Бродники

«Ведь племена эти, склавины и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии, и оттого у них … дела всегда ведутся сообща. А также одинаково и остальное … установлено исстари у этих варваров».

Прокопий Кесарийский «Война с готами»

Вступление

Друзья мои, за время карантина
Я новую поэму написал,
Не в замке, не в имении старинном,
В своей квартире, дверь прикрывши в зал.

Мне многие занятные сюжеты
Со стен сползали тенью ночника,
Открыв давно забытые секреты
Преданий, бывших в Средние века.

Те времена внезапных нападений
Скрыл дым пожарищ жидкого огня.
Но стали новой темой сочинений
Они весною этой для меня.

Ушкуйников и Домнин, Волобуев
Красиво описать в своих трудах
Уже смогли, но всё равно я всуе
Пытался повторить под риск и страх.

А вот труда о бродниках не видел.
О них мой новый выдуман сюжет.
И авторством ничьим я не в обиде,
Раз авторов про бродников и нет.

Писатель Алексей Михалыч Домнин,
Филолог, переводчик, журналист,
Писать про Русь, Югру, хоть мы не вспомним,
На сказ народный красочно речист.

Ну а Вадим Вадимыч Волобуев,
Кто кандидат наук, славяновед, -
Ровесник мой, такой сюжет рисует,
Аналогов ему в помине нет.

Нет, рядом с мастерами труд мой скромный.
Не переплюнуть их, не обогнать.
Но свой сюжет Руслан рифмует Ровный,
В болота мастерства торящий гать.

Я много о Руси, увы, не знаю.
Загадки, небылицы, старина.
Но в летописях ветхих открываю,
Что домыслами полнится она.

Князья в жестокой распре за уделы,
За вековые отчины свои,
Совсем не берегли её пределы
И потерять, чуть было не смогли,

Дождавшись самых худших из пророчеств,
Когда Ордой пришла с Востока ночь,
Руинами разрушенных урочищ,
Посланием «Нам их не перемочь».

Я написал ещё одну поэму,
И в ней о том хочу вам рассказать,
Как дева, став наместницею фемы, (1)
Смогла Тмутараканью управлять,

Где амфоры, наполненные нефтью
Для производства жидкого огня,
Века под занесённой илом верфью
Скрывают древний остов корабля.

I
Действие поэмы происходит после событий, описанных в поэме «Ушкуйники», около 1194 года.
 
Послушница Авинова Марина
Полгода потеряла жизни зря;
Минуя монастырских стен старинных,
Бежала из того монастыря.

К отцу она в усадьбу не вернулась,
Ведь знала, от него не ждать добра.
К побегу ей удача подвернулась,
Ценой, примерно, в гривну серебра.

Быть трудно было набожной Марине.
Она в Болонье честь не берегла,
Когда прочла Овидия в латыни
И бражничать с вагантами могла.

И к дяде, что любил её малюткой,
Она сбежала в Псков просить о том,
Чтоб он от притеснений её жутких
В Европу от отца услал тайком.

Смиренно к родственному поцелую
Головку свою грешную клонит
Марина, её дядя одесную
Наставничества речи говорит:

- «Ну что, вернулась, беглая невеста?!
Чтоб дальше своего отца срамить?
Об этом говорит весь город Плесков».
- «Я тот кошмар хочу скорей забыть!

Зачем заводишь речь о моём браке
И называешь худшей из невест?
Ещё давно затёр монах Исакий
Об этом рукописный палимпсест.

Читала архетип его в Царьграде.
Трактат «О девстве», автор Златоуст.
Возил с собой и заключал там ряды
Отец, чтоб был карман его не пуст.

Был у него холоп, тиун огнищный,
На весь известный Неревский конец,
Служил отцу за долг один давнишний
Мешайка Злыднев, истинный подлец!

Ходил за мной, как херувим, в походе,
Пуститься замышляющий в бега,
Так вирники за податью не ходят,
Так культ не отправляется богам.

Хранил на струге от отцовской гридни
Схрон вЕвериц, ногат, резан и кун,
Серебряные, золотые гривны,
Коварный мой словенский опекун.

Обратный путь. Добра полны ковчеги.
Идём Днепром - пороги, суходол.
Чур! Стерегут, как князя печенеги,
Разбойники, кто на расправу скор.

Недобрый час! Бой под покровом ночи.
Клич бродников, словно вороний грай.
И тут-то средь степных переволочин
Сбежал с казной отцовскою Мешай.

Искали за разбой по Русской Правде,
Поток и разграбление суля.
Я ж помянула здесь об этом гаде,
Как бедная племянница твоя.

Отправь меня, родной, скорее в Ганзу.
Я убежала нынче от отца.
Быть лучше замужем за чужестранцем,
Чем ореол безбрачия венца!»

- «У нас сезон уж не было торговли.
На Готланд, к свеям морем путь закрыт.
Товарами весь город обескровлен.
Страдают все ремёсла, закуп, сбыт».

- «До Готланда ушкуи доберутся.
Не глухомань какая-то, бог весть.
Свезти меня охотники найдутся.
Была бы не поруганною честь!

Отец мой ненавидит итальянцев,
Ругает их наук болонских вред
За то, что дочь сбежала с беглым нятцем
От жениха, кто был отцу сосед.

Но, дядя, я ведь выросла свободной
И по-другому мыслить не могу!
Люблю того, который мне угодный
И трепетно свой выбор берегу!

Читать псалтырь и думать о побеге,
Смирять свою отчаянную грусть,
Овидия отрывки из элегий
И гимн вагантов помня наизусть –

Вот жизни моей грешной добродетель.
«Gaudeamus!» - я о ней пою,
Как тот бродяга-шут в своём куплете,
Рифмуя куртуазию свою.

Не нужно мне отцовского наследства!
Я как-нибудь на свете проживу
Без женихов, рождённых по соседству,
Влюблённых только в вотчину свою».

- «Марина, ты же знаешь, мной любима.
Я, вот, возьму тебя и не пущу!»
- «Пусти, свобода мне необходима!
Я о Руси свой эпос напишу!

Скажи-ка, дядя, кто у нас историк?
Кто летописи времени ведёт?
Скорее, византиец и католик,
Чем наш земляк и русский patriot.

Что нам письмо, нам устно бы трепаться,
Горланить сказки, песни гусляров!
Что сможет после этого остаться?
Страна непросвещённых дураков!

Историю мы гордо презираем,
А в Риме был уже водопровод,
Стекла мы ремесла совсем не знаем,
Бумаги наш не ведает народ.

Стыдились бы, нет, лишь воротим морды.
Враждуем, силы нам не занимать.
А где-то на Востоке зреют орды,
Способные нас всех завоевать,

Как гунны всё сметут, придя лавиной,
И что тогда останется от нас?
Умрёт язык, забудутся былины.
Давайте хоть запишем их сейчас!

Кто из Руси в Европе королевы
Нам на чужбине славу принесли?
Не многие вокнЯжения девы
Прославить нашу землю там смогли.

Три дочери, я знаю, Ярослава
Шли замуж за нерусских королей,
Софии Датской нынешняя слава
Из Менска всюду следует за ней.

А муж её, призвавший деву к трону,
Принц датский, королевич Вальдемар,
Разрушить смел руянскую Аркону
И кровному родству нанёс удар.

Что толку, что был правнук Мономаха?
Ему друг Барбаросса, Генрих Лев.
Лишившийся корней постигнет краха.
Обрушим на него славянский гнев!»

- «Живи у нас, есть место разгуляться!
Моя семья с тобою так дружна,
Зачем бежать куда-то и скитаться,
Когда ты здесь, на родине, нужна!»

- «Но, дядя, Плесков, Псков – какая сила?
Здесь кривичи, для них и кремль – Кром.
Княгиню Ольгу мать пусть здесь родила,
Но стольный Киев для неё стал дом.

Хочу я видеть, чем живёт Rossia (2)
Иль Русь – моя родная сторона
И стать её предтечею Мессии,
Спасения приблизив времена!

Спасения, но не в загробной жизни,
От тягот и лишений всех земных,
Что выпали на долю ей, Отчизне.
Избавить поспешу её от них!

Хочу я знать и чем живёт Европа,
И Русских княжеств земли посмотреть.
А вдруг волна Всемирного Потопа
Затопит мир, скорей бы всё успеть!»

- «Однако же, ты странная, ей богу!
Тебя, я вижу, мне не убедить.
Возьми копчёной ряпушки в дорогу,
Которой, чую, дальней очень быть».

Они поцеловались на прощанье,
Скорей, он дал себя поцеловать,
Фамильный нож, харч в долгое скитанье
И гривен кун четыре или пять.

***
Скрываясь от отца, чтобы не видел,
Под гримом, как Петрушка с Костромой,
Изобразить решила свою гибель
Марина поглощением волной.

За рыбаками пристально следила
Она под всплеск ушкуйного весла
И в Волхов ритуально опустила
Свой плащ с инициалами «М.А.»

II
 
Марина приплыла на остров Готланд.
Там в Висбю русский был торговый двор.
И весь ушкуйный флот в балтийских водах
Спешил туда пристать во весь опор,

Пока им торговать не запретили,
Военный чтобы переждать конфликт,
Который, вспыхнув с обоюдной силой,
Практически без повода возник.

Хотя в таких условиях суровых
За повод мог сойти любой грабёж.
Соблазн контроля тех путей торговых
Порою браться вынуждал за нож.

И там, в старинном готландском трактире,
Где бражничал приземистый купец
И рассуждал значительно о мире,
Марине он промолвил наконец:

- «Да, претерпели много зла славяне.
Разрушен храм, низвергнут Святовит
На Русском море, острове Руяне,
Ведичеством который знаменит.

Германская и датская короны
Безжалостной железною рукой
Завоевали Любицу, Аркону,
Где кровь текла славянская рекой.

Скорбит земля руян и ободритов.
В ней Ольденбургом стал уже Старград.
И речь полабских языков забита
Тяжёлым лязганьем тевтонских лат».

Марина, хоть в трактире было жарко,
От спёртой вони глаз слезила резь,
Хлебнула с тем купцом, как в тризне, чарку
И бранных слов запас спустила весь.

- «Ну, ничего, ещё славянской кровью
С избытком захлебнётся немчура!
А мы, клонясь к загубленным надгробью,
В их память грянем русское «Ура!»

- «Ты кто?» - хмель вздрогнуть пьяного подвигнул,
Подняться, вскинуть бровь, разинув рот,
Как смысл всех слов её купец постигнул,
В пучину чуть не впав, водоворот.

- «Боярышня Авинова Марина».
- «А я – Твердила, людинский купец.
Голландских изразцов, гончарной глины
На родину сбываю образец.

Мне в Любеке попался миннезингер,
Просил на Русь ему дать толмача,
Как наносить стекло, глазурь на кринки
Когда искусство я там изучал.

В его лице сказал я всем германцам
(Я кое-как да знаю их язык) -
У нас народ не любит чужестранцев,
А к их двору лишь Новгород привык».

Марина с новгородцем попрощалась.
До Любека пустилась в дальний путь,
Изольдой Ольденбургскою назвалась,
В шёлк византийский пряча свою грудь.

Ей Томас был знаком, поэт Британский
И стихотворный рыцарский роман
Про кельтский эпос как любовный, дамский
Был близок ей - «Изольда и Тристан».

Задумала она такое дело –
Германского поэта вдохновить,
Чтоб стал влюблён в неё душой и телом,
И языки ему переводить,

А заодно и вызнать его планы,
Зачем на Русь сбирается поэт,
Какие там готов писать романы
(Аналогов тому в помине нет).

И вот Марина, тратя деньги дяди,
На когге ганзейском заходит в порт.
Под фризским парусом на водной глади
Качается его высокий борт.

И в образе своём Прекрасной Дамы
Она на пристань сходит с корабля.
Но бременский купец спасти от хамов
Ей рулевого не даёт с руля.

Она идёт в портовую таверну
И вслед за нею стаей моряки,
Преследуют кто в обстановке скверной
Любовь, её желаньям вопреки.

Но там находится галантный рыцарь.
Мечом с кинжалом хамов он разит,
Хоть под забралами не прячут лица
Герои, пивом от кого разит.

В гостиничный её увозит замок
В ночи, сквозь лес, на постоялый двор,
Где факелы, в окне свечей огарок
И ужин, разогрет в печи и скор.

На утро с негою в постели тёплой
Ей слышится волшебной арфы звук.
Как солнца свет, лил сквозь слюду на окнах
Мелодию ночной спаситель-друг.
 
А позже им в беседе объясниться
Случилось на прогулке в дивный сад,
Где с трелью соловья туман стелился
И буйным цветом роз весь двор объят.

- «Я скальд, я менестрель, трувер германцев,
Своей земли романтик-трубадур,
Кто в поисках любви готов скитаться,
Искать Грааль, словно король Артур.

Поэты служат только тем сеньорам,
За тех готовы глотки перегрызть,
Кто платит больше им по договору
И преданность взимает за корысть.

Как министериал – служилый рыцарь,
Я много поскитаться уж успел,
Служил вассалом герцогам и принцам,
Писал им посвящения и пел,

Служил за лен в ландграфстве Людовингов
В ТюрИнгии лет где-то больше двух.
Ландграф – непревзойдённый миннезингер
Там сочиняет рыцарский свой шпрух.

Был швабский дворянин, служил вассалом
У герцога фон Ауэ пять лет.
Мне Церковь жизни вечной обещала
За рыцарский крестовый мой обет.

Певец любви. Любовь к Прекрасной Даме
Пою я, утончённую любовь.
Когда в бою был крестоносец ранен,
Пролив за Гроб Господень свою кровь,

Она одна поэта воскресила
И на ноги поставила опять,
Великая таинственная сила,
Какой всю жизнь стихи готов слагать.

Но мне дороже жизни и Любимой
Долг сюзерена. Я ему служу.
По зову чести, воле господина
Я за него и голову сложу».

- «А как же Вас зовут, прекрасный рыцарь,
Кто песни свои складные поёт,
В какого невозможно не влюбиться,
Херуск Арминий или древний гот?

Я не про Вас читала у Тацита –
Три легиона римлян разгромил
В лесном бою, так ставшем знаменитым,
И Рейн от власти Рима оградил?»

- «Когда в церквях чадил кадильный ладан,
Под воскуренье ароматных смол
Меня крестили, нарекая Гартман,
А я щипал кресты плащей и стол (3)

Hart по германски - крепкий, жёсткий, твёрдый.
И в миг тот указал мне Божий перст
Мою судьбу с предназначеньем гордым.
Я – рыцарь, чей доспех украсил крест.

Мне в Новгороде нужен переводчик.
Изольда, я не смею Вас просить,
Но слышал, в языках сильны Вы очень,
Позвольте Вас с собою пригласить!»

- «Ну, право, Гартман, даже я не знаю…
Однако, кто-то должен с вами плыть.
Покой миссионера охраняет
Его врагов беснующихся прыть».

- «Вы там ни в чём не будете нуждаться.
Я чёткий нам спланировал маршрут,
А, впрочем, Ваше право здесь остаться…
Но только, что одной Вам делать тут?

Хоть я про Вас и ничего не знаю,
В ладу ль с законом, знатен ли ваш род,
Вас в Новгород с собою призываю».
- «И я согласна!»
- «Ну, тогда вперёд!»

III

 
Как викингов драккар, Варяжским морем
Пошли суда германские на Русь,
Оставив позади с рекою Нова
Болотами навеянную грусть.

И, озером, с рекой одноимённым,
Уж к волховскому устью подходя,
На сопках, от него не отдалённых,
Узнали крепость в облаке дождя,

Служившую сторожевым острогом
Всем в Волхов заходящим кораблям,
В величии, покинутом и строгом,
Хранящую приют семи ветрам.

До Ладоги держали путь на коггах.
Там пересели в лёгкие суда
И в Новгород по Волхову дорогу
Они преодолели без труда.

И вот уже родная колокольня
Антониевского монастыря
И лестничная башня в зное полдня,
Где столпники с молитвой в кельях бдят,

Детинец и Собор Святой Софии,
Пять маковиц, как витязи стройны –
Величие подобно Византии
На севере Софийской стороны.
 
Усадьбы, в них палаты и хоромы,
С сенями над подклетом терема.
Марине все до боли здесь знакомы
Родные новгородские дома,

Мирошкиных, Нездиничей подворья.
Михалчичи Якун и Твердислав,
Их шумные ватажные застолья
В харчевнях возле городских застав.

Мощеные добротно мостовые
(С укладкой лаг настил сосновых плах),
Ремесленные всюду мастерские,
Все трудятся, все заняты в делах.

