9. Сашкин колокол. Из далёкого 1937. Повесть

                - гл.9/24 -

Ключ со скрипом провернулся в несмазанном большом амбарном казённом замке, висящем на дверях Троицкого храма. Повешен он был сельскими властями, после ареста священнослужителей - попа и диакона. Все затаили дыхание. И богохульники, и защитники. Жутковато было всем.

Не каждый день божьи храмы в родном селе разоряются и оскверняются. Даже стоящие в сторонке, и тихо жалобно воющие, бабы-прихожанки замолчали. В воздухе повисла тяжёлая тишина.

В темноту церкови зашли избранные. Элита, так сказать. Участковый милиционер из посёлка. Двое приезжих из райцентра, в кожанках и с наганами. Вертлявый очкастый эксперт по церковным ценностям. А с ними заодно втиснулся внутрь и Матюха. На правах приятеля участкового и атамана молодых богоборцев.

Матюха давно хотел поступить на службу в органы. Но его прошения вежливо отклоняли. Отвечали, что образования у него маловато. Как-будто бить морды несчастным пытаемым в сырых застенках требует знаний ботаники. Или геометрии, к примеру.

Настоящая причина отклонения матюхиных заявлений была в многочисленных тайных грешках Кузьмы. О которых знали и где надо, и где не надо. Но пока помалкивали. До поры до времени. Многочисленные избиения граждан трудящихся и многочисленные насилия над гражданками трудящимися были секретом Полишинеля. О них прекрасно все знали. Но... молчали.

Вот эти-то грехи Матюхины и встали на пути предполагаемого вступления, а затем, несомненно, и карьерного роста Матюхи в суровых органах. Они могли в любой момент всплыть наружу. И уж тогда никому бы не поздоровилось из тех, кто принял бы его в такую важную и серьёзную, а главное - секретную, организацию. В касту избранных. В клан неприкасаемых. В новые опричники. В новые дворяне.

Вот поэтому-то, за свои неисчислимые плотские грехи, Матюха до сих пор и таскал шпалы на ж/д насыпи. Это не очень-то и расстраивало оптимиста Матюху Наглого: - Шпалы, так шпалы... В другой раз мож и повезёт, - философски и очень даже оптимистично размышлял он.

***********

Активистской молодёжи было велено разжечь перед церковью костёр. Для показательного сжигания церковного имущества. Они шумно бесновались около костра. Тайком добавляя внутрь молодого организма содержимое литровых бутылей, добытых у деревенской самогонщицы.

Начальство скрылось внутри церкви для рекогносцировки. Стоящие у дверей храма люди примолкли и ждали дальнейших событий и приказаний. Через мучительных полчаса начальство вышло из церкви и дало различные распоряжения сельским активистам и комсомолу. Кому что делать, кому чем заниматься. Снова послышался жалобный вой и вопли запуганных прихожанок.

Среди них была и Шурка, жена Сашкина, из недалёкой отсюда деревушки Старая Мельница. Двоих своих малых ребят она на полдня оставила у родичей в родной Старой Мельнице. Ей был дан наказ от односельчан: всё увидеть и всё рассказать потом им. А также была и Люська, сестра старика Климыча.

***********

По указанию и под непосредственным руководством питерского эксперта по церковным ценностям, из храма выносили всё самое ценное и складывали в грузовик. Это были выбранные экспертом старинные иконы и книги. Изделия из благородных металлов - золота и серебра. Оклады, чаши, кресты, кубки и т.д. и т.д.

Всё малоценное выносила из церкви другая бригада активистов. И тут же бросали в костер перед храмом. В костёр летели не отмеченные городским начальником иконы, книги, какие-то бумаги, предметы интерьера церкви. Вобщем всё, что приказано было уничтожать. Забирать себе домой какие-либо церковные вещи и предметы, приготовленные в костёр, категорически запрещалось.За хищение чего-либо из разграбленной церкви грозил длительный лагерный срок. И долгая одиссея по сталинским тюрьмам. По ГУЛАГу.

Иконостас побоялись трогать все. Пришлось звать всё того же отважного бесшабашного Матюху. Он бросился на святой иконостас с топором. Как древний лесной охотник на медведя. Только щепки полетели от иконостаса. Кто-то из толпы народа предрёк ему большую беду за разрушение иконостаса. Он, услышав это, только плюнул смачно. И добавил вовнутрь стакан крепчайшего мутного самогона. Чтоб веселей было.

Вандалы распевали свои заунывные большевистские гимны-псалмы. В которых скорбь по погибшим за дело мировой революции и оптимистическая бодрость духа были густо перемешаны. Как в салате овощи. Прихожане уныло и грустно стояли в сторонке. Бабы выли уже в полный голос. В полную мощь своих лёгких.

***********

Матюха со своей бригадой занялся большим церковным колоколом. Он весил около 130-150 кг. Они сняли его. И на длинной верёвке спускали вниз со звонницы. В снег. Насколько хватило длины верёвки. Затем отпустили. Колокол мягко упал в сугроб. Сбрасывать колокол с самого верха храмовой звонницы постеснялись (или убоялись) даже эти антихристы. Малые колокола тоже поснимали и спустили тем же нехитрым способом.

