Так уж случилось...

Так уж случилось, что ровно тридцать три года назад, 19 апреля, в Пасху, меня, глубоко беременную, привезли навсегда в Москву жить в новой семье, рожать, трудиться, взрослеть со всеми вытекающими отсюда последствиями. Прожив двадцать семь лет в ста пятидесяти километрах от столичного мегаполиса в городе Калинине, я и представить себе не могла, что это такое -- жить в Москве. Москва тогда казалась недосягаемым чудом, в котором москвичи питаются одними пирожными "эклер", а не варёной "картошкой-нелупешкой", как тогда называли её, "в мундире" -- литературно говоря. Но москвичи оказались совершенно земными людьми, поедавшим утром овсяную кашу "Геркулес", а в обед  -- щи да жареного минтая, а в лучшем случае, треску, что тоже в те далёкие "доперестроечные" времена "зелёных электричек из Москвы, пахнущих варёной колбасой", казалось нам, живущим хотя и в областных, но по сути  провинциальных городах, определённой роскошью. Мы видели кусочки мяса -- гуляша с обильной мучной подливкой только в ведомственной столовой, когда приходили туда на тридцать минут обеденного перерыва. Вот такая зелёная электричка мчала меня со стиральной машинкой "Малютка", выделенной моему незрячему отцу-инвалиду войны, от привычного уклада жизни в неведомое, чужое, на "чужие тарелки", короче говоря. Но женщину на сносях эти казавшиеся мелочью детали мало заботили: все мысли были направлены вглубь себя, а точнее вглубь живота, на малыша или малышку, никто не знал, кто там барахтается, УЗИ ещё не делали и пол ребёнка обнаруживался только после того, как он выпрыгнет на свет из материнской утробы.
     Что такое Пасха я и понятия не имела: родилась в семье двух комсомольцев в студенческом общежитии Калининского пединститута. Вот  седьмое ноября или первое мая – это другое дело, официальные государственные праздники с демонстрациями, флагами, речёвками, молодым задором, салатами «Оливье» и «Селёдка под шубой», для которых  заранее копили консервные банки с майонезом, зелёным горошком и привозилась из этой самой незнакомой Москвы варёная колбаса, между прочим, хорошо хранившаяся и не портившаяся в маленьких домашних холодильниках по полмесяца.
Ровно через три года, тоже в пасхальную неделю, меня вдруг потянуло в храм, с пол-оборота, если так можно выразиться. Позвал Он меня, некрещёную, с моим маленьким сыном, носящим неправославное имя. Как это произошло, сама до сих пор не знаю. Но с тех пор не забываю слов: «Много званых, но мало избранных». Храм, а точнее небольшая старинная домовая церковь из красного кирпича находилась неподалёку от станции метро «Речной вокзал». Я уже тогда на полставки работала в «Ленинке», известной на весь мир библиотеке. Но одно утро выдалось свободным, и, подхватив сына, пару нового белья для него, я почему-то, никому ничего не сказав дома, поехала в храм, перед этим не прочитав ни одной молитвы, ни «Библии», ни «Евангелия» --ничего я этого ещё не знала и даже в руках не держала, стыдно сейчас сказать об этом.
     Взрослая женщина у свечного ящика нас встретила радушно, и я тихо произнесла ещё непонятные для меня слова: «Матушка, мы хотим покреститься, только крёстных у нас с собой нет». «Ничего, доченька, это нестрашно. Каким именем креститься будете?» То, что имя моего сына в святцах отсутствует, да и вообще не православное оно, я и не подумала, называя его так по воле моей матери, родились они оба пятнадцатого мая с промежутком в пятьдесят лет. «Борис и Глеб сеют хлеб».
     Когда я через несколько дней позвонила своим родителям-учителям в Калинин, они долгое время пребывали в «культурном шоке» от моего поступка -- так сейчас молодые выражаются. А сами-то крещёными были: папа родился в деревне Тишино под Рузой, Московской области, а маму покрестил православный батюшка во время оккупации Симферополя в Великую отечественную. Но никогда у нас в семье об этом не вспоминали, вслух ничего не говорили, хотя в папином книжном шкафу и стоял старинный томик без обложки, на первой странице которого по-старославянски можно было прочесть: «Буря житейского моря сокрушает духовный мой корабль волнами мирских попечений, и мир души моея мятетется. Токмо на тя по Бозе возлагаю надежду, хранителю мой Ангеле, яко премудраго тя кормчаго в мысленных бурях, смущающих мя, стажах: благодарственне убо пою Богу моему: Аллилуйя…»