И Торг, а с ним дворы, Немецкий, Готский,
(Горазд рядиться православный люд)
И Peterhof в строительных подмостках,
Купцы вино всегда хранили тут,

Подписывают ганзейские свитки,
На договор кладут свою печать
И счёт ведут торговому убытку,
Пытаются который избежать.

А после за сурьёй в песцовых шубах,
Когда улыбку давит терпкий хмель,
Ругают власть, клянут в помине грубом,
Взъерошиваясь, словно свиристель.

Германский рыцарь Гартман, миннезингер,
Певец и куртуазный трубадур,
На чьём плаще герб рода Людовингов –
Лев гессенский, смотрелся, как амур,

Спросил у переводчицы Изольды,
С визитом посетив Немецкий двор:
- «А правда, что здесь были Дир с Аскольдом,
Кто Рюрика предАли, или вздор?»

Марина от вопроса отмахнулась:
- «Я летописей русских не прочла,
Хоть я сейчас на родину вернулась
(Меня здесь мать когда-то родила).

Я русская, вас это не смущает?»
- «Наоборот, гораздо веселей!»
- «Но я переводить вам обещаю
Всё, пусть с ущербом родине моей.

Она меня обидела когда-то,
С позором за пределы прогнала.
Теперь междоусобицей объята
И я её за это прокляла!»

- «Скажи, как новгородцы ладят с чудью?
Обкладывают данью и гнобят?
А те взывать Европу к правосудью
Обиженные что-то не хотят».

- «Народы все в земле моей пригодны,
Соседствуют обменами культур,
Что чужестранец, смерд иногородний,
Любой здесь будет нужен, трубадур».

- «Но в этих племенах другая вера,
Куёт нехристианскую мораль.
А сколько исторических примеров,
Когда крушить язычество не жаль?!

Возьмём поход крестовый против вендов,
Которому уж минул полувек.
С язычниками бились наши деды
В зелёной пойме двух славянских рек.

Теперь их называем Эльба, Одер,
А раньше Лабой с Одрою их звал
И ререг, и гевел, и лютич с бодром,
Кто стал окатоличенный вассал.

Лев Брауншвейг с Медведем Брандернбургским
В крестовый шли поход против славян,
Чтоб их земля, звалась какая прусской,
Германской стала навсегда земля!

Учитесь, вот подход к другим народам!
А вы по белке брать от дыма дань.
Залог в Европе истинной свободы –
К чужим народам вековая брань.

Земля твоя для феодальных ленов,
Я думаю, германцам подойдёт.
Но суть их притязаний откровенных
В крестовый надо обличить поход.

Прошло пять лет, как Фридрих Барбаросса
И Ричард, Львиным Сердцем что зовут,
К сирийской Акре, словно к мёду осы,
Решили свой прокладывать маршрут.

Но Гогенштауфен утоп в Селифе.
Я был тогда на переправе той.
Могущество его осталось в мифе
Манить завоевательной мечтой.

Но чтобы немцы не лишились веры,
Святую землю кровью окропив,
Решили там создать госпитальеры
Тевтонский орден, силы воскресив.

Собрали первый рыцарский капИтул
Каноник Вурхард, Конрад капеллан,
Придумали на нём магистра титул
И кОмтуров для рыцарей-мирян.

Я ордена того являюсь членом,
На белый плащ мой чёрный крест нашит.
Я рыцарь-брат, а не вассал для лена,
Со мной топфхельм, тевтонский меч и щит.

Здесь в Новгороде есть предприниматель…»
- «По-русски это значится – делец»
- «Требил пути в Югру и гатил гати,
В поход ушкуи строил, наконец.

Хотим мы знать всех дел его секреты
В последний неудавшийся поход,
С югорскими князьками переметы
Солидный ему сделали доход.

- «С Завидом Олисей, Сбыслав и Савка
С Югрой вели торговые дела.
Их караван судов с соборных главков
В минувший год здесь видеть знать могла.

Ушкуйнический флот сопровожденья,
А с ним и воевода-атаман
Пошёл тогда в Югру для устрашенья
И охранял торговый караван».

- «По нашим данным, дань взимать пытались»
- «Однако же вы осведомлены!»
- «Туземцы от налогов отбивались,
В том интерес германской стороны.

Нам нужно здесь попасть в усадьбу к Савке.
На Ярышевой улице делец
Жил до похода. Если, всё в порядке,
Он должен был вернуться в свой конец».

Марину насторожило известье.
Она, хоть и не слышала о том,
Что Турабей погиб, но кровной местью
Решила поквитаться с тем дельцом.

Не будем мы описывать их встречу.
Германец стал расспрашивать купца
О выгоде устроенной им сечи,
Скорей, её печального конца.

И Савка беззастенчиво признался,
Марину этим очень огорчив,
Что это он с Ядреем поквитался
И просто чудом сам остался жив.

- «Их всех, кто жаден был до лёгкой дани,
Предупредив югорского князька,
Я заманил в засаду, где, изранив,
Вогулы истребят наверняка».

Когда у них закончилась беседа,
Марина еле дух перевела
И Гартману в корчме в их час обеда,
Обдумав дело, вымолвить смогла:

- «Я стать могу в глазах у вас мерзавкой,
Но им не взять с нас за убийство вир.
О, вы должны дельца прикончить Савку
И будьте сердцу моему кумир!»

- «О! Что вы говорите тут, Изольда?!
Зачем мне проходимца убивать?
Он заговоров будет здесь герольдом,
Денариев ему нам лучше дать!»

Марина замолчала, затаилась,
Наивность, испугавшись, пресекла,
На Торге двум ушкуйникам открылась –
За пять резан уладили дела.

***
Бьёт колокол и звук его отличен
От всех церквей других колоколов,
Зовёт на вече монотонным кличем
Свободных новгородских мужиков.

Там старосты повестку оглашают
Собранию кончан и уличан.
Двор Ярославов толпы заполняют.
Ораторы сменяются, кричат.

И шумен тот совет весь день на Торге,
В то время у Софии за мостом
Идёт другой совет в молчанье строгом,
Что князь ведёт с посадником вдвоём.

В присутствии священного владыки
Князь Ярослав Владмирыч говорит
И тут же умолкают сразу крики,
Лишь только ветер в куполах гудит.

- «Пусть Церковь как Христовая Невеста
Усилия мои благословит
Наш город Юрьев охранять от эстов
И немцев, кто в Ливонию глядит!

Во помощь, братья, полоцкому князю
Владимиру вести на ливов Русь
Я послан вами с вечевым наказом
В Великих Луках заключить союз».

Тут Гартман ухмыляется с издёвкой,
Когда Марина речь перевела
И говорит спокойно, с расстановкой
Изольде про ливонские дела:

- «Владимир тот пустил в Икскюль Мейнарда,
Епископа который носит сан,
И скоро уж на всех ливонских картах
Германские ландграфства будут там.

И песнь споёт об этом миннезингер
Про вехи Братства воинов Христа
И гессенские графы Людовинги
Меня с тем в Нюрнберг выберут в рейхстаг».

***
На двор Немецкий Гартман и Марина
Вернулись вместе, чтобы пить вино
В трактире при гостинице с камином,
Как стало в Новом городе темно.

Вино лилось рекой, туманя мысли.
Скобкарь резной поплыл, словно драккар.
Уж рыцарь пьян, усы его обвисли,
Сознание померкло, как в угар.

- «Я рыцарь-трубадур, пою куплеты
О куртуазных чувствах, о любви!
Ищу по миру новые сюжеты
И чтоб не повторялись мне они».

- «Дарю тебе сюжет для миннезанга.
Вот, скажем, утончённая любовь.
Жил русский витязь, в плен взял половчанку.
Она ему в ночи пустила кровь.

Отмстила за поход к Сурожским мысам,
Где он посёк кипчакских пастухов,
Разлив бурдюк кобыльего кумыса,
Спалив дотла степной кочевий кров».
 
***
Марина подсмотрела у германца,
Когда он пьяный спал, среди бумаг
(Бумагу уже делали испанцы)
И там нашла среди исландских саг

Послание Тевтонского магистра,
На булле Рима из свинца печать,
Которое прочла Марина быстро
(Латынь не зря пришлось ей изучать).

Там Папой Римским Целестином Третьим
Миссионерам северных земель
Давались индульгенции в секрете,
Что мигом из неё прогнало хмель.

Тевтонец был уже на землях прусских
И орден ему ставил ряд задач,
Чтоб в землях ливов, эстов, княжеств русских
Все недовольства вызнал белый плащ,

Беседуя с торговою элитой,
С боярами, утратившими власть,
С военною дружиной, княжьей свитой,
Готовой титулы себе украсть.

Кого-то запугав и подкупая,
Наладить, укрепить надолго связь,
Чтоб каждый стал Европой опекаем
Обиженный усобицами князь.

И были письмена про древних готов.
Писал Кассиодор и Иордан.
Но тут и девушку взяла дремота,
Сознание стал поглощать туман.

***
На утро бодро встал германский рыцарь,
Раскрыл Марине свой дальнейший план,
Озвучивая всех контактов принцип,
Им применимый в землях у славян.

- «Хотелось бы попасть в Ростов Великий,
Поехать к меря и наладить связь,
Хоть недовольство всей его элиты
Смирил уже владимирский их князь.

В Ростове есть Чудской конец мерянский.
И капище языческое в нём.
Другой конец там Русский христианский,
Но мы там недовольных не найдём.

Пойдём путём мы из варяг в арабы.
Торговый водно-волоковый путь
Пригоден нам, понять народы дабы
Мерян залесских, вятичей и чудь.

Для этого нам нужен провожатый,
Какой-нибудь ушкуйник-богатырь
Да победнее, чтоб его заплаты
Пугали нищих, шедших в монастырь.

Отсюда мы пойдём на город Кснятин,
Оттуда в Переславль и Ростов.
Пусть будет вид наш скромен и незнатен,
С народом слиться что всегда готов».

- «Я разыщу проводника на Торге.
А также нужен будет нам ушкуй,
Который повезёт нас в Нерль по Волге», -
Поклон, ужимки, в ручку поцелуй.

Из Новгорода путь до Селигера,
А там до Волги, дальше в реку Нерль,
К язычникам где шла святая вера,
Монастырями оградив свой кремль.

И вот они в Ростове на Пижерме
Становятся на пристань в плеске волн,
Успенского собора слыша мерный
И благозвучный колокольный звон.

Недолго они пробыли в Ростове.
Контакты там наладить не смогли,
Поскольку на вопрос к приезжим: - «Кто вы?»
Ответ был: - «Новгородской мы земли».

***
- «Переяславль, опольем плодородный,
Что в Новгород обычно возит хлеб,
Нам по пути, но только непригодный,
Там тоже недовольных явно нет.

Но рядом с ним мерянский город Клещин,
Повсюду их курганы-плакуны.
Полезен будет нам ничуть не меньше,
Клянусь вам звуком арфовой струны!

Старинный, непокорный город Клещин,
Клещами сжат влияния славян.
О недовольстве там мужчин и женщин
Расспросим, кто нам встретится не пьян».

Попался им один рыбак-мерянин,
На озере кто ряпушку ловил.
- «Священный древний есть у нас Синь камень,
Что дарит людям долю божьих сил».

- «Скажи, рыбак, а этот Синий камень,
Чем кроме ритуалов знаменит?»
- «При нём есть монастырь, где в божьем храме
Никита преподобный был убит».

- «Помилуйте, за что святого старца
Язычники, могли вы здесь убить?»
- «Вериги стали серебром казаться
Благословенье шедшим получить.

Те грешники-то столпника убили,
Посты его в молитвах прекратив,
А всем нам стало скудно божьей силы,
Всем сирым и убогим, тем, кто жив».

- «Совсем умом он тронулся, бедняга.
Но ясно, что здесь нет здоровых сил» -
Увидев камень в глубине оврага,
Мерянин о котором говорил,

Сказал Марине после крестоносец
И дальше собираться начал в путь,
Приберегая нужные вопросы,
Волнующие суздальскую чудь.

- «А вот, что затаил на князя Суздаль,
Стола лишённый сорок лет назад,
Мы выясним теперь, не зная усталь,
Поехав в этот бывший стольный град».
 
IV

Приехали Марина с немцем в Суздаль
С визитами в боярские дворы
Прощупывать их через бражью удаль
Все недовольства властью до поры.

Там званы на обед к купцу Местяте,
К боярину Ходуте на поклон,
Спешат, побыв в купеческих палатах,
Где крестятся под колокольный звон.

- «Кто здесь обижен, затаивши злобу,
Готовый перемет держать делец,
Как Савка новгородцев с воеводой
С югорским князем резал, как овец?»

- «Есть в Суздале обида, не забыта,
Которую нанёс нам старый князь.
Есть старица мерянская Улита,
Чью поругали честь, втоптали в грязь.

Жил тысяцкий Степан, боярин Кучко
В именье над Смородиной рекой,
А по округе, как кобель до случки,
Князь рыскал, шарил Долгою рукой».

- «Который князь?»
- «Наш Юрий Долгорукий,
Боярских жён любовник-чародей.
Теперь уж княжичами его внуки,
А то он самовластвовал, злодей.

Ему-то сладострастною приманкой
Супруга Кучки стала невзначай
И он её замаял лихоманкой,
Повадился без мужа навещать.

Боярина отправит с порученьем
Поборы собирать с мерянских сёл,
А сам спешит к боярыне с влеченьем,
В именье к ним, как будто новосёл.

Усадьбу ту теперь рекут Москвою,
Названьем, как мерянская река.
Овеяна болотною тоскою
Там крепость на высоких берегах.

Земля-то наша древняя, святая.
Отец его, Владимир Мономах,
Здесь вятичей восстанья подавляя,
Когда ещё поганил её прах.

Содомский грех – грех прелюбодеянья
Свершился и прознал про то Степан.
Супругу за паденье в назиданье
Боярин запер, посадив в чулан.

Узнал про это Юрий Долгорукий,
С дружиною в именье прискакав,
И тысяцкого он обрёк на муки,
Велел казнить, хоть зная, что не прав.

А дочь его, красавицу Улиту,
Отдал на развлечение сынку,
Который поругал её со свитой,
С насилием терзая красоту.

Тот сын, Андрей, стал князем Боголюбским,
Кто Суздаль своей стольности лишил,
Лица чертами половец, не русский
(Мать-половчанку Юрий полюбил).

Андрей…, какая кровь текла в нём в жилах?!
Коварный самовластец и злодей!
При нём нам белый свет весь стал немилым,
С войною рыскал по округе всей

И перенёс столицу во Владимир,
На Клязьме, по Стромынке двадцать верст,
Где правил, словно зверь, как зверь и вымер,
То Божий покарал злодея перст.

Разграбил Киев, стол его отвергнул,
Душ столько православных погубил,
В усобиц нас кровопролитье ввергнул,
Лишая Русь здоровых ратных сил.
 
Андрею не простили мы обиды
За поруганье Кучкова гнезда,
Зарезали и, как поганый идол,
Низвергли в башне с лестниц без креста».

- «Сурово вы князей своих здесь чтите.
А Всеволод Великое Гнездо?»
- «Замаялись мы и не говорите!
И с Всеволодом нам не повезло.

Он посадил детей во все уделы,
Любвеобилен, дюж и плодовит,
Способен Дон черпать до самой мели
И вёслами всю Волгу раскропит».

***
- «До Мурома с поводными конями
Пойдём иль до Рязани на ладьях?», -
Устроивши прилук в почтовом яме,
Спросил Марину Гартман впопыхах.

- «Поищем там чиновников строптивых,
Наместников обиженных, бояр,
Кто думают, что князь совсем забыл их,
Раздуем возмущения пожар!»

Марина планам немца ужаснулась.
Завоеваний будущий плацдарм
Готовил он, обманчиво красуясь
Поэзией своей для глупых дам.

Они держали путь на город Муром,
Где жил народ певучий – муромА.
Когда туда въезжали поздним утром,
Там пели песни в красных теремах.
 
- «Я думаю, здесь много недовольных.
Тут явный межэтнический конфликт.
Большой, богатый город, а не стольный,
Хоть раньше многих княжеских возник».

***
Свод жалоб на своим делам помехи,
Вручил тевтонцу муромский купец
Якушко Четвертак Иван Потеха,
Заискивавший, явно лживый льстец.

- «Мы не довольны полным обрусеньем,
О чём я буду вынужден сказать
Одним крылатым русским выраженьем,
Ети ж его во всю, ядрёна мать!

Наш город – это MOramar, не Муром.
И вымерший наш муромский язык
Свой след в названьях рек оставил туром,
Прошёл по этим землям ярый бык.

