Моим родителям посвящается. часть 8

К любимой на часок.

   Николай, смертельно уставший,  шел домой к любимой, чтобы хоть часок , другой побыть рядом. Да и помыться не мешало бы. Целую неделю он не был дома . Горячая пора теперь в колхозе, надо как можно скорее подготовить поля к зиме. Вот и Коля с бригадой трактористов пашет, пашет и днём и ночью. Там же на стане дают немного отдохнуть, перекусить и снова пашет, пашет…
Долго упрашивал он бригадира:
- Отпусти Михалыч , утром вернусь, отпусти .
Бригадир знал, что Николай молодожён, сжалился над парнем, сам когда - то был молодым.
  - Давай беги к своей зазнобе. Ишь, как тебя скрутило. – смеялся Михалыч. – Но к утру, что б как штык в поле.
   Вся одежда пропиталась густой, едкой смесью пота с грязью. С трудом переставляя ноги, наконец,  он добрался до деревни. Ноги шагали вперёд, а голова спала, слишком короткими были перерывы на отдых  между трудной, изнуряющей работай. Всю дорогу до хаты его облаяли  местные Шарики, Тузики, Пираты. Некоторые, обнаглев, пытались схватить его за штанину. Но, то ли запах мазута им не нравился, то ли в последнюю минуту их пугал хозяин этих штанин, но они отступали,  так  и не решившись тяпнуть, а как бы оправдываясь перед остальной сворой, заливались ещё  новой порцией лая. Николай шел, не обращая на  них никакого внимания, ещё немного и он заснет на ходу. У порога родной хаты  ветка сирени, мокрая от росы, от того  потяжелевшая, склонилась над тропинкой.    Николай вскочил на крыльцо , ветка хлестнула его по щеке, щедро обдав холодными каплями росы.
     - Вот и умылись, - усмехнулся Николай.
    - Скорее бы в постель, - думал он, переступая  порог своей хаты.- Не хочу ни есть, ни пить. Спать, спать…
В   сенцах, у самого порога, сбросил с себя тяжёлую от грязи одежду.
   - Надо идти учиться на комбайнёра, там почище будет,  – промелькнуло в голове.
      В хате было темно и душно.  На печи лежала мамаша, тихонько, посапывая . Николай ступал тихо, почти беззвучно, осторожно обходя скрипучие половицы. Он их знал с детства и чтобы их обойти, ему свет не нужен. Ещё детьми они с братишкой Алёшкой завязывали глаза мамкиным передником и учились обходить эти скрипучие доски по очереди, чтобы мамка не слышала, когда они ночью убегали к  деревенским   ребятам.  Мамка растила ребят одна, муж рано умер, пришлось ей быть для них и отцом и матерью, характера у неё для этого хватало. За непослушание ребята получали по полной, била всем, что под руку попало. Ребята злились, от обиды,  даже бывало, и поплачут в тёмном уголочке, но всегда к маме относились с большим почтением и уважением. Уже им перевалило далеко за двадцать, но материнское слово для них был закон.  Частенько, краснея  от смущения, они терпеливо сносили подзатыльники от уже слабенькой здоровьем матери.      
 Тихонько отвернув край пестрой занавески, оглянувшись на спящую мать, Николай проскользнул в свою комнатку. От изумления увиденного он даже слегка отпрянул назад. В распахнутое оконце, сквозь дырочки узоров на тюлевых занавесках, врывались тысячи  серебряных нитей, пронизывая  всю комнатку и высвечивая молодую женщину, свободно и беззаботно, спящую на высокой деревянной кровати. Слабый ветерок слегка колыхал узорчатые занавески.  Отчего серебряные  нити, пускаясь в пляс. На глазах у изумлённого  мужа, нагло скользя по выбившимся из под одеяла, бесстыдно раскинутым,  беломраморным от лунного  света,  ногам. Скользили  по маленькой волнующей груди, слегка колыхающейся в такт дыхания. Ласкали её разбросанные по подушке волосы, отсвечивали серебром на её закрытых веках,  кружили на её припухших губах. У Николая  ком в горле застрял, во рту всё пересохло, он чуть не задохнулся от такой наглости. Он резко подскочил к окошку, откинул в  сторону занавеску,  на него смотрел , сверкая и как бы подмигивая  молодой месяц.
    - На чужой пирожок не открывай роток. – Прошептал Николай, вскинув к небу увесистый кулак. Потом, усмехнувшись, наглухо задернул занавески.
Сон, как рукой сняло. Он, как молодой лев накинулся на дичь, подмяв её  под себя. «Дичь» не испугалась, не пыталась вырваться из его крепких объятий, а тихонько засмеялась.
За занавеской на печи зашуршала, закряхтела  свекровь. Она долго и скрипуче, как то неестественно покашливала.  Наконец не выдержав,
      - Вот шалава ненасытная! Тьфу!  Не даёт малому отдохнуть!  - сердито заворчала свекровь. Помолчав, она прислушалась, недовольно вздохнула и плюнув громко в темноту, отвернулась к стене.
Но её никто не слышал.