моя мечта сбылась, я поступила в институт имени Герцена, на художественно-графический факультет, причем на одни пятерки, хотя была всего одна четверка по физике. Я перепутала гальваностегию с гальванопластикой, но быстро поправилась, извинившись перед экзаменатором, но мне не простили это и поставили четверку. Физику я любила и мне нравились физические законы, особенно Ньютон, говоривший о том, что действие равно противодействию. Законы Ньютона, Джоуля, Ампера, Ома, открытия Гельмгольца, других ученых. Оптика. Мне нравилась астрономия. Пыталась собрать свой телескоп на крыше дома. Я зачитывалась брошюрами по астрофизике, которые высылали мне по почте из Академгородка из Новосибирска.Я знала фамилии и имена современных астрофизиков-ученых. Для меня они были прекрасной музыкой. Небо над селом особенно в августе были замечательно звездным. Все небо полыхала огромным сиянием звезд и можно было изучать звездную карту. И мечтать.
 В Ленинград я летела на самолете, который ревел своими моторами на протяжении шести часов. Самолет садился на аэропортах больших городов и можно было передохнуть немного от гула моторов. В самолете нас кормили курицей, давали вкусный чай с булочкой и маленьким джемом. Под круглым окном самолета проплывала огромная страна, с городами, лесами и реками.
Мы подлетали к Ленинграду и я увидела из окна город. Он был прямолинейный. В действительности город был стройный, выверенный, с громадой дворцов и домов. Ровные, четкие улицы и широкие площади, много зелени и цветов. Меня удивили клумбы с черными розами неподалеку от нашего общежития и ограда из затейливых чугунных узоров. Уже тогда двуглавые орлы были в некоторых проемах почему-то убраны. Внутри парка был небольшой пруд, а вокруг пруда росла сирень. Весной сирень распускалась и издавала благоухание. Я любила сидеть у пруда и ходить в кинотеатр на фильмы.
 Общежитие было четырехэтажным, с круглым огромным читальным залом. Теперь там ресторан. И вообще общежитие переделали под непонятно что. Институт превратили в один факультет.Появился культурологический факультет, который готовил культурологов. Их не учили тому, чему учили нас в мое время профессора.
 Тогда у нас была в распоряжении фундаментальная библиотека института, где было богатое собрание книг старинных и современных авторов. В этой библиотеке я читала Леонардо да Винчи, Вазари, Делакруа, Грабаря, эпистолярное наследие И.В Крамского, Карамзина, Е.И Ротенберга, В.Н Прокофьева, Чегодаева, Дмитриеву, Соловьева, Гумилева. Мне доставляло неимоверное удовольствие погружаться в книгу Рокуэлла Кента "Это я, Господи". Я любовалась иллюстрированными книгами детскими и юношескими романтическими. Я читала те книги, о которых я мечтала в отрочестве. База у меня уже была и я свободно ориентировалась в океане книг. Впереди была библиотека Салтыкова-Щедрина, в которую был доступ только тем, у кого было высшее образование. Но туда так мне и не довелось дойти, зато Библиотека имени Ленина, а теперь Российская Государственная библиотека была в моем полном распоряжении. 
Учась в Герценовском, я ходила в Академию художеств имени Репина. Я приносила с собой чистый планшет, отточенные карандаши и садилась рисовать поодаль.
 Иногда в группе возникали стычки из-за того, что я кому-то мешаю своим присутствием. Я отходила или выходила в коридор и там садилась в уединении рисовать интерьеры Академии. Мне казалось, что из-за поворота длинного коридора вдруг выйдет в своей крылатке сам Брюллов и я поздороваюсь с ним, а он ответит мне приветливым кивком. Порой его крылатка нечаянно касалась меня и я...короче мечтала. Великие при жизни были людьми и не всегда были такими, какими мы представляем их. Ну и что? У кого нет недостатков? Разве только у Ангелов бестелесных?
 В общежитии мне жить не нравилось. Хотелось оттуда уйти, но куда? Мне по-прежнему не слали денег на жизнь. а работать было уже некогда. Утром институт, а вечером Академия. Кроме этого, я пристрастилась бывать в театрах, в филармониях. Слушала классическую музыку, много была в экскурсиях по городу. Город был необыкновенно красив и каждый раз новый, интересный. Здесь ходил и жил А.С Пушкин со своей красавицей женой Натали Гончаровой. Здесь жили великие художники и архитекторы, ученые, музыканты, композиторы, писатели и поэты, артисты, путешественники. Именами их были названы улицы, здания, площади. Мне очень нравилось учиться в нашем институте. Он стоит на канале Мойка. Над воротами у входа в институт есть изображение- барельеф "Пеликан, кормящий своих птенцов собой". Это меня потрясло до глубины души. Я поняла смысл учебы. Выучившись в этом прославленном вузе надо полностью отдавать себя ученикам, не жалея сил и жизни, всю себя, без остатка.
В институте нам, студентам Северного потока выдавали талоны на питание. Часть из них я сдавала в буфете на деньги и покупала себе краски, книги, бумагу, одежду. Но я больше покупала недорогую ткань и шила себе из этой ткани джинсы, юбку, куртку, пальто и платья.В общежитие была швейная ножная машинка, которая каталась по длинному коридору из комнаты в комнату. На факультете была кафедра художественного конструирования и моделирования. На кафедре работали великолепные преподаватели. Были хорошо отрегулированные машины швейные, оверлок, раскроечный огромный стол. Я хорошо училась в школе по обслуживающему труду и научилась еще там и кроить, и шить немного. По крайней мере, обшивала себя и маму спокойно. Я знала свою фигуру и ее особенности наизусть и лекала были уже в уме. Ошибок не было. Я шила быстро, а перед этим повозившись над чертежами основательно, до сантиметра. Я придумывала на ходу различные интересные решения и преподаватели смеялись над ними с удовольствием. Им нравился мой юмористический подход к деталям.
Но более всего мне нравилась кафедра рисунка и графики. В мастерской графики стояли станки по офорту, литографии. Было сколько хочешь бумаги ватманской и офортной краски. Там работал мастер Николай, кажется, он слегка был пьян всегда. У него были бледно-голубые глаза, красное одутловатое лицо и он восхищался красотой. Туда ходили студенты печатать на станке свои композиции. И я тоже. Я увлекалась графикой. Многие мои рисунки остались на кафедре в конце семестров. По рисунку и графике мне поставили пятерку. Я рвалась в Репинский. Но тогда, еще на втором курсе у меня на руках умерла моя мама. Для меня это был удар такой силы, что я не могла оправиться много лет. Я не могла учиться и на лекциях я не понимала обыкновенных слов. Я потеряла связь между понятиями и мир был расколот на мелкие осколки, а осколки раскидались в разные стороны. Я уехала в Хабаровск к своей подруге. Устроилась работать на кораблестроительный завод художником в цех. Мне дали общежитие заводское, где появились новые подруги. В Хабаровск был педагогический институт и я познакомилась в общежитии института с будущими выпускницами, которые готовились защищать диплом. Я стала помогать им в составлении эскизов, нахождения тем для каждого фрагмента. Домой я не поехала. Отец все равно отсутствовал, а ехать к сестре мне не хотелось.
Прошел год и у меня прекратился лицевой тик, я вернулась в институт, на факультет, но уже учиться продолжила с младшим курсом.