Как у реки весенние торОсы –
Нагроможденье ломаного льда,
Нам многочисленное племя россов
Мешает здесь, чтоб течь могла вода.

Наш город, нашу отчину родную
Прославил их былинный богатырь.
Мы к славе этой Муром все ревнуем,
Чтоб свой народ не бросил наш кумир.

У нас, хоть есть свой князь Владимир Юрьев,
Политику угодную ведёт
Он Всеволоду, словно обезумев,
И свой совсем не жалует народ.

А раньше мы ходили под Рязанью
И угождали воле их князей.
Налогами обложены, как данью,
Посадников, служилых их людей.

Когда великий князь, Роман Рязанский
У Всеволода в порубе сидел,
Он стал ему, как будто гридь дворянский,
За службу получающий удел».

Пожаловался также поп-расстрига,
Лишённый сана муромский диак:
- «Я годы был отшельником в веригах,
Но веры тем не укрепил никак.

Меня святой обители игумен
На службу принял в Спасский монастырь,
Но ересью вселенскою безумен.
Анаксиос, духовный поводырь!

Язычества мы не искоренили,
В иконах новых идолов творим,
Народу многобожье запретили,
А сами поклоняемся святым

И летописи пишем, привирая.
Нам власть даёт заказы на святых.
Здесь каждая Феврония – святая
По всем монастырям, а сколько их!

Что стало на Руси с отходным скитом?
Он стал опорный пункт сторожевой,
Чей основатель – князь, военный ктитор
В нём гарнизон служить  поставил свой.

Монастыри на всех путях-дорогах
Как крепости передвижений войск
И чернецов-монахов в тех острогах,
Что воинов изрядно набралось.

Огородили ими сухопутье
И волоки по водным всем путям,
К войне какой готовимся как будто.
Война – она де выгодна князьям.

Передаётся лЕствичным власть правом
Не сыну, брату умершего впрок.
В том есть междоусобицы кровавой
Жестокий и трагический урок.

Роды все ополчились друг на друга.
Смерть есть надежда власти остальным.
Их отчины раздор опашет плугом
И княжества живут теперь лишь им.

Там княжичи, желая жадно править,
Не могут уж родню свою любить.
Чтоб детям власть в наследство смочь оставить,
Им прежде надо братьев перебить.

Плен на Руси источником холопства
В междоусобицы обильным стал.
Кто добывает ратное господство,
Теперь у нас богатый феодал.

Здесь ценят жизнь раба на две ногаты,
Кобылы же на шестьдесят ногат.
С той суммой и рядОвич небогатый
Считается уж сказочно богат.

Разбойников здесь много на дорогах.
Идите до Рязани по Оке,
А там по суше, отдохнув немного,
В Смоленск или Чернигов налегке».
 
***
- «Я важные собрал материалы!» -
Похвастался тевтонец и запел.
- «Теперь возьмусь писать свои анналы.
Нет более полезных ныне дел.

Ну, кто б мог знать, монастыри – остроги!
Додуматься же только и постичь!
Не будем мы к монахам слишком строги,
А то придётся праведных расстричь».

- «Теперь нас дальше Днепр ждёт, Славутич,
И легендарный стольный Киев-град».
- «Надеюсь, там мы сведенья получим,
Каким Тевтонский орден будет рад».

***
Из Мурома через верховья Волги
К Смоленску вёл окольный водный путь,
Чтоб вятичей леса, где выли волки,
Возможно было мирно обогнуть.

Но это страстотерпцев путь и трусов,
А воинов путь и богатырей
Опасный, как в былинах древних русов,
Дорожкою неезженой своей!

Тот путь пересекает всё Залесье:
Стромынку, Шернский лес, Козельск, Оку,
Засеки заповедные и веси,
Что в кольях на высоком берегу.
 
В сырых лугах, в болотах, в суходоле
Теряется не вытоптанный шлях,
Где ветер рыщет, как бирюк, на воле,
Да юркнет невзначай пугливый птах.

Где средь дорог лежит на перепутье
Конь-Камень, как языческий болван,
И ивовые стебли, словно прутья
Под ветром хлещут землю в язвах ран.

И, будто злой удел всем уготован,
Кто выбрал этот путь, презрев урон,
Сидит на сером камне чёрный ворон
И каркает, пророк еловых крон.

Дорогой прямоезжею, дремучей
Князь Святослав, Владимир Мономах
С дружиной ратною своей могучей
Ходили в тех местах, не ведав страх.

И расступались перед ними дебри,
И прятался разбойник Соловей,
И от копья валились туры, вепри,
И от стрелы косяк речных гусей.

***
Погрязший в политических интригах,
Кто половцев мог войско нанимать,
Укрылся в стороне от них Чернигов
На Киевский престол претендовать.

Они к нему не стали добираться.
Решили не ходить через Десну.
Когда в дорогу взЯлись собираться,
На Киев от Смоленска по Днепру.

В дороге, проявив свою суровость,
Их задержал дружинников отряд,
Чей княжич с притязанием на волость,
Усобицы вести с соседом рад.

Недалеко от города СвирИльска
На путников вдруг выскочил дозор
И откровенно грубо, без изыска
Их окружил, предотвратив отпор.

Направили в них копья злые гриди
На пегих и гнедых своих конях.
Сын князя на другого был в обиде
И отчину его терзал в боях.

Пришлось отдать им денежную плату,
Чтоб княжества границы пересечь.
Коль Русь междоусобицей объята,
О чём другом вести с дружиной речь?

Дробилась Русь в пылу междоусобиц,
Быть стольным жаждал каждый городок
И гул войны в ней плыл набатом звонниц,
И тёк рекою беженцев поток.

V
 
- «Путём варягов в греки к речке ЛОвоть
Ходили мы сквозь озеро Ильмень
До Западной Двины, там ждал нас волок
Передвижением не один день,

А дальше по Двине на волок в Днепр
Отлаженный торговцами маршрут.
В болотах, где топтал лежанки вепрь,
Рабы по гатям струги волокут.

А по Днепру под парусом к Смоленску,
Где берегов сосновые леса,
Съел чёрный дым селений деревенских,
К смоленью лодок брёвна обтесав», -

Рассказывала Гартману Марина
Маршрут пути хождения с отцом
Из Новгорода в город Константина,
Отца представив нЕревским купцом.

- «Тончайшее узорочье возили,
Вели торговлю в разных городах…»
Как бойко с мачты струга огласили:
- «А вон уже и Киев на горах!»

***
Зовёт боярин Пётр Бориславич
Гостями их на Бориславль двор,
Способный примирить Волынь и Галич
И лЕствичный князей унять раздор.

Он светский летописец, враг усобиц,
Былины на славянском языке
Записывает и к нему тевтонец
Привёз Марину по Днепру-реке.

- «Брат Нестор служит тысяцким народу.
Той службой князь доволен Святослав
И славу я пою ему в угоду.
Не может князь наш киевский без слав.

Поганых чтоб предотвратить набеги,
На половцев он водит свою рать.
В клобуках ему служат печенеги,
Давно уж не умея воевать.

Земля славянской кровью здесь полита
Раздорами князей со всех сторон.
Все грабят нас, словно взиманьем мыта,
И половцы уводят в степь полон.

И всё-таки живём мы здесь, не тужим.
К чему стенанья, туга или скорбь?
Мы князю Святославу верно служим
И просим лишь: «Ты Русь нам не угробь!»

У западной границы неспокойно.
Терзают Галич угры, спасу нет.
Владимир князь, ведущий с ними войны
Без малого уже почти шесть лет,

Гонцов своих не присылает в Киев.
Поляками терзается Волынь.
Такие нынче времена лихие,
Что прям писать их хочется…»
- «Аминь!»

- «Я сочинил про Северского князя,
Про Игоря сказание одно.
Послушайте-ка это «безобразье»!
Быть может, вам понравится оно».

И автор стал торжественно-сурово,
Как будто объявляя приговор,
Читать «о полку Игореве Слово».
Сверкал кипчакской саблей его взор.
 
***
- «Ну, как?» - спросил боярин напоследок.
- «Таких поэм бард кельтский Оссиан
И равно, как его друидский предок
В жизнь написать не смог бы про славян!» -

Марина воспылала к «Слову» чувством.
А Гартман оскорбительно зевнул:
- «Наш миннезанг не видит в нём искусства.
Какой-то словоблудия разгул.

Вот я слагаю «Песнь о нибелунгах»,
Где Зигфрид, мой эпический герой,
Предпочитает службу у конунга
Любви прекрасной девы молодой.

За ним бежит влюблённая Кримхильда,
Растрёпанная, без одежд-хламид.
Он, этому не предавая вида,
Про долг ей сюзерену говорит».

- «А я в восторге, только б уделила
Вниманье горю суженой, жены,
Плачь описала бы со стен Путивля.
Её переживания важны.

Послушайте, вот что-то зародилось
В душе моей от чувства ваших строк!» -
Марина поэтессою раскрылась,
Речь устремив в лирический поток.

ЧЕТЫРЕ СЕДМИЦЫ
Вот княжич в столице на конях резвится,
Трубя ратный сбор удальцов,
И плачут девицы, с любовью проститься
Идут провожать их за ров.
Четыре седмицы печальны их лица
И весточки нет никакой.
Четыре седмицы невесте не спится,
Черниговской деве одной.
Четыре седмицы тоскует девица,
Стеная, скорбя и тужа.
Четыре седмицы четыре сестрицы
Её в терему сторожат.
Не может молиться и сердце стучится,
Способное выпрыгнуть вскачь,
И раненой птицей, готовой разбиться,
Зовёт её горлинки плач.
Четыре седмицы в светлице томится,
Не зная, что он далеко
В плену половецком не смог покориться
И умер, казнённый клинком.
В далёком походе пал гридь её Родя
С коня, был стрелою пронзён
И к солнца заходу за Калку по броду
В полон кипчаком уведён.

- «Слезливые стенания молодок…
Вы, Гартман, не находите?»
- «Oh, ja!
Жаль только подунайских юных готок
Не водят замуж русские князья».

- «О, Гартман, ну при чём здесь ваши готы?!»
- «Так знайте, что историк Иордан
Пролил в своих трудах немало пота,
Чтоб изучить гонителей славян.

Они давно селились в Поднепровье,
Громили антов, гуннов и алан,
Залили степи вражескою кровью,
Став предками германцев многих стран.
 
Мне с детства готский эпос интересен.
Я сам себя зову последний гот,
Тематику храня их древних песен.
Поэт стал из меня ещё ведь тот».

- «Сарматы, скифы, россы и аланы.
Их предок был, заметьте, не один,
Спустившийся в долины с гор Ирана,
Кто не германец был, не славянин.

Хоть ищем все мы в них своих кумиров,
Героев и атлантов, и богов,
Но идолами всех народов мира
Свой вряд ли защитить смогли бы кров»,-

Вступился в диалог и киевлянин.
Глаза его лучились добротой.
- «Когда-нибудь и мы все в Лету канем,
Уйдём в Аид дорогою одной».

- «Ещё народ забыли вы – хазары.
Их крепости стояли на Донце,
Где каменные глыбы - истуканы
С загадочной улыбкой на лице.

Вы знаете Бусира Глиавара?
Известен он как Ибузир Гляван.
Легенду я одну, хотите, даром
Вам расскажу про предка всех славян?

Вы пишите про Бусово здесь время.
А кто такой у вас, простите, Бус?
Какое породило его племя?
Иранец он, хазар иль древний рус?

Вы скажете, мы знать это не можем.
Там, где теперь стоит ему кумир,
Он мог быть или антским князем Божем,
Или хакан хазарский Ибузир.

Князь Бож казнён был готом Витимиром
От Рождества Христа в четвёртый век,
А жизни срок Глявана Ибузира
В восьмом уже столетии истек».

Марина отчего-то возбудилась,
Когда их спор в историю проник.
Она совсем лицом переменилась
И покраснела, но всего на миг.

А киевлянин мудро улыбался,
Прищурившись, смотрел в её глаза.
И взгляд его Авиновой казался
Готовым что-то вещее сказать.

- «На Таврике, Кавказе, на Кубани,
Среди степей окраинных земель,
Где жили наши предки праславяне,
Их родины далёкой колыбель.

Там до сих пор забытые курганы.
Хранят вождей славянских имена
Их каменные глыбы-истуканы
И рун фракийских в камне письмена.

У нас то племя русью называют
И память их в сказаньях берегут,
В хвалебных гимнах славу воспевают
Потомки нашим пращурам за труд.

А я писал про Буса Белояра.
Князь русов, готов бивший…»
- «Oh, mein Gott!»
- «Врагам Руси всегда есть Божья кара!
Постиг её хазар, постиг и гот».

- «Позвольте, готы – нам, германцам, предки,
А что им лавр избранности дан,
Узнали мы в высказываньях метких,
Какие дал историк Иордан.
 
Был главный их правитель Германарих,
Он ваше племя антов разгромил,
В легендах, сагах стал германских старых
Героем их вооружённых сил.

И скифов разогнала, и сарматов,
Держа их всех на кончике копья,
Ковала мощь свою, как сталь булата,
Священная империя моя!

Известны нам Бертинские анналы.
Источник первый в них про ваш народ,
Увы, дающий знаний скудно мало,
Откуда корни он свои берёт», -

Тевтонец стал беседой раздражаться,
Он резко встал, хотел уже уйти,
Но киевлянин вынудил остаться,
Заставив сесть пожатием руки.

- «Есть чур один в предгориях Кавказа.
Он кто: алан иль нарт, или адыг?
Издалека с кургана виден сразу
И в землях тех откуда он возник?

Стоит на берегу реки Этоко
Из камня нарт Баксан иль Дука Бех,
Как витязь, на кургане одиноком,
Орёл, взлететь пытающийся вверх.
 
Гранитный идол, чей он attributus?
И для чего, зачем туда попал
Стоять века, поставленный, как будто
Священник, на высокий пьедестал?

Фракийских букв руническая надпись
С крестом старинным на воротнике
На этом изваянии осталась
На неизвестном ныне языке.

То Бус, что правил в городе Кияре,
Столице государства Русколань».
- «Нигде я не читал о Ruskolane
И то, что у него был свой хакан».

- «Из устных это знаем мы преданий,
Какие лишь дошли до наших дней.
Там жили предки – древние славяне.
Нет письменных источников о ней».

- «Звучит, как племя скифов – роксоланы.
Занятно, государство – Ruskolan.
О нём не сообщали, как ни странно,
Ни Рим, ни Византия, ни Иран.

Попробую предположить я всё же
Кто был на самом деле этот Бус.
Скорей всего, тем антским князем Божем,
Но утверждать научно не берусь.

Однако, это мне не интересно!» -
Тут Гартман окончательно устал.
- «Поедемте, Изольда, здесь мне тесно!
Я, к сожаленью, не туда попал».

- «А я, как раз пришла, куда мне надо.
Здесь очень интересный разговор», -
Марина поднялась, послав в награду
Свой благодарный летописцу взор.

- «Поедемте на юг и там, возможно,
Прочтём на истукане письмена!
Хотя понять их смысл очень сложно,
Теперь, увы, другие времена».

- «Запас казны мой никуда не годен
И я тем рунам предпочту латынь.
Я возвращусь назад в Тевтонский орден
Отсюда через княжество Волынь.

И только доберусь до Регенсбурга,
На Каменном мосту через Дунай,
Где рыцари переправлялись гуртом
В поход крестовый на Сирийский край,

Я помолюсь Святому Бенедикту,
Ведь как брат-рыцарь чту его устав.
А ваши мне славянские реликты –
Языческий, чужой обычай, нрав.

В ходу у вас языческие нравы,
Насколько смог я это оценить.
В них весь ваш пафос, эпос, ритуалы.
Народ вы дикий, что тут говорить!

Черпаем мы из хроник и анналов
Германскую историю свою.
Про битвы королей и их вассалов
Все в шпрухе миннезингеры поют.

Славяне же истории не знают,
Поскольку сами хроник не ведут.
Здесь летопись монахи сочиняют
И в ней князьям в угоду складно лгут.

Вы скажете, а устные преданья,
Богат в них правдой красочный язык.
Но устный текст, увы, не станет знаньем.
Он домыслы заимствовать привык.

Запомнит мир записанное слово.
В преданьях устных будущего нет.
Когда-нибудь накажет жизнь сурово
И ваш народ, что не оставил след».

- «Ступай в свой просвещённый мир, тевтонец,
И хроники пиши вольготно в нём,
Но знай, что мы готовы к обороне,
Меч занесенный отразим мечом!»

VI
 
От Киева к предгорьям Кавкасийским,
Идя на Дон степями от Днепра,
Марина жизнь свою ввергала рискам
С утра до ночи, с ночи до утра.