Снятые колокола загрузили в грузовик. Стране срочно нужна была бронза. Срочно! Для отливки памятников величайшим вождям мировой и российской революции. Без этого нельзя никак. Без памятников своим новым идолам. Своим новым божкам. Колокольная бронза подходила для этих "благородных" целей как нельзя кстати.

Другими словами, колокола увозились в Ленинград. На литейный завод. На переплавку. Как когда-то, в своё время, при царе Петре. Но там всё же бронза шла на пушки. На нужное дело.

А теперь, спустя два века, церковные колокола срочно должны были превратится в различных Лениных, Сталиных, Марксов, Энгельсов, Свердловых, Дзержинских, Кировых... И прочей коммунячьей сволочи. Для поклонения этим истуканам. Для одурачивания простолюдинов. Надо же стаду быдла на что-то молиться! Заместо Христа и Марии. Пусть на этих проходимцев и уголовников и молятся!

Так что, колокол с церкви св.Троицы, что в селе Васильково, вполне возможно, перевоплотился через пару-тройку месяцев в бронзовый ботинок или в кепку какого-нибудь очередного, миллионного, истукана Ульянова-Ленина. Или же в бороду... то ли Энгельса, а то ли Маркса. Чтоб им всем в аду гореть пожарче и подольше!

***********

Крест с церкви сбрасывала также братва под руководством Матюхи. На него накинули верёвку и стали тянуть снизу, раскачивая его туда-сюда. Крест немного покачался, посопротивлялся этим бандитам, и тяжело, со скрежетом и стоном, рухнул в мягкий декабрьский снег.

Прихожане и прихожанки жалобно стонали, плакали навзрыд. Истово крестились и предрекали кару божью богомерзкому зверочеловеку Кузьме Матюхину и его присным. Молодые мужики из толпы злобно и пристально смотрели на заводилу богохульников. Это не предвещало ему ничего хорошего в ближайшем будущем.

Но ему было всё-равно. Он был пьян. Он был всегда отчаянно смел и дерзок. И он был среди толпы. А он это любил. Это была его стихия. Он был в своей тарелке: - В такой-то момент! Да при народе! Да после бутылки! Да хоть на плаху, под топор! С удовольствием! Лишь бы только на людях! Лишь бы покрасоваться перед красными девками!

***********

Ближе к вечеру, когда стало смеркаться, растерзание церкви божьей закончилось. Благополучно. Благополучно для растерзателей-насильников. Выпотрошенную и осквернённую красавицу-церковь оставили в покое. Не потрудившись даже прикрыть двери изнасилованного васильковского храма. В костре догорали остатки божьих икон.

Богохульники разъехались и разошлись с весёлым гоготом. С ржаньем. С похабными революционными частушками. Грузовики укатили с награбленным. И с частью станционных и поселковых активистов. Налётчиков на бедную Белую церковь. Остальные, которые теперь уже не поместились в грузовики (из-за церковного груза), добирались своим ходом. Кто как может. До них теперь, после страшной экзекуции над церковью, уже не было никому никакого дела.

Мавр сделал своё дело - мавр может уходить. Пьяная орава потянулась пешком по дороге в сторону станции и посёлка. Им было весело и хорошо. Одуревшим от самогона. От выполнения важного общего дела всеми этими молодыми атеистами. Погромщиками, воспитанными большевиками-вандалами. Разрушителями.

Разорённый Белый храм ждал своей участи. Быть ли ему складом. Быть ли клубом. Быть ли руиной. Быть ли сельским магазином. Быть ли хранилищем химических удобрений, или даже простого навоза. Быть ли помойкой. Мёртвому церковному строению прошлых поколений людей было уже всё-равно. Как задушенной, растерзанной, убитой после изнасилования маньяком молодой девушке.

***********

А другой обречённый храм, - соседняя с разграбленной Троицкой церковью, её младшая сестра (по времени постройки), - Успенская церковь в Лукинском, долго и горько плакала в поздне-вечерней тишине, по своей осквернённой и убиенной старшей сестре, тихими унылыми звуками своих колоколов. 

Красная церковь плакала своими колоколами по милой красавице, сестре своей - Белой церкви. Что в ближнем от неё селе русском. В Васильках. И ей, осиротевшей Успенской церкви, тоже скоро предстояло идти на ту же Голгофу. Звонил неизвестный звонарь. Ведь все служители лукинской церкви тоже давно были арестованы.

А звонил, плачущий навзрыд, одиночка Марк Волчков. Или Волк-Граф в народе. Внизу, у входа в церковь, стояли его примитивные лыжи, на которых он и пришёл сюда. В любимый храм свой. Замок на дверях лукинской церкви он в темноте взломал небольшим ломиком, который прихватил с собой из дома.

Он стоял на колокольне. Тихо плакал от горя по убиенной красными большевистскими мерзавцами Троицкой церкви, что в Васильках. Тихо плакал от бессилия и невозможности остановить эту дикую орду азиатских варваров.

Тихо плакал он. И тихо звонил сей траурный реквием по храму Белому. Умерщвлённому. И унылые звуки эти разносились по окрестным полям, лесам и болотам. И долетали до богом забытой деревеньки Старая Мельница. Что расположена на весело журчащей речке-девчонке с названием Ковра.

Которой были абсолютно безразличны все эти сиюминутные людские дела и копошения. Копошения мелких двуногих муравьёв, с названием человеки. Возомнивших себя большими-большими слонами.


(Продолжение следует)

***********

21.10.12. СПб