шамкающая гряда

кишит творчество,
распадается калекой,
грезами отрешения.

в микроскопах
мы разглагольствуем,
богоподобные,
лишенные смерти дома.
кренится слабость пера,
вяжет диск смуту
горя.
посеян источник
блага, взращен,
как дикий мед ,
как плоть волка.
темнеет что-то в
солнце, глаголет,
теснит истому дали.

курит гневно
бездна гада,
хиреет медленно
атом бога.

жиреет бродячая малость,
кучею веется,
сказкою