Во тьме в степи тревожно ржали кони,
Волков почуяв иль табун врага.
Без отдыха, в отрыве от погони
Катились дни, как волны к берегам.

Её сопровождали берендеи,
Что Пётр Бориславич нанял ей.
Понравились ему её затеи
И он отряд ей выделил людей.

О том, что это бравые герои,
Марине смыслы были не ясны.
Одеты, словно ополченцы-вои,
Язычники, волхвы и кощуны.

На каждом были кожаные латы,
Хазарско-половецкий круглый шлем,
На бритой голове хохол чубатый
И от славян не отличить ничем.

Особенно красив был предводитель:
Ретивый конь и горделивый взгляд.
«Налётчик, сёл славянских разоритель.
Глаза об этом сами говорят», -

Так думала Марина про Мстивоя,
Как звали командира удальцов.
А тот скакал вперёд, не знал покоя
И что его любуются лицом.

- «Скажите мне, Мстивой, вы кто такие?
Откуда вы, где мать вас родила?» -
Глаза свои большие голубые
Марина на красавца подняла.

- «Мы бродники, мы люди без святыни.
Мы изгнанный и брошенный народ.
Мы бродим, как евреи по пустыне,
Не зная, кто нам Родину найдёт.

Мы бродники…»
- «Скорее тавроскифы!
Назвал вас так Никита Хониат».
- «Мы не читали византийских мифов».
- «Но византийцы сами говорят!»

- «А сам-то буду я из ободритов.
Такое племя западных славян,
Давно на Лабе немцами разбитых,
Рассеянных по землям многих стран.

Саксонцы и датчане, и поляки
На наши земли бросили войска.
Волынские, смоленские собаки
(Простите, если речь моя резка)

Презрели с нами родственные связи,
Хоть мы, славяне, все один народ,
Ударили нам в тыл с их лживым князем
И… больше там народ мой не живёт.

Разбитые германскими войсками
Остатки ободритов и руян
Униженно, разрозненные сами,
Бежали под крыло друзей-полян.

Но здесь мы тоже мало пригодились –
Свои раздоры, дележи кругом.
Не вовремя к вам ко двору явились.
Нам Русь, увы, не заменила дом».

- «Вы, словно из дружины Святослава,
На Хортице не испустившей дух,
Прорвавшей печенежскую облаву,
От псов ушедшей, потерявших нюх».

- «Вы часто говорите это имя.
Особенно вам дорог этот князь,
Как каменная древняя святыня,
К которой мы путь держим, торопясь».

- «Да, это так. Из всех князей из русских
Сын Игоря, Великий Святослав,
Погибший на Днепре в порогах узких,
Дороже остальных достойных глав.

Уж больше двух веков его нет с нами.
Великими дорогами побед
Не ходит он с дружиною ладьями
И не грозит врагам две сотни лет».

- «Смотрите, там руины Белой Вежи
Или хазарской крепости Саркел.
Предания разгрома её свежи
Под тучами из половецких стрел».

Марина подъезжала к Белой Веже,
Где размещался броднический стан.
К ней выдвинулся, чуть рассвет забрезжил,
Навстречу беловежский атаман.

- «Привет вам из хазарского Саркела!
Здесь бродники живут уж много лет.
В кирпичных башнях, вымазанных мелом,
Жестоких разрушений спрятан след.

Известняка отесанные камни,
Могилы с головою на восток.
Тут древние повсюду усыпальни
На перепутье всех степных дорог.

Когда-то жили тюрки и аланы.
Потом славяне поселились тут.
Теперь же от куманов без охраны
Лишь бродники станицами живут.

Меня зовут станичники Плоскыня.
Я местный воевода-атаман.
Когда-нибудь ждёт титул это имя
Правителя народов, как Эльхан.

Вокруг земля от Волги до Дуная
Куманов, кипчаков Дешт-и-Кипчак.
Пройти её от края и до края
Спокойно вы не сможете никак».

- «Когда-то это были земли скифов,
Аланов, готов, антов, роксолан.
Я подтвердить иль опровергнуть мифы,
Хочу, что здесь прародина славян».

***
- «А если я вам стану атаманцем
И поведу на Запад ставить стан,
Чтоб с уграми, германцами квитаться
За бодричей, моравов и руян?» -

Марина задала вопрос Мстивою
На отдыхе в один из дней пути.
Когда спустились кони к водопою
И вплавь пошли, а так не подойти.

- «Откуда наберём такие силы,
Способные мадьяров одолеть?»
- «Вооружим крестьян, они на вилы
Поднимут всех господ за рабства плеть».

- «А где нам взять таких вооружений
Да навыков войны и ратных дел,
Ведь труженик посадов и селений
Владеть оружьем сроду не умел?»

- «Ты прав, Мстивой, не только ополченье,
Наёмников мы рати позовём».
- «А чем платить им станем мы, вареньем?!
Где золота и средств на то возьмём?»

- «Дадим мы им оброк, дадим пушнины.
Земля у нас богата – наша мать!» -
Глядели вдаль степи глаза Марины.
- «Лишь кончили б друг с другом враждовать.

Уже сто лет под властью Византии
Оторвано живёт Тмутаракань,
Тумен-Тархан иль МАтраха, и ныне,
Не связан с ней Чернигов и Рязань.

И, как сказал мне Пётр Бориславич
В своём творенье «Слово о полку»,
Последним князем был там «Гориславич»,
Уйдя в Чернигов, город сдал врагу.

Убили в Византии Алексея,
Наследника двенадцать лет назад.
И у меня такая есть идея –
Лже-Алексея выдумать опять.

Как будто не казнил его Андроник,
А только в дальнем замке заточил
Своих мятежных приграничных проний,
А тот бежал и право заявил.

Я обликом сойду за василевса,
Когда с отрядом выйдем на Кубань
И, разгоняя знать с восставшим плебсом,
С триумфом заберу Тмутаракань!

Пускай трепещут деспоты, навархи
И чтит любой стратег и прониар
Воскресшего законного монарха,
Кто усмирит и сербов и болгар.

И символично, как к вратам Царьграда
Наш князь Олег прибил когда-то щит,
Я в МАтрахе прибью свой щит в награду
За труд её всех будущих защит».

И тут она умолкла в изумленье.
Вдали виднелся в камне истукан,
Могильно-поминальное творенье,
Поставленное глыбой на курган.

Смотрело изваяние на запад,
А рядом под горою тёк ручей
И редкий дождик порывался крапать,
Сбивая медь закатную с лучей.

Марину на кургане озарило:
Мстивой и истукан - одно лицо!
Что истиной надежду подтвердило:
«Они один народ - тут ясно всё!

И анты, и венеды, и вандалы,
Руяне с племенами роксолан –
Один народ, хотя Тацит в «Анналах»
Нам не сказал, кто был его хакан».
 
***
Наперерез скакали к ним касОги,
Раз в десять больше бродников отряд.
Суровые лицом, в одежде строги,
Подъехали и выстроились в ряд.

Тут девушка поведала Мстивою:
- «Ты видишь пред собою знатока
Секретных тактик рыцарского боя,
Владения арабского клинка.

Я в образе воскресшего Комнина
Сейчас пока не буду представать,
Но воином, ведущим поединок,
Готова перед ратным боем стать».

***
Навстречу выезжает поединщик
И крутится, и плёткой бьёт коня.
Он безрассудно храбр и опрометчив
И говорит, спокойствие храня:

- «Я, как Мстислав Тмутараканский Храбрый,
Редедю кто касОгов победил,
Зову богатыря на битву, дабы
Никто бы никого здесь не убил!
 
Давайте так условимся мы с вами.
Чей поединщик будет побеждён,
Вернётся к победителю с дарами,
Склонив к земле бунчук своих знамён».

Пред этим юрким, щупленьким героем
Спустившись с гор, выходит великан.
И конь его копытом землю роет,
И сУлиц вместо стрел тугой колчан.

И на дыбах они сошлись пред строем.
Треск копий, хруст щитов и звон мечей.
Пытался великан свалить героя,
Но юноша гиганта был ловчей.

И конь его, кипчакская порода,
Выносливей, проворней и резвей,
Весь Днепр сможет переплыть без брода,
Таких в степи и не догнать коней.

И вот, когда уж копья преломились,
Почти иссяк запас ретивых сил,
Мечи ступились, кони притомились,
Вдруг юркий великана поразил.

И грузною поверженной громадой
Тяжёлый богатырь с коня упал,
А щуплый тут как тут стоял уж рядом,
Кинжал, приставив к горлу, не вонзал.

- «Служите мне, свободные кашАги!
Я вас за вашу службу награжу.
В поход со мною поднимайте флаги.
Я чёрной лентой их перевяжу.

Меня зовите Чёрная Морана –
Богиня смерти с культом у славян!
Смертельные я исцеляю раны
Всем тем, кто не бежит кровавых ран!»

И тут все различили в стане юрком,
Теперь лишь, изумлённо разглядев,
Красивейшую женскую фигурку,
Какая лишь бывает среди дев.

- «Мы двинемся к границам Византии
И всё, что вы добудете в бою,
Я вам за ваши, за труды лихие
Уже теперь расчетом отдаю.

Вперёд к богатой самой из империй,
Ослабленной ничтожеством властей!
Пусть слышат вислопузые ромеи
Мой рог, зовущий к штурму крепостей!»

Призыв её к касогам и аланам
Испытывал ораторский накал.
Звуча наречьем древнего Ирана
Он воинов всех воодушевлял.

«Аланы! В семибожную Ардабду
За мной идите следом в славный путь.
Мы восстановим вековую правду!
Сумеем вместе вам её вернуть.

Меня зовут язычники Морана
Я буду первой среди равных тут».
Касоги шепчут меж собой «ШатАна»
И вслед за ней безропотно идут.

Её призывам горская элита
Вняла, на удивленье, поддалась
И выступил за ней со своей свитой
К Тмутаракани сам аланский князь.

***
И вот пред нею половские дали.
Былинная «незнаема земля»,
Где к становищам путь степной искали
В своих походах русские князья.

Маринка в берендеевских доспехах
Пред строем поднимает рысака
И крик «ура!» многоголосным эхом
Срывается, взлетая в облака.
 
В руках древко с полотнищем зловещим,
Там череп, серп и чёрная луна,
Взвиваются и на ветру трепещут,
Бросают в дрожь, словно копьё с коня.

Богиня смерти, ночи, жизней жница
Глядит на строй противника с седла,
А под седлом донецкий конь резвится
И тянет тетивою удила.

А с нею и аланы, и касоги,
Все по призыву сели на коней,
Пред боем развернувшись войском многим
На марше посреди чужих степей.

И чёрные клобуки, и хазары,
Как древних скифов, антов племена,
Остатки ободритов и булгары –
Стоит непроходимая стена.

- «КипчАки! Ваши каменные бабы -
Все духи предков, пращуры-балбал.
Но чтоб не осквернили их арабы,
Вам Тенгри путь на запад указал.

Идите вслед за мной в страну мадьяров!
Они, как вы, когда-то жили здесь.
Мы отомстим им вместе за моравов
И сбор добычи вашим будет весь!

Я не преследую кровопролитья.
Мне жизни ваши, слава ни к чему.
Хочу лишь только Русь объединить я,
Чтоб править ей по ряду своему

Могли её избранники народа,
Был выбор их законом освящён
И князь не посягал на их свободу,
Целуя полотно святых знамён».
 
Над нею ореол возник из бронзы:
Шлем заклубила нимбом красота,
Сверкнувшая с копья червлёным солнцем
И лебедем вспорхнула со щита.

Под чёрными знамёнами Мораны,
Где был не Спас, какой-то василиск,
Зализывавший колотые раны
Драконьим языком в чешуйках брызг,

И половцы оружие слагали,
К Маринке в войско дружно уходя.
Лишь на конях с позором убегали
Подальше половецкие князья.

- «Марина, будь же нашей атаманшей!
Веди войска в разрозненную Русь
Валькирией, Мораною иль банши.
Клянёмся каждый: «За тебя дерусь!»

- «Веди, Маринка, нас в страну мадьяров!
Пограбим их пределы, нам не в новь.
За павшую Моравию удары
Им нанесём и пустим вражью кровь!»

- «Морана, поведи орду на Киев!
Недавно там скончался старый князь».
- «Нет, мы пойдём сначала в Византию.
А в Киеве распутица и грязь».

***
Под чёрными знамёнами Мораны,
Как будто это древний анархизм,
Объединились кочевые станы.
Сплотить смог шабаш их подлунных тризн.

«Иду на вы!» - с девизом Святослава,
Писцы, разметных грамот толмачи
Несли повсюду перед войском славу,
Быстрей, чем перелётные грачи.

«Зову на битву я всех духов предков!
Когда ждал нападения врага,
Славянский люд в своих селеньях редких
Нёс истукана смерти на руках.

И я пришла. Я – Чёрная Морана!
Крамольного раздора судия.
Как дым ночной проникну в ваши станы,
Которые покинули князья.

Вам от меня не спрятаться, не скрыться!
Пусть смерть возмездной карою падёт
На головы бессовестных мздоимцев,
Что распрями терзают свой народ!»

Враги её считали половчанкой
И, как на Калку тридцать лет спустя,
Небрежно собирались спозаранку,
Щиты и харалуги волоча.

На флагах у неё изображенье -
Лишь чёрная луна и черепа,
Врагам пророчит только пораженье
На кончике моренова серпа.
 
Встречали её в страхе в Византии.
КорсУнь, СурОж и ДОрос, и КорчЕв
С иконами к ней шли Святой Марии,
Торжественные мантии надев.

Все города с трезвоном, крестным ходом
Из городских ворот несут хлеб-соль.
Ликуют толпы смердного народа,
Поёт и пляшет вся босая голь.

С монастырей она взимает землю
В наделы для крестьян за смердный лен,
Чтобы любой холоп, призывам внемля,
В Маринкины войска вставал с колен.

По всей степи мутятся воды в реках
И тучей-стаей лебеди летят,
И слышно, как на вежах и телегах
Метательные пОроки скрипят.

Кругом в церквах молебны, литургии
Маринкину напасть молить унять.
Её зовут на службу в Византию –
Тмутаракань наместницей принять.

***
Марина и Мстивой сыграли свадьбу
В старинном русском княжеском дворце,
Где жил стратег, военачальник как бы,
Но гарнизон был лишь в его лице.

Все остальные в страхе разбежались,
Как в МАтарху вошла её орда,
Какая горожанам показалась –
Сплошной вертеп бесчинства и вреда.

Там жили мирно греки и армяне,
Хазары, зихи собирали клан
В акрополи домов своих из камня
В соседстве меж аланов и славян.

Кормила все народы их торговля -
Продукты, виноделие и скот.
Как брандер преграждал понтийским волнам
Движение гнилой галерный флот.

Марина вышла замуж за Мстивоя.
И на галере, в откуп взятой, он,
Как в свадебный круиз гулять по морю
Уплыл с ней в гавань Контоскалион.

А бродники, им преданные вои,
Ещё стояли долго на молУ,
Крича «ура» Марине и Мстивою,
Следя вдали галерную корму.

VII

В ГаличинУ идут войска Мораны
Европу разорять своей ордой,
Где все цивилизованные страны,
Как с гуннами утратили покой.

«Опять переселение народов!» -
Писали Папе Римскому послы.
- «Скитанием идут с днепровских бродов
Голодные и бешеные псы.

Тевтонский орден строит свои замки
В Моравии и Польше, чтоб закрыть
Их варварские дикие нападки
И римскую культуру сохранить.

Они идут, как гунны, сквозь Карпаты.
Оттуда вся зараза лезет к нам».
- «А кто ведёт их, Сатана проклятый,
Сгубить Святую Церковь – Божий Храм?»

- «Орду ведёт какая-то девица
И все её зовут Морана-смерть.
Славянская языческая жрица,
Немногим больше двадцати ей лет,

Глупа, жестока и немилосердна,
А также кровожадна и страшна.
Её движенье было бы невредно,
Коль если б в Византию шла она.

Но ведьма, как шипами чёрной розы
Колоть идёт и наш цветущий мир,
Являясь католичеству угрозой», -
Понтифику шептал придворный клир.
 
- «Воспользуйтесь дикарским сим вторженьем!
В империи гражданская война:
В Италии Сенат с особым мненьем,
Грызутся все германские князья.

Чтоб стал любой монарх вассалом Папы,
Пошлите крестоносцев на славян», -
Твердили Целестину все прелаты.
- «Напомните резню им латинян,

Которую провёл Константинополь,
Общину нашу вовсе истребив.
Давайте мы устроим в нём некрополь,
В отместку всех ромеев перебив!»

- «Есть сын у Белы Третьего Арпада,
Мадьярский двор зовёт его АндрАш.
Послать его на Русь походом надо.
Он ревностный последователь наш».
 
***
Прошло пять лет, как злобные мадьяры,
Что в Галиче обманом взяли власть,
Разнузданных бесчинств своих кровавых
Жестокую выплёскивали страсть,

Творили галичанам много срама:
Их женщин отнимали у мужчин,
В конюшни превращали божьи храмы,
Не уважали старческих морщин,

Смоленского убили Ростислава,
Когда Владимир был у них в плену.
По городам пошла дурная слава
На угров подниматься на войну.

Боярский бунт на молодого принца,
Какого Бела Третий посадил,
Тут вспыхнул, словно алая зарница,
Но А;ндраш его войском подавил.

И только князь Владимир Ярославич,
Сбежав из плена, стол свой смог вернуть.
Поляки помогли ему сесть в Галич,
А ляхов русским трудно обмануть.

Они за то потребовали долю –
Им Червенские выдать города,
Тем князя обещанием неволя,
Какое за княжЕние он дал.

Но тут пришла нежданная подмога –
Маринкина летучая орда.
Владимир Ярославич, славя Бога,
Сказал своё полякам: - «Никогда!»

Уж пишут Беле Третьему ишпАны:
«Мы видим чёрным дым её знамён,
Как идол поминального кургана,
Что крадой погребальной опалён.

Она идёт войною к нам, мадьярам,
И хочет за Моравию отмстить.
И с нею всякий сброд, жестокий, ярый.
Одним нам их никак не победить».

С мадьярами в Карпатах были стычки.
И вот пришла их конница на бой,
Горланя войсковые переклички
И рыцарский выстраивая строй.
 
Маринка к уграм смело поскакала,
Срывая вскачь ретивого коня,
И речь как полководец им сказала,
Ораторского полную огня.

- «Мадьяры! Украшает щит мой лебедь.
ЛебЕдии он символ, той земли,
В какой когда-то жили ваши деды
И вы, не будь скитаний, жить могли.

И вот теперь я к вам пришла оттуда
И говорю здесь, что мы с вами все
Должны ценить и уважать друг друга,
Объединиться к дружбе, не вражде.

Покинутая вами Ателькуза
Меж Волгою и Доном по степи
От дани печенегов и огузов
Для странствий ваших дух вам укрепит!
 
Теперь вы стали сильным королевством,
Но Ишпаны что вам дают взамен
Той службы, на которой по наследству
На выбор принимать вам смерть иль плен?

Я вас зову в поход на крестоносцев!
Забыли вы, как венгров бил Оттон?!
В земле германской предков ваших кости.
Идите и напомните о том!

Им, чей король Оттон Великий Первый
Империю германцев основал
И под предлог распространения веры
Славян и венгров конницей топтал.
 
Их Генрих Птицелов народы наши
В своих походах столько истребил,
Что нашим предкам кровь из общей чаши
Пришлось века хлебать по мере сил.

Когда-то он от венгров строил бурги,
А Бранибор был центром стодорян.
Чтоб все они германцам стали слуги,
Он не жалел для них кровавых ран.

Союзы племенные ободритов,
ГлинЯн и вАгров, лЮтичей, древЯн.
Все эти имена теперь забыты,
Как нет земли у западных славян.

Когда стал Велиград их Мекленбургом,
А Бранибор назвался Бранденбург?
Нам нечего делить, славянам, уграм,
Когда врагов нам общих тьма вокруг!

Зову с собой в поход и вас, мадьяров.
Вперёд на пфальц германских королей!
Стелите за собою дым пожаров,
Как знамя чёрной армии моей!»

Так венгров это тронуло воззванье,
В их памяти оставившее след,
Что Чёрною одну из своих армий
Они назвали через двести лет.
 
***
Вот в СЕкешфехервар зовут Маринку
Предстать перед венгерским королём,
На трапезу – застольные поминки
И на переговоры с ним вдвоём.

Марина повстречалась с Белой Третьим.
Их разговор записывал хронист
И после в обсуждениях на сейме
Цитатами использовал тот лист.
 
- «Вы заявили о правах славянских
На эти земли, на страну мадьяр.
Такой войскам ваш лозунг атаманский,
Пленённым обаяньем ваших чар.

Но я таким отвечу изреченьем
Со ссылкой к историческим трудам,
Которые читаю с увлеченьем,
Когда от дел других свободен сам.

Трактат об управленье Византией,
Империей, - занятный документ.
В нём есть характеристики о мире,
Каким две с половиной сотни лет.

В нём Константин Седьмой Багрянородный,
Наставник, а послушник – сын Роман.
В том сыну поученье благородном
Свидетельство миграции славян.

Там сказано, что первые славяне
В шестой пришли в Европу только век.
Племён их многочисленных слиянье
Позволило занять им поймы рек,

Где издавна, с времён походов Рима,
Германские селились племена,
Чьих становИщ приют неумолимо
К переселенью двинула война.

Когда с востока шли в Европу гунны,
Германцы снялись с мест и взяли Рим.
Переселенье то постичь не трудно.
Трудней понять, о чём мы говорим».

- «Я поняла, о чём Вы говорите.
Намёки ваши для меня ясны.
Европа – не славянская обитель
И притязанья наши не честны.

Славян и Русь в трактате разделяет,
Сам Константин две сотни лет назад,
О Сфендославе нам упоминает,
Что княжичем уряжен в Немогард.

Там города: Смоленск как МилинИски,
Чернигов назван как ЧернигогА.
Я видела трактат в отцовском списке
В несовершеннолетние года».

- «Вы очень образованная дама
В наш грубый век, я много удивлен!
Приблизить Вас хочу к себе тем самым
И предлагаю зАдарский Вам лен.

Мне в Задар нужен грамотный наместник,
Чтоб ладить мог с хорватами ишпан,
Хранить их от венецианской мести
И усмирять волненья горожан.

С Венецией давно воюет Задар -
Большой военный и торговый порт.
Назад четыре года там, недаром,
Разбили в море итальянский флот.

За тридцать лет в народных трёх восстаньях
Терял там власть венецианский дож
Под гулы городского ликованья,
Врагов его вгоняющие в дрожь.

А мы преследуем иные цели –
Приют народам под своим крылом.
И крепостей германских цитадели
Давно в своих набегах не берём.

Теперь в Венгерском нашем королевстве
Многонациональная среда.
И с византийским дружим василевсом,
И немцам мы не причиним вреда».

- «На лен отдайте Задар Вы Мстивою.
Мой самый лучший воин-ободрит
Уже среди мадьяр слывёт героем,
В Далмации же будет знаменит.

А я служу короне византийской,
Мне в подчинении Тмутаракань.
И с ней придворный титул деспотиссы
Был Ангелом Вторым Исаком дан».

- «Я вижу эрудицию, культуру,
Чего прошу и от своих мужей,
Учиться посылая их, понурых,
По образованной Европе всей.

Учились?»
- «Университет Болоньи».
- «Весьма достойный образец наук!
А мне вредят занятьям частым войны,
Учиться, право, не хватает рук».

- «Я знаю, и династия Арпадов
В Европе просвещённою слывёт.
Широкий кругозор научных взглядов
Приводит к благоденствию народ.

Особо уважаем мной ваш Кальман.
Таких законов и идей фонтан!
А как он современно, гениально
Снял споры иудеев, христиан!

«О ведьмах, каковых на самом деле
В природе не бывает никогда»
Он труд писал научный очень смело.
Хоть Церковь оценить его труда

Не посчитала нужным и в дальнейшем,
Расследуя доносы прихожан,
Еретиков среди мужчин и женщин
Всё ищет и казнит, как злой тиран».

- «Марена, Вы мудры, как Кальман Книжник,
И, как Евфимия, его жена, -
Славянка, в окруженье его ближнем,
УЭссекской что Гитой рождена

В законном браке с князем Мономахом,
Наследных не родившая детей,
В измене уличённая монархом,
Пропавшая во тьме монастырей.

Вы русская, как мать моя Фружина,
Дочь киевского князя и княжна,
Какую привезла сюда дружина,
Чтоб стала моему отцу жена.

Прошу Вас стать супругою АндрАшу,
Отвлечь от притязания на власть.
Он слушать не желает волю нашу
И зависть в его сердце завелась.

Поможет принцу брак угомониться.
Хоть юноше лишь девятнадцать лет,
Но дети, что пойдут у вас плодиться,
Потушат его страсть иных побед».

- «Вы просите венгерской стать царевной
И все народы браком примирить?!
Но не национальной распрей гневны
Они, а нищетой, с которой жить.

Мои войска, что подняты призывом
Не мести, а добычи дележом,
Поход не прекратят до тех пор миром,
Покуда не насытятся все в нём.

Политика наследия престола…
Куда её девается мораль,
Когда перед женою в виде голом
Муж брачной ночью предстаёт, дикарь?

Я рождена не для любодеяний,
Хоть и не буду девою святой.
Борьбу за власть наследных притязаний
Я не смогу остановить собой.

Вы дайте мне проход по вашим землям.
Пусть комитаты помощь мне дают
В конях, оружье и запасе хлебном.
Я ж пресеку все мародёрства тут.

Я поведу войска к моравским землям,
На Оломоуц или замок Брно
И Пражский Град отныне пусть мне внемлет,
Хоть будет непокорным всё равно».

Марина попрощалась с Белой Третьим.
Он был её отказом огорчён,
Но с уваженьем к данному ответу
Преследовать не стал Морану он.

В Моравию она ушла с отрядом,
Какой за ней из Киева пошёл,
А половцев, аланов за награду
Король венгерский за собой увёл.

И бродники в дороге зароптали.
За ними шёл обоз их жён, детей,
Которые ночами замерзали
И мокли все под стрелами дождей.

В Моравии обоз встречала осень.
Холодный ветер сырость нёс и снег
И дождь свои рубил зарубки косо
И заморозками встречал ночлег.

Мстивой, узнав о назначенье в Задар,
Хотел весь свой отряд вести на юг
Принять такую щедрую награду,
А не терпеть дыханье скорых вьюг.

- «Марина! Нам пора остановиться!
Бессмысленный дальнейший твой поход.
К зиме пора нам думать, где укрыться.
Устал бродить в обозе мой народ.

Мы бродники, пойми, но не бродяги.
И мы, как все, оседло жить хотим.
Хоть чёрные на бой зовут нас флаги
И ратный дух в груди не истребим.

Аланы все остались в Византии,
А половцев мадьяры увели.
Им дали земли, кланы расселили.
Заботятся о людях короли!

Зачем идти теперь к моравским землям?
Что сможем мы моравам предложить?!
Закончим свой поход разгромом, пленом.
А так ещё хотелось бы пожить!

Зачем ушли мы из Тмутаракани?»
- «Ещё вернёмся, что ты заскулил?!
Зовут нас угнетённые славяне.
Их крик о помощи даёт мне новых сил

До Нюрнберга, до замка Бабенберга
Идти, а что нас мало – не беда!
Пожарами внезапного набега
Имперские охватим города!»

- «Похоже, ты ума уже лишилась!
Нас здесь задавят, как слепых котят».
Марина даже не остановилась,
Послушать, что в обозе говорят.

Шли бродники по Чехии на север,
Моравам возвращая прежний кров,
Чьи пашни затянул пырей и плевел,
Средь увяданья луговых цветов.

Встречал Марину на реке Морава
Склавин моравский старый Земомысл
С большой семьёй. Детей, внучат орава
Деторожденью предавала смысл.

Своим трудом кормились те словены, (4)
Питались тем, что дать могла земля
Рукам натруженным в мозолях, венах
В засеянных и вспаханных полях.

«Здесь жили кельты, после маркоманы,
Кого сменил моравский наш народ,
Что княжества свои здесь создал САмо,
Великую Моравию и вот

Пришли с востока дикие мадьяры,
А с запада германский натиск креп.
И все хотели земли наши яро,
Все есть хотели наш славянский хлеб.

В империи теперь Священной Рима
Католиками все мы состоим
И кормим крестоносцев-пилигримов
И по-германски речи говорим.

Здесь правит князь и год уж нет маркграфа.
ВладИслав Йиндржих был моравский граф,
Сидит в плену в смирительной рубахе.
Епископ его взял, атаковав.

БржетИслав Йиндржих, наш епископ пражский,
Кто Отакара ПржЕмысла прогнал,
А также претендентов всех моравских,
Удельным князем чтоб никто не стал.

СпытИгнев в Брно и Святоплук Емницкий,
А в Ольмюце Владимир, БржетислАв.
Во власть их завещали нам как близких
Князь Ота ДЕтлеб, Брненский ВратислАв.

У князя оломОуцкого Оты
ДюрАнсия из Киева жена.
Мстиславом и Любавою в охоту
В греховной страсти плотской рождена.

Я эту тему здесь не зря затронул.
В прелюбодействе даже есть любовь.
У наших претендентов на корону
И русская течёт отчасти кровь.

Ты пособи, Марена, их движенью,
ВокнЯжение братьев уряди
И мы тебя за это уваженье
Народною любовью наградим!»

И с собранным моравским ополченьем
Марина и мятежные князья
Сражались все в славянском единенье,
Ведь родственную кровь предать нельзя.

И бродники с усилием геройским
Рубились, словно защищали лен,
Отбросили епископское войско
С потерями до самых пражских стен.

И вот в скопленье чешского народа
Встречал героев БржетислАвский град,
Где всем освободителям в угоду
Устраивали жители парад.

Красноречиво выступил СпытИгнев,
ВокнЯженья произносящий речь.
Он, словно первый истину постигнул
И ею вдохновился всех увлечь.

- «Наш замок Брно! Славянским словом брнити
Мы кельтский город Эбуродунон
Назвали, словно высекли в граните
И будет нам надёжным стражем он!

Моя мечта – славян со всего света
В империи одной объединить.
Вот было бы могущество при этом!
Великое! Да что там говорить!

Но всех их разделяет жажда власти
Наследной обособленной земли.
С тем множатся веками их несчастья
И славу их преданья погребли.

Великое движение народов
Разъединило наши племена
И общего славянского исхода
Ещё не наступили времена.

Но верю я – в необозримых далях,
За горизонтом будущих побед
Единства мы найдём свои скрижали
Не может быть, что их в природе нет!»

***
Марина шла в Богемию с отрядом
С поддержкой населения теперь.
Моравам возвращала жУпы, грады (5; 6)
Стараясь избежать прямых потерь.

Казнила католических жупанов,
Повсюду привечала бедный люд
И до сих пор там с именем Мораны
Словаки песни старые поют.

Немецкое теснила населенье
К германским землям герцогств и ландграфств,
Повстанческое множа ополченье,
Холопское против избытка барств.

Марина в Брно оставила обозы.
Их приютили женщин и детей
Словены, как нагрянули морозы,
Посыпав с неба наледью дождей.

И вот пред ней Баварские угодья,
Покинутые герцогом своим,
Ведь Людвиг Первый был тогда в походе,
В Сицилии и император с ним.

И недовольство всей баварской знати
(Любимчиком её был Генрих Лев,
Лишённый императором некстати
С Баварией других владений всех)

Без Людвига заметно проявлялось.
Князья закрепощали города,
Где рентой феодальной облагалось:
Наследство, долг и результат труда,

Особо тяжкий труд горнорабочих,
Купечество, надел земли крестьян,
Ремесленные цехи, чей просрочен,
Не отдан займ, и латы из славян. (7)
 
***
Как с немцами выстраивать общенье,
К Марине обратился муж Мстивой.
Им попадаться стало населенье,
Всё с речью незнакомой меж собой.

- «Свои поведай нам, Марина, цели.
Чего добиться хочешь ты в стране,
Где крепости – из камня цитадели
И каждый бюргер – рыцарь на коне?» (8)

- «Я знаю диалект верхнегерманский,
Но думаю, и здесь меня поймут.
К тому же угнетённый люд крестьянский
В количестве большом славяне тут.

Германия без Генриха Шестого.
Чтоб стать и сицилийским королём,
Наёмные войска в походе снова
Богатства грабят с ним огнём, мечом.

Власть Генриха не в чести феодалов.
Церковные и светские дела
Дают князьям их министериалов
И мейеров за плуг и два вола. (9)

Теперь здесь каждый город обособлен,
Ведь помощь от соперника не ждать,
И городской совет везде озлоблен
Политикой, что князь стремится дать.

Воспользуемся этим положеньем.
Как нож разрежет масло мой отряд,
Когда пойдёт с народным ополченьем
Брать штурмом города их все подряд.

Серебряные рудники Шварцвальда –
К набегу очень лакомый кусок.
И пусть слагают фрайбургские скальды
Легенды про славянский марш-бросок.

Германия заплатит нам свой вЕргельд (10)
За все убийства пращуров славян!»
Мстивой подумал, что Марина бредит
И отошёл, чтоб корма дать коням.

Заехали в ближайшие селенья,
Подняли боевым призывом сход
И с кличем всё мужское населенье,
Вооружив, забрали в пеший сброд.

Как водится, Марина выступала,
Взметала бойко остриё копья
И за собой сторонников сзывала
Идти сражаться, злобою кипя.

- «Deutsch-Bauer, кончай свою работу,
Ведь не в твоём владении земля
И на владельца начинай охоту,
Пусть этого законы не велят!

Ты трудишься в невзгодах и лишеньях,
А результаты твоего труда
К своим, итак богатым накопленьям,
Сеньор спешит присваивать всегда.

Ну, разве сердцу тут не возмутиться?!
И разуму как тут не зароптать?!
Терпеть и ждать – в том нечему гордиться.
Нас справедливость требует восстать!

Восстаньте же, как штединги и фризы.
Поместья знати их разорены.
Маркграф на вЕртел жареный нанизан
И нет его разграбленной казны.

Там изгнаны коварные прелаты.
Аббаты лишены своих земель.
И вы вставайте, крепостные-латы!
Свобода, вот моих призывов цель!»

Беднейшее германское крестьянство
Из нищих онемеченных славян,
Кто жизнь кончал верёвкою иль пьянством
С кровоточением душевных ран,

Призыв Мораны тут же поддержало,
Взялось как ополченье за мечи,
Само какие в кузницах ковало,
В обмен ли покупало за харчи,

Все к городу дороги перекрыло,
Осадные поставило посты,
Как ливнями осенними залило
И крепость подняла свои мосты.

И вот пред ними грозный город Нюрнберг,
Как рыцарский сплошной закрытый шлем.
- «Штурм крепости такой опасен, труден.
Погибнуть здесь придётся, видно, всем».

- «А ненависть твоя где ободрита?
Мстивой, опять пугаешь молодцов!
Отмщения! Обида не забыта!
Здесь ярость мне нужна твоих бойцов!

Крушите, как берсерки, крестоносцев!
Здесь наш предел, костьми поляжем все,
Как иней после лёгкого морозца,
Который на доспехи к нам осел!

Не выдержать здесь Нюрнбергу осады.
Мы голодом возьмём его морить.
Когда угомонятся их бравады
И нечего там будет есть и пить,

Они откроют главные ворота
И сами графа Фридриха казнят,
Коль с голоду сдыхать им неохота».
- «А, может, на прорыв пошлют отряд?

Ужасен их удар тяжёлых конниц.
Несокрушим тупой железный клин.
Не перебить его концами ножниц».
- «Но под дождём он грузен, уязвим.

Коней увязнут латные наряды.
Псам-рыцарям их не поможет кнут.
И тут мои летучие отряды
Железо это всё перекуют!»

***
«О, нюрнбергская добрая София!
Да молится о Вас святой Зебальд!
Примите пилигрима с Византии,
Которого зовут ПатрИк ГерАльд.

Графиня и владелица сеньорий!
Пишу Вам откровенное письмо.
С тех пор, как я покинул Капитолий,
В делах любви нигде мне не везло.

София, как прелестны Вы собою!
Я видел Вас рождественской порой
И город со скалистою горою
При этом мне навеки стал родной!

Ваш министериал и миннезингер
Умрёт, коль не дадите ему знак», -
Тут дьявольская мысль пришла Маринке
Графиню заманить попасть впросак.

Письмо она отправила с паролем,
Который всех влюблённых укрывал,
Чтоб Фридрих Первый, граф фон Нюрнберг-Цоллерн
Ту весточку нарочно прочитал.

С тем, занятого ревностным разбором
Жены, любовных и семейных дел,
Отвлечь главу всем городским дозором,
Ослабить обороны в нём предел.

На штурм пошла орда на город Нюрнберг,
Стремясь, скорее, больше напугать,
Пока бургграф пытает, кто же любит
Его жену, решаясь ей писать.

Маринка жгла богатые посады,
Пустив пожар за крепостной стеной
И к ночи отступила как парадом
Под бледною баварскою луной.

Затем пошла к евреям-камеркнехтам (11)
И амфоры для жидкого огня
К возмездию, словно Заветом Ветхим,
Вручила, на идею променяв, -

Поджечь трансепт собора в Регенсбурге (12)
И атриум его спалить дотла,
Чтоб фрески уничтожить в штукатурке
Их копоть дыма чернотой смогла.

- «Мой герцогу с епископом приветы
От всех погибших западных славян!
Я знаю, вы способны к переметам -
Помощник вам к поджогу будет дан».

- «Католиков грехи искупим кровью:
Погромов, издевательств и смертей.
Пусть чёрная завеса к изголовью
Затянет дымом спальни их детей!»

Затем пустились бродники на Зальцбург,
Где взяли крепость на горе Фестунг,
Епископства владения разграбив,
В Каринтию вперёд гоня испуг.

***
Их встретили словены-карантанцы
В стигматах их мучений на челе,
Давно под гнётом жившие германцев
С закрепощеньем на своей земле.

Старейшина в одном из их селений
С Мораной очень долго говорил,
Как заповеди чьих-то откровений
В язык доступный ей переводил.

- «Здесь пять веков назад, в Восточных Альпах,
Возникло государство у славян.
В сказаньях не рекли об этом скальды,
Не ведал то и киевский Боян.

Когда ушли отсюда лангобарды,
Аварцы привели сюда славян,
Освоив земли у истоков Дравы.
Аварский управлял ими каган.

Возникла Карантания на зависть
Соседним всем баварским племенам.
Здесь карантанцы с франками сражались,
Оставив о себе лишь в память нам

Каринтию и замок Крнски, где правил
Язычник – карантанский князь Борут
И Людевит Посавский, кто возглавил
Борьбу хорватов против франков тут.

Но франки то восстанье подавили,
Разбив страну на несколько маркграфств,
И знать славян от власти отстранили,
Лишив её всех привилегий, прав.

Теперь здесь герцог Ульрих из Спанхеймов
И Бабенберги раздирают власть.
Традиции забыты земских сеймов.
Да бог бы с ним, самим бы не пропасть!

Закрепощают целые деревни,
Аббаты, фогты вымогают сбор, (13)
Уклад наш жизни запрещают древний,
Какой спасает только близость гор».

- «Отряд в походе длительном измучен.
Я силой не смогу помочь здесь вам,
Но вклад внесу в свободы дух могучий –
Сто фунтов серебра на нужды дам!»

- «Спасибо, благодетельница наша!
Нам Бог тебя как чудо ниспослал!»
- «Из Зальцбурга серебряные чаши
Для вас Бог у епископа забрал».

***

И вот опять Угорские Карпаты
Встречают их, как моря буруны,
Чьи пенистые гребни – перекаты
Пушистых облаков в грядАх цепных.

Задумчивая даль, лесная поросль,
Густые склоны в дымке голубой,
Изогнутые, как узорный полоз,
И кучевая блажь над головой.

Марина красоте пейзажей внемлет.
Открытой дали радуется глаз,
Где вечность убаюканная дремлет,
В долины с гор туманом растеклась.

Закончился поход. Кто в Брно, кто в Задар,
Разъехался весь бродников отряд.
У каждого в фунт серебра награда.
Кочевник и такой добыче рад.

А в Задаре назначили Мстивоя,
Как Бела Третий сам того хотел,
Военным гарнизона головою,
Навечно город передав в удел.

От важности Мстивой зазнался вскоре,
Как муж Марину разочаровал.
И шум Адриатического моря
Однажды за собой её позвал.

Она, что вышла замуж, не жалея,
Всё ж в Задаре сбежала от него.
В Константинополь уплыла галея,
Взметнув венетский парус высоко. (15)

VIII
 
Пока плыла Марина на галере,
Задумала литературный труд
Про русский свой народ в глубокой вере,
Что этот труд когда-нибудь прочтут.

Из Зальцбурга она везла бумагу,
Перо, чернил от храмовых писцов.
Подобно чернокнижнику и магу,
Что пишет заклинанья мертвецов,

Она писала русские скрижали
Традиций, смыслов, нравов вековых,
Которые Марину погружали
В глубины представлений родовых.

Там грезились зачатки субкультуры
У этноса, незнающего власть,
Наследственности чистая натура
Которого ещё не родилась,

Народа справедливости, свободы,
Советом разрешающего спор,
Старейшины какого, путеводы
На пращуров своих бросают взор

Туда, где у истоков поселений
Не к обороне воздвигался град
И мирно ладить с чуждым населеньем,
Сосуществуя, славянин был рад.

Источники, врезавшиеся в память,
Прочитанный давно материал
Марине, продолжая душу ранить,
Мозг истиной никак не принимал.

«Славяне! Многочисленное племя,
Что не сложила жизнь в один народ.
Прошло или наступить ваше время,
Как у других народов в свой черёд?

Откуда вы пришли? Куда идёте?
Ваш путь тернистый неисповедим.
Как птица, повреждённая в полёте,
Куда, в какую пропасть мы летим?

Повсюду вижу ваше притесненье.
Свистит порабощающая плеть
Над проплывающей, согбённой тенью
Народа, обречённого скорбеть.

Я вижу купола его, зарницы
Грядущих устремлений и надежд,
Которым будет суждено не сбыться
В земле, корней не знающих невежд».

***
Она предстала перед базилевсом
Под сводами ВлахЕрнского дворца,
Где он с личиной громовержца Зевса
Сидел в короне с лаврами венца.

Варяжская кругом стояла стража.
Её начальник главный – аколуф,
Что на Марину глаз не пОднял даже,
Зевал в углу, практически уснув.

И вот весь церемониал манерный
Закончился беседою простой.
- «Вы знаете, что здесь у нас, в ВлахЕрны,
Покров свершился Девы Пресвятой?

Юродивым явилась Богоматерь,
Над ними распростёрла омофор.
Защитой от бесовских чар, заклятий
Сиял с любовью лучезарный взор.

Тот смысл взят Андреем Боголюбским
В Владимирово-Суздальскую Русь
И учреждён епископом вам, русским,
В Покровский праздник, с чем не соглашусь.

Ведь без согласия митрополита,
Без патриаршей санкции на то,
Как смеет православный ваш пресвИтер (16)
Судить без разрешенья о святом?!»

- «Я покажусь далёкой Вам от веры,
Мой Государь, но спорить не берусь,
Не понимая смысла той химеры.
Я о другом просить пришла за Русь.

Хочу писать tractatus о славянах.
Научный нужен мне material.
Готова утонуть в материалах,
Которые историк древний дал.

И во всём мире нет библиотеки
Такой, какую смог собрать Царьград.
Он мудростью, достойной древних греков,
Немыслимо и сказочно богат!»

- «В своих трудах Прокопий Кесарийский
Славян шестого века описал.
Размножены его сказаний списки
И ни один, заметьте, не пропал.

Что видим мы из этих описаний?
Жестокий, примитивный ваш народ,
Подвижник разрушений, враг созданий,
Дикарь и воин тягот и невзгод,

Что начинал в набеговом хозяйстве
Прикладывать усилия, труды
И видел в этом варварское счастье,
Как уваженье в гуще бороды.

Теперь вы – византийские вассалы.
И веру, чтобы нашу укрепить,
Чего бы вам она не указала,
Вы всё должны исполнить, ей служить.

Во всём славянам нужен покровитель:
В хозяйстве, в политических делах,
Поскольку каждый ваш руководитель
Заводит свой народ в тупик и крах.

И с верою под сенью патриаршей
Вы боретесь язычеством своим,
Чураетесь духовной воли нашей.
Задумали воздвигнуть Третий Рим?!

Сейчас бунтуют сербы и болгары,
Свободу силятся отвоевать.
Стремленья их ясны, как мир наш старый, -
От пирога себе кусок урвать.

Но в глупости своей, слепой гордыне
Они не понимают одного –
Все жаждут обособленности ныне,
Но не достигнут сами ничего.

Империя их кормит, просвещает,
Культуру, добродетель им несёт,
А их всё больше это возмущает
И ослепляет принимать за гнёт.

Славяне, кто такие, назовите?
Как бродники они, по сути, сброд,
Который предаёт свою обитель.
Ну, что это, скажите, за народ!

От веры, от страны, от государства
Беспечно отрекается, крича,
А угнетенье над собой и барство,
И беззаконье терпит, не ропща!

Нет прошлого у этого народа,
Нет письменности здравой, нет наук,
А вольность необузданной природы
Есть буйство склоки раболепных мук.

Поэтому, смирить прошу гордыню
И призываю вас склонить главу,
Чтоб византийской милости отныне
С покорностью воздать свою хвалу».

- «А кто тогда веками в Византии
Служил в наёмной гвардии царя?!
Вам вслух назвать того народа имя?
Его ромеи Rhosi говорят.

Два века уже служат вам варяги,
В этЕрии за рУгу состоят (17, 18)
И тАгмы их свои имеют флаги (19)
И ныне стражей тронною стоят.

Они наполовину здесь славяне.
Как можете такое говорить?!
Им ваша похвала теперь не станет
Наградою усердно вам служить.

Давно ль прошла пора переворотов
И заговоров, козней, мятежей?!
Давно ль врагам дворцовые ворота
Не преграждала твёрдость их мечей?!

Служил ФокЕ НикИфору Второму
Наш князь в войне болгарской, Святослав,
Чей натиск византийскую корону
Позволил удержать, не потеряв.
 
Мы помним, и как мать его родную
Княгиню Ольгу Константин Седьмой
На исповеди тайной одесную
Крещеною звал стать его женой.

Славяне просто не набрали силу.
Они ещё покажут свою мощь,
Духовным центром став на зависть миру,
Который никому не превозмочь!»

Такая речь смутила василевса.
Он поспешил уйти от темы той
И, доводам придав побольше веса,
В беседе совершил манёвр крутой.

- «Хранительницей рукописей, свитков
Античности языческих творцов,
В пожарах Древней Греции, Египта
Спасённых знаний древних мудрецов,

Хотите стать в моей библиотеке?
Её с Александрийской не сравнить.
И ценностью своей в грядущем веке
Она другие вынудит забыть.

Вы сможете писать свой труд про Rhosi,
Черпая из источников прямых
Древнейшие ответы на вопросы,
Самой себе не задали каких.

Что охватила древняя наука,
Что описать восторженно смогла,
Читать иным сейчас такая скука,
Дай волю, чернь безудержно б сожгла.

Но я храню завещанную мудрость
И всем велю папирусы беречь.
Ведь это только варварская глупость –
Былые ценности, отвергнув, жечь.

Что мне ответит гордая славянка?
Хранительницей будет древних книг,
Стеречь великой мудрости изнанку,
Как идолов, наук священный лик?»

- «Заманчивое Ваше предложенье
И отказать ему я не вольна.
Я соглашусь всему вести храненье,
Что дали нам былые времена».

И так Марина приняла в Царьграде
Империи библиотечный фонд.
Пытливый взор в хранилищные склады,
Как солнца диск, упал за горизонт.

IX

Марина погрузилась в тайны свитков
Ромейских и арабских образцов,
Чтоб рукописи изучить с избытком
Всех письменности древних мудрецов.

Весь портик каллиграфов-антикваров,
Пергаментный хранящий манускрипт
От влаги, грызунов и от пожаров,
От девы ничего не утаит.

С упорством, для наук самозабвенным,
Ни времени, ни силы не щадя,
Как есть к ручью, к истокам знаний древним
Она припала, как к соску дитя.

То стоило затраченных усилий.
Средь вороха папирусов, бумаг,
Которые уж крысы надкусили,
Марина отыскала артефакт,

Не хроник, пожелтевших, и анналов,
Чей автор Иордан, Кассиодор
Был порчей обгорелою немало
Унижен, бросив в будущее взор,

А мыслей, обретённых по крупицам,
Какие изложили в свой черёд
Маврикий, император византийцев,
Прокопий Кесарийский, Геродот.

Славяне был оседлый древний этнос,
Что кровью многочисленных племён
Замешан, героический, как эпос,
И множеством чужих культур слоён.

Ещё в эпоху бронзового века
Из общности им родственных родов
Славянский род, подобно древним грекам,
Уже был обособиться готов,

Когда делились древнеевропейцы
На кельтов и германцев, и славян,
И балтов, кто все были земледельцы
И сеятели зерновых семян.

Славян теснили готы и германцы,
Не брали дань, а забирали жизнь.
Но оргии их яростные танцы
На жертвенниках поминальных тризн,

Богам лесным смолёные куренья,
Гончарное, резное ремесло –
Всё отвечало смерти лишь презреньем,
Всё размножалось смерти той назло.

Когда в Европу шли с Востока гунны,
Славяне разбежались по лесам
И в заводях попрятались бесшумных,
Мешая всплеском птичьим голосам.

Славяне убегали от пришельцев
В болота, на озёра и в леса,
Где делали засеки их умельцы,
Деревья, как на колья, обтесав.

Скрывали камышовые тростинки
Их целые селенья под водой.
Как будто осетровые икринки,
В метании леплясь одна к одной,

Славянские спасались ребятишки,
Проворно погружая в топкий ил
Свои босые стопы и лодыжки,
Чтоб гунн не обнаружил, не убил.

Холщёвая мешала им рубаха.
Затаивал младенец в страхе крик
И мок, от степняка терпевший страха,
И старый волхв, совсем седой старик.

Пока Европу гунны сокрушали,
Славяне размножали мирно род,
Пустующие земли заселяли
И злаков культивировали всход,

И как-то незаметно расплодились.
Им гунны дали численно взрасти,
Раз в воины степные не годились –
Коней в лесах не выгодно пасти.

А гунны разогнали злобных готов,
Разрушив их селенья, и народ
Укрывшихся славян в лесах, болотах
Не истребили у их спасших вод.

Потом явились тюркские каганы –
Жестокие аварские князья,
Кто ставили свои кочевья станы
На пашнях, средь славянского жнивья

И запрягали женщин в свои вежи,
Славянок полонённых, словно скот,
И издевались, грубые невежи,
Миролюбивый мучая народ.

При этом всех славян не истребляли,
Чтоб данью обложить невмоготу,
Парней и девок в рабство угоняли,
Стыдливо прикрывавших наготу.

Рабами персы интересовались,
Ромеи и Арабский халифат.
Тогда рабов все добывать старались.
Работорговлей был купец богат.

Славяне помышляли государство.
Мешал им в том межплеменной раздор
И грабящие их в набегах ханства,
Ветрами обнимавшие простор.

Тянули соки обры иль авары,
Замучил их Аварский каганат,
С каким они века сражались яро.
Об этом манускрипты говорят.

Потом на смену им пришли хазары,
Кто силой подчинили весь Кавказ.
И стук копыт, и пламя их пожаров
Тревогой стали для славян не раз.

Марина рассуждала о славянах,
Об их истоках, древних племенах,
Маджака вспомнив, рикса Валинаны,
Державшего Волынь в своих руках.

«Известно два славянских государства:
Великая Моравия и Русь.
Про Само, Карантании их братство
Я рассуждать пространно не берусь,

И братство землям пруссов или Вендланд,
Куда стремит германец свою прыть,
Их рыцарь – пёс в плаще тевтонском белом,
Хозяином чтоб там отныне быть.

Моравию сломили злые угры,
Над Рашкой византийские кнуты,
Хлеставшие века жупанов мудрых,
Описывали в небе хомуты.

И только Русь явлением свободным
Объединения народных масс
Вокруг князей – старейшин первородных
В традициях на вече поднялась.

Какой народ сумел внести славянам
Охранный дух и воинский задор,
Чтоб дать покой их пахотным полянам,
Когда в ночи крадётся к тыну вор?

Была же, не имея укреплений,
Известная и не одним числом
Черта донских славянских поселений.
От византийцев знаем мы о том.

Давным-давно, ещё до Белой Вежи
И до хазарской крепости Саркел,
Когда степным набегам не подвержен
Земли славянской южный был предел

И промысел в Хазарском каганате,
Где Киев рос торговым городком,
Где жил тудун, кто дань взимал к уплате
Со всех, кто вскормлен был своим трудом.

Порядок тот считался общим миром,
Незыблемым гарантом от Степи,
Чтоб русские могильные кумиры
Их вещие волхвы могли кропить.

Но Византия в этот мир вмешалась
Ведя туда торговые пути,
Где всякая торговля разбивалась
О страх Днепра пороги перейти.

С Хазарией в своё противоборство
Ромеи, мир терзавшие войной,
Наёмное натравливали войско,
Трофеи оставляя за собой.

Кочевникам был нужен землепашец,
Чтоб злаком, овощами накормить
Своих детей, хлебавших мало каши
И в вежах с детства вынужденных жить.

Аграриям же тратить на охрану
Своих людей, орудия и скот
Не выгодно, раз кочевые станы
За плату берегут честной народ.

Славяне стали брать пушного зверя,
Чей мех, как их янтарь цениться мог.
Им промышляли мирно чудь и меря
И в шкурах на речной сбывали торг.

По рекам же их грабили варяги,
Ведя свой боевой торговый флот
К тем землям, о каких слагали саги,
Зовя призывно юношей в поход.

И вот от тех набегов с удрученьем
Славяне пригласили воевод
Возглавить их общины ополченья
И охранять к ним путь торговых вод.

К норманнам обратились, к их конунгам,
Позвав к себе порядки наводить,
Беспомощные в этом деле трудном –
В своей земле рядить, как дальше жить.

А впрочем, нашей не было землею
Залесье финно-угорских племён
И мы пришли, и взяли их войною,
Хоть не распространяемся о том.

Конунги привели с собой дружины.
И, лязгая оружием своим,
Суровые норманнские мужчины
Решили ставить Русь как Третий Рим.

А может, русью были не норманны,
А род северо-западных славян,
За данью посылавших караваны
К словенским землям, чуди и мерян.

Что называли русью летописцы?
Их племя, данью балтов, весь и чудь
Державшее, войной крепило мыщцы,
Спартанскую собой являя суть.

Они пришли по зову в славе, силе
И племена разрозненных славян
Своей военной мощи подчинили
И ими руководствовал хакан.

Теперь же Русь в крови междоусобий
И рвут её князья, как волки, плоть.
Не мало ль нам могильников надгробий?
Зачем сие приветствует Господь?!»

X
Монолог Саломеи

Марину мысль точила о хазарах.
Её манила тайною своей
История и в манускриптах старых
Она, казалось, открывалась ей.

«Панийский Приск, Агафий с Феофаном,
Диакон Лев, Скилица, Марцеллин,
Зосима, Кедрин, Иоанн Малала,
Ещё Багрянородный Константин,

Ритор Захарий, Иоанн Ефесский,
Егише и епископ Себеос,
Ширакаци и Моисей Хоренский,
А также весь арабский симбеоз:

Абу-л-Касим с Ахмедом ибн Фадланом,
Или с Ахмедом ибн Абу-Якуб,
С Абу-Али Ахмедом ибн Омаром –
Все про хазар в своих трудах рекут.

Хазария – страна, какой не стало,
Что в подчиненье сдерживала Степь,
И государству Русскому немало
Смогла тем поспособствовать успеть.

В ней скрыта тайна русского народа,
Его завоеваний и побед.
И чтоб суметь понять его природу,
Сначала нужно взять хазарский след.

От Угру, меж Итилем и Бузаном
(Так звались реки Терек, Волга, Дон)
Была земля хазарского кагана
Давным-давно, уж веку испокон.

Арабские сказанья об Ал-Бейде,
Что пошлиной, где Волги поворот,
Торговые суда держал на рейде,
Как степняков Дербент – «врата ворот».

Ал-Бейда – Белый город Ал-Хазара,
Делился на Саксин и Ханбалык.
В восточной части бани и базары,
А в западной дворец, где жил малик.

Дворец царя иль каср малика-бека.
В нём от народа спрятан был каган,
Кто был духовным лидером три века
Скорей всего, как жертвенный баран.

Его шнурком душили кандидатом,
Чтоб указал, на царстве сколько лет
Он властвовать желает каганатом,
Хоть у него реальной власти нет.

Вся власть держалась иудейским пехом,
Кто был для всех хазар и царь и бек,
В походах защищён всегда доспехом,
Когда страну пугал араб и грек.

Кендер-каган был первым после бека,
Помощником во всех его делах.
И не было в Итиле человека,
Которому он не внушал бы страх.

Ал-Бейда был зимовник на Итиле.
Туда в кочевье вёл свои стада
Ашина и в затопленной могиле
Владыки прах сокрыть смогла вода».

Про древнюю династию Ашина,
Наследный род тюркютских всех владык,
Ещё в Болонье слышала Марина.
Их символ – волк, вонзавший в жертву клык.

«Ал-Бейду чужестранец звал Итилем,
Он городу дал имя по реке.
Названия другие все забыли,
Хранят лишь манускрипты в тайнике.

В Итиле были войлочные юрты,
Землянки, деревянные шатры,
Скотины многочисленные гурты
Спасались от морозов и зимы.

Хазарские тудуны и тарханы
Племён, родов степные богачи
На выпас гнали в степь своих баранов,
На водопой в итильские ключи

До осени от месяца Нисана.
Хазары на кочёвках родовых
Работали для податей кагану,
Но с каждым годом больше было их.

Каган раз в год, бывало и в полгода
Всю с войском объезжал свою страну.
И падал ниц народ ему в угоду,
Глаза не поднимая за версту,

При этом никогда его не видя.
Он стал лишь с иудеями таким
И где-то во дворце, на троне сидя,
Марионеткой был, удобной им.

Хазария – забытая химера,
Кентавр с человечьей головой,
В какую облеклась чужая вера,
Лишённая державы мировой

И жадно вновь искавшая державу.
Сначала византийский сателлит
Орду болгар до Плиски и Преслава
В степях Днепра безудержно громит,

Затем крепит межплеменным союзом,
Когда распался Тюркский каганат,
Болгар, мадьяр, аваров и огузов,
Кто головою брит или космат,

В одну страну на пятьдесят фарсахов.
(Такой персидской мерою длины
Измерить от Хазара до Песаха
Хазарию и мы теперь вольны).

Враги хазар исконно были персы,
С кем воевала Греция и Рим.
Столкнувший тех империй интересы,
Дух сверхдержавы был неодолим.

Потом на смену им пришли арабы,
Чтоб истинную веру донести.
И за века, обременившись скарбом,
С богатствами, каких не увезти,

Евреи шли к хазарам с иудейством,
Прогнав жрецов, в ком жил их Тенгрихан,
Как ересь изгоняя манихейства.
Елей сочился в идолах из ран.

Восстали все язычники кабары,
Когда вводился иудейский культ,
А также к ним примкнувшие мадьяры
Ушли к свободе от хазарских пут.

Другие, печенеги и огузы,
В наёмниках служить продались им,
В наездниках степных коней кургузых
Набегами Второй пугая Рим.

К козарам потянулись радхониты
Вести свои торговые дела,
Торговлей в Византии знамениты
Рабынями в чём мама родила.

Гоненья им вели ромеи, персы.
Они смогли народ свой сохранить.
И никакие шахи, базилевсы
Их с верою не перервали нить».

Авинова ещё в Тмутаракани
Спасла одну хазарскую семью,
Когда чинил погром израильтянам,
Породу их срубая на корню,

Её стратиг. Потомок Лакапина
В гонениях евреев преуспел
И главная тому была причина –
Любодеянье пленных женских тел.

Об этом говорила Саломея –
Наследница хазарского купца
И ныне византийского еврея
С чертами благородными лица.

Он чтил Талмуд, писать мог на иврите
И впалую трепал в молитвах грудь.
Историю об этом радхоните,
Купце, торговли ведающем путь,

Марине рассказала Саломея.
Две девы откровением сердец,
Волнение своё сокрыть не смея,
Как будто озарили весь Самкерц.

Семья купца хазарского Амрана,
Еврейская по матери семья,
Писала родословную кагана,
Подробности как тайну не тая.

- «Мы жили раньше в древнем Вавилоне.
Мой предок был тридцатый экзиларх
И песни о Давидовой короне
Мне пела в детстве мать моя Серах.

Я знаю, мы ведём своё колено
Из древней Иудеи, от царей,
Ещё до травли вавилонской плена
Диаспорой окрепшие своей.

В Персидском государстве Сасанидов,
Какое называлось Эреншахр,
Еврейские купцы, тая обиды,
Готовили мятежно его крах.

Последним сасанидским шахиншахом.
Царём царей был Третий Йездегерд.
Он сдал столицу Ктесифон арабам,
Насильственно покинув белый свет.

 А много раньше при Каваде Первом,
Когда в стране чадил зороастризм,
Верховным был его жрецом-мобедом
Маздак, кто в жертву вере отдал жизнь.

Почётный богослов зороастризма,
Он вызвал с беднотой делиться знать,
Став в Персии пророком коммунизма
В стремлении всех персов уровнять.

Нам близок был призыв идей Маздака,
Великий справедливости закон –
Чтоб труд людей в цене был одинаков,
Не должен силой угнетаться он.

Еврейская община поддержала
Насильственные меры дележа.
С торговлей хоть она не обнищала,
Но методы ценила грабежа.

Так иудеи в ярых маздакитов
Записываться стали под шумок.
Наживою без лишней волокиты
Когда еврей пренебрегать бы мог.

Они попрали мир зороастризма,
Который не понятен был им, чужд,
Не осознав имперского трагизма,
Что внемлет чаяньям народных нужд.

Когда зороастрийца из Ирака
Визирем назначал персидский шах,
Не мыслил он, что будет за Маздака
Тридцатый вавилонский экзиларх,

Ведущий род свой от царя Давида,
Потомственный раввинский иудей,
Который ненавидел Сасанидов
До самой казни, до последних дней.

Мар Зутра звали персы маздакита.
Он принялся их яро обирать
В восстании персидском знаменитом,
Когда пошли гонения на знать.

С ним хитрые купцы обогатились.
Покуда маздакиты брали власть,
Над справедливым равенством глумились,
Евреи, наживаясь этим всласть.

Потом Маздак казнён был и Мар Зутра.
Община иудеев подалась
Не в сумрачные джунгли Брахмапутры,
А на торговлю лакомый Кавказ.

С персидским конфискованным богатством,
Чтоб род их не скудел и не угас,
С хулой зороастризма, святотатством
Евреи убежали, не стыдясь.

В Дербенте им понравились хазары,
Что с персами вели свою войну.
Используя всех обольщений чары,
Евреи просочились в их орду.

И ласками, и подкупами знати,
Ввели своих красивых дочерей,
Сорвав табу языческих заклятий,
На ложе главных племенных вождей».

В истории хазарской Иудеи
Марина и представить не могла
Неистовые танцы Саломеи
И чувственно влекущие тела,

Чьи формы помнят княжеские юрты,
Где ласки иудейских дочерей
За таинством индийской Камасутры
Прервали род хазар у их князей.

- «Хазары то постигнуть не сумели,
Впервые видя женщину нагой,
Кого качать их будут колыбели,
Укутанные детской пеленой.

Когда в садах тенистых Семендера
Ребекка шла на Терек за водой
И соблазнила шада эльтебера
Своею красотою молодой,

Её стерёг колчан с дугою лука.
Красавица поила лошадей.
Угрюмый старший брат её Ханукка
Следил за ней как истый иудей.

Где был ещё в эпоху Сасанидов
Построен шаду сказочный дворец,
Обставленный весь роскошью Колхиды,
Его всегда воинственный отец,

Кто важный был вассал Козараима
И ездил в ставку дважды в год в Хамлык,
Серебряный милиарисий Рима
Среди дирхем в казне иметь привык,

Там принц влюбился в бедную еврейку
И взял её любимою женой.
Но замуж выдал дочь свою Ребекку
Отец еврей, чтоб правила страной.

Скажу тебе, Марина, откровенно,
В чём тайна иудейская невест.
По матери ведёт своё колено
Лишь наш народ среди других окрест.

Детей своих воспитываем в вере,
Что мать им нашептала в колыбель.
Пока отец с охотою за зверем,
За данью гнался вдаль чужих земель,

С кровосмешеньем было воспитанье.
Оно во всём главенствовать взялось.
Что значит мать, Талмуд и обрезанье,
Когда отца наследство прервалось!

Отец оставил детям власть и титул,
А мать скрепила связью родовой
С общиною своей, незримо с виду,
Как шея управляя головой.

В гаремах много жён иноплеменных.
Воспитывать детей дано не всем
И родовая память их забвенна,
Ведь родственность не жалует гарем.

Другое дело, если то царица,
Любимая хатун, его жена.
Чьё знамя в сердце хана водрузится,
Та нежить и его детей вольна.

Так незаметно через поколенья
Верхушка знати стала вдруг чужой
Хазарскому народонаселенью,
Поправ его гражданскою войной.

Евреи города заполонили,
Реальную захватывая власть,
Хазар в своей стране всего лишили,
Иных изгнав, в рабах оставив часть,

И всех хазар собою подменили.
Арабы называли их Абъяд,
Что белыми, красивыми прослыли
В теченье четырёх веков подряд.

Сумели подавить сопротивленье
Евреи с помощью наёмных сил,
Которых иудейский бек вторженье
Общинною казною оплатил.

Лишив хазар в своей земле надежды,
Что их судьба волнует их царей,
Что будет жизнь, какой была, как прежде,
Власть вынуждала расставаться с ней,

Столицу сделав караван-сараем,
Факторией на Шёлковом пути,
Чтоб всех купцов налогом обирая,
Взимать с них дань, какой не обойти.

Когда уже Обадия родился
И основал династию царей,
Тогда простой хазарин убедился,
Что власть наследно принял иудей,

Один из тех, кто звал Булана в горы,
Как ангел в ореоле белых крыл,
В пещеру, там, где были свитки Торы,
Которые потомкам он хранил.

Булан стал эльтебером Сабриелем.
Когда к Итилю шёл араб Мерван,
Вассальный князь кагана стал евреем
И был лишён сакральности каган.

Мерван был халифатским прозелитом.
Он заставлял хазар принять ислам.
И воины, что были им убиты,
Ещё не посещали божий храм.

Но он ушёл, подобно урагану,
Оставив осквернённым каганат.
Однако не вернулась власть к кагану,
Хоть он и возвратить её был рад.

Власть перешла к Булану-Сабриелю.
Он заточил кагана во дворец,
К народу чтоб раз в год возить к апрелю,
А сам надел его царя венец.

Два века мой народ жил под Шехиной –
Присутствие так Бога мы зовём…».
Всё слушала тот монолог Марина,
Участия не принимая в нём.

- «Хазария цвела и богатела,
Хоть делала всего белужий клей,
Транзитною торговлею имела
Доход, подобный Византии всей.

В ней жили вместе разные народы,
Какие возводили города
И процветать стремились год от года
Продуктами не своего труда.

С шелками караваны шли с Востока,
А Север нам давал меха, рабов,
Девиц высокогрудых волооких
Везти в Багдад к арабам был готов.

Духи, масла, златые украшенья,
Оружие и пряностей тюки
В транзитном провозились там движенье
На берегу большой степной реки,

Куда купцы стремились и спешили.
Там сладок был их временный постой.
Танцовщицы и снеди на Итиле
Веками были сказочной мечтой.

Ты знаешь, кто такие радхониты?
Купцы, торговый знающие путь,
Товаром караваны чьи забиты,
Что бороздят просторы вширь и вглубь;

Торгуют только дорогим товаром,
Чья ценность много больше, чем объём,
Затрачивать усилия недаром
Стремятся, богатея с каждым днём.

Они и проложили путь торговый,
Что из Европы, как в семи ветрах,
Вёл путников на Каспий, на просторы,
А далее на Балх, в Мавераннахр.

Везде в пути еврейские общины,
Так в Балхе славится Яхуданак.
Привалы, сокращая путь их длинный,
Спешат принять торгующих бродяг.

Но кончилось их время почему-то.
Писал о нём Иосиф-царь свой труд
До КОрдова  Хасдаю ибн Шафруту,
Кто на иврите был Исак Шафут.

Евреи убежали из Итиля,
Когда разрушил крепость Сфендослав.
Наёмников славяне перебили,
Всё золото из города забрав.

Наш путь лежал к границам Византии,
Скорей до их портов и кораблей,
Чтоб морем убежать в порты иные
Подальше от гонений их властей.

Великий караванный путь с Востока
На Запад, в Окситанию нас звал.
С веротерпимым графом Лангедока
Оазисом тот край евреям стал.

Изысканные рыцари Прованса
Известные ценители искусств,
Наук, литературы или танцев –
Художественных выражений чувств.

Смогли им левантийские торговцы
Из Каббалы доверить письмена
И стали озаряться альбигойцы,
Что создал мир не Бог, а Сатана;

Идеей дуализма заразили,
Чтоб христианский извратить догмат,
Тулузу делая вторым Итилем,
Раз город был торговлею богат.

Вся суть антисистемных верований -
В захвате экономики страны.
Призывы еретических воззваний
Для этого особенно важны.

Вносить раздор в общение народов,
Тенётами опутывая власть,
С призывом озлобляющим «свободы»
Диаспора в Европу добралась.

Катары, маздакиты, манихейцы –
Учения еретиков любых
Евреи заносили европейцам,
Чумой как крысы заражая их.

Тулуза или галльская Толоса.
Там правит граф сейчас Раймунд Шестой.
Никто в общину к нам не сунет носа.
Мы платим феодалу за покой.

А сами там ведём свою торговлю,
Как тысячи уж больше лет подряд.
И каждый иудей несёт под кровлю
Часть прибыли и сказочно богат».

Так в МАтархе , об этом, вся краснея,
Но не пугаясь окрика отца,
Марине говорила Саломея
И вытирала слёзы без конца.

Её трясло в какой-то лихорадке.
Исповедальный чувственный порыв
Она вложила в монолог свой краткий,
Все тайны предков с кознями открыв.

- «Ты спросишь, почему мы не в Тулузе?
В ТамАтархе оставлен мой отец
Главой общины, чтоб с торговым грузом
Купцов проезжих привечал Самкерц.

Мы стали здесь подвержены гоненьям.
Мариночка, о, если бы не ты,
То говорить мне это откровенье
Пришлось бы в царстве вечной пустоты!»

***
Марина в откровеньях Саломеи,
Окутанных лиричной пеленой,
Почувствовала пропасть, чем евреи
Разведены с планетой остальной.

«Хазария – пример тех вырождений,
Когда национальный интерес
Влиятельным не обладает мненьем -
Сказал так византийский базилевс.

И, чтоб не стать подобною химерой,
Так важно не терять своих корней.
Научены хазарским тем примером,
Другие страны быть должны умней.

Хазарию пленили радхониты,
Придя к Итилю Шёлковым путём,
Всё источили, будто паразиты,
И задушили, оплетя вьюнком.

А дальше, как какое наважденье.
Стремясь, как можно больше загрести,
Заламывали цены ограбленьем
Всех, кто сбывал и жаждал обрести.

Хазар международная торговля
Богатством развратила, увлекла.
Наёмная рабов шальная ловля
Солиды и дирхемы им дала.

Сбор пошлинный им из варяг в арабы
Булгария платила и Хорезм,
И русские купцы с ватагой храброй,
Кто Волгою плыл до Каспийских бездн.

Торговля европейская с Востоком
Вся в цепких оказалась их руках.
И, словно в удушении жестоком,
Торговый мир под гнётом этим чах.

Всё изменить решила Византия,
Аланов подкупая и славян,
Платя им за набеги их лихие,
Какие отразить не мог каган.

Хотя, конечно, были злые битвы
И Хэльга русов разгромил Песах,
Но византийцам помогли молитвы
И, видимо, арабам внял Аллах.

Империя схлестнула с каганатом
Славян, которых смог объединить
Их княжич Свентослав своим булатом,
Как пёс цепной натравленный разить.

И пал Саркел, нет больше Семендера,
Разрушена и сгинула Итиль.
Отрубленной главой чужую веру
Скрыл след пожарищ в пепельную пыль.

Ромеи обманули Святослава.
Он нужен был им, чтобы подчинить
Болгарию со взятием Преслава
И каганат Хазарский устранить,

А также чтобы Русь совсем ослабла
И воинством в сраженьях полегла
И чтоб её терзать кривая сабля
В набегах разорительных могла.

Цимисхий, наущая печенегов,
Как псов на Святослава натравил
И силой их коварного набега
С дружиной на порогах погубил.

Хазария была к Руси преградой
Движения степных кочевьих орд.
Зачем её разрушить было надо?
Вести по Волге лучше б общий торг.

Однако же, теперь той нет преграды
И злые ветры снова будят Степь,
И полчища ползут оттуда гадов,
Собой круша любой твердыни крепь.

Там варево шипит чумного гама
И скоро, поднимаясь, закипит
И тюркский прародитель Тогарама
К нам двинет орды с топотом копыт.

За половцами будут и иные
Кочевники, несчётные числом,
Каких не знала Русь и Византия.
Подумать страшно, что грядёт потом.

Все будем мы: славяне да хазары -
Изгнанники с родной своей земли,
Как печенеги, чёрные булгары,
Как бродники размётаны вдали.

Мой бедный Святослав, ты был обманут
Политикой коварного царя
И подвиги твои в забвенье канут
По прихоти ромейской, видно, зря».

Марина оторвала взор от свитков.
Любви не лгали влажные глаза.
От чувств её питающих избытка
Дрожала не упавшая слеза.

Она давно любила Святослава
И легендарный путь его прошла,
Чтоб должную воздать герою славу.
И тут слеза ей щёку обожгла…

Из Кустандины, из Второго Рима
Она взялась на Русь писать письмо
Лишь Всеволоду, князю во Владимир,
Давая наущение о том,

Чтоб вспомнил князь, кто были его предки,
И всех славян призвал в один народ.
Не зря его в столь выраженьях метких
Большим Гнездом славянский люд зовёт.

В один народ, в едином государстве,
Где б не было раздоров никаких
И зиждилось межплеменное братство
В незыблемых устоях вековых.

«Постигни душу своего народа,
Труды его и чаянья узри!
Тогда, быть может, и твоя порода
Главенствовать им будет впереди».

***
Не долго храм наук святили мессы
И буйный ветер усмирял порыв –
В апреле ослепили базилевса,
Имперской власти силою лишив,

И выставили из библиотеки,
Прочь из Константинополя прогнав,
Охваченные жаждой власти греки
Марину мимо городских застав.

И всё, нет больше связи с героиней
У автора сюжета моего.
И он средь карантинного унынья
О ней не знает больше ничего.

Известно лишь, что дож венецианцев
Всего через каких-то восемь лет
Пошлёт на Задар флот с ним поквитаться,
В чём рыцари Христа дадут обет.

Святая Церковь Бога разделила,
Хоть неделимый христианский Бог.
Что, собственно, и предопределило
Деление на Запад и Восток.

Католиков вражда и православных
Достигнет наивысший апогей.
Падёт Константинополь в ней бесславно
В прах под копыта рыцарских коней.

В конце хочу напомнить о ПлоскЫне,
О броднике на яром рысаке.
Предательством прославит своё имя
В трагедии на Калке, на реке,

Где бродники монголов поддержали,
Врагов союза половцев, славян,
Когда князей давили, пировали
Монголы, полевой поставив стан.

С ним больше нет о бродниках известий.
Развеялись в степной забытый миф.
Рассеяли тех «белокурых бестий»
Монголы, эти степи покорив.

А как закончит жизнь свою Марина:
На улицах Царьграда молодой,
Иль старой на Руси, в пожарах сгинув,
Взметаемых монгольскою ордой,

А, может быть в останках Белой Вежи
У бродников в станице на Дону,
В тех крепостных руинах, как валежах,
Аллювием сползающих ко дну - 

Не ведает, друзья мои, сам автор.
Такое сквозь века не различить.
Оно не обозримо, словно завтра,
Какому никогда не наступить.

КОНЕЦ


Сноски
1. Фема (греч.) — военно-административный округ Византийской империи. Фемы были созданы в середине VII столетия с целью защиты восточных рубежей империи от арабов и позднее от турок-сельджуков.
2. В Византии Русь называли Rossia.
3. Стола — элемент литургического облачения католического (и лютеранского) клирика. Шёлковая лента 5—10 см в ширину и около 2 метров в длину с нашитыми на концах и в середине крестами. Носится поверх альбы, под далматикой или казулой.
4. Население Великой Моравии, предков словаков, ряд источников обозначал как лат. sclavi или ст. слав. слов;не (вероятно, самоназвание населения Великой Моравии). Термин sclavi для обозначения какого-то славянского населения (словаков, словенцев, славонцев или новых славянских колонистов) в латиноязычных источниках Венгрии появился не позднее XII века. До XV века словаки предположительно называли себя «словенами» («словенин, словенка, словенский»).
5. Жупа — старинное название селения, деревни, куреня, дыма, и административная единица у западных и южных славян.
6. Грады — оборонительные и торгово-ремесленные центры на территории Словакии со времён славянских княжеств — го и Нитранского.
7. Латы - крепостные крестьяне в средневековой Германии, которые были насильственно лишены в пользу феодала их наследственных наделов (гуфа- наследственный надел земли).
8. Бюргер - В Раннем Средневековье — жители укреплённого населённого пункта — «бурга» (нем. Burg — крепость, за;мок, град) или поселившиеся рядом с укреплённой кирхой, собором (лат. cives, urbani, oppidani; ср-в.лат. burgenses). В Высоком Средневековье (XII век — XIV век) — свободные граждане немецких городов, имеющих «городское право» (напр. Любекское право, Магдебургское право, Кульмское право и другие) — в отличие от подданных феодальных сюзеренов (феодалов и королей).
9. Мейеры (буквально — старосты). Мейеры платили со своих держаний продуктовую ренту в виде зернового хлеба, который шёл на продажу. Эксплуатируя в свою очередь рабочую силу малоземельных крестьян, они постепенно превращались в мелких феодалов. Отпущенные на волю без земли латы массами уходили в заэльбские области и в города.
10. Вергельд (нем. Wergeld от др.-верх.-нем. Wёr «человек» + Gёlt «цена») — денежная компенсация за убийство свободного человека, установленная в германских варварских правдах. Вергельд выплачивался родом убийцы семье убитого, постепенно вытеснив кровную месть. Устанавливался в зависимости от социального положения убитого, его пола и возраста, от того, к какой национальности он принадлежал (галло-римской или германской.
11. Камеркнехты (Kaiserliche Kammerknechte, т. е. слуги императорской казны) — в средневековой Германии название евреев, так как они платили императору, как своему защитнику, особую подать.
12. Трансе;пт (от позднелат. transeptum из лат. trans «за» и лат. septum «ограда») — поперечный неф в базиликальных и крестообразных по плану храмах, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом. Окончания трансепта образуют апсиды, выступающие за пределы основной части здания.
13. Фогт, Фохт (нем. Vogt, от ср.-век. vocatus, от лат. advocatus — призванный на помощь) — в Средние века:
В Германии и Швейцарии — чиновник, наместник императора (нем. Reichsvogt), причём различались городской фогт (нем. Stadtvogt) и земский фогт (ландвойт; нем. Landvogt), он же и судья. С XI века должность фогта превращается в наследственный лен.
В Средневековой Европе — светское должностное лицо в церковных владениях епископа или монастыря, наделённое судебными, административными и фискальными функциями (управитель церковных земель). В Чешском королевстве известно под названием рихтарж.
14. Галея (лат. galea, др.-греч.) — парусно-гребное судно, специально приспособленное для средиземноморских условий плавания, употреблялось с IX до конца XVII в. как военное, торговое и транспортное, имело узкий и длинный корпус шириной до 10 метров и длиной до 50 метров, треугольные паруса и обычно по 26 весел с каждого борта. На передней специальной площадке располагались самые тяжелые пушки, по бортам — остальные. Галея в общей сложности могла вмещать матросов-артиллеристов, солдат и гребцов до 500 человек.
15. Венетский – здесь от народа Венеты (греч., лат. Veneti) — группа племён, населявших северное побережье Адриатического моря, к северо-востоку от реки По. Позднее по имени венетов эта область получила название Венетия (откуда город Венеция и современная область Венеция). Появились здесь в XII—XI веках до н. э. и по свидетельству Плиния Старшего, Юстина, Тита Ливия и др. переселились сюда из Малой Азии, где также носили имя «вене;ты». Предположительно связаны с Атестинской археологической культурой.
Во времена Древнего Рима разведочные суда не выдавали себя белым цветом, их паруса и канаты окрашиваются в венетскую краску, которая похожа на цвет морских волн; даже воск, которым обычно обмазывается корабль, окрашивается в ту же краску. Моряки и воины надевают одежду венетского цвета, чтобы не только ночью, но и днем они, занятые выслеживанием, могли бы остаться незамеченными.
16. Пресвитер (греч. «старейшина, глава общины», церковный староста, а также «старец», «священник», иерей лат. presbyter) — древнейшее каноническое (то есть усвоенное древним церковным законодательством — правилами апостолов, вселенских и поместных соборов) название второй степени священства в христианстве.
17. Этерия - личная императорская стража (ср.-греч., этерия) на службе византийского императора, которая состояла из отрядов иностранных наёмников.
18. Руга - ежегодное жалование, которое получали солдаты в регулярной армии Византийской империи.
19. Та;гма (греч.), также Ви;гла (греч. от лат. vigilia) либо Арифмо;с (греч.) — основная единица деления ромейского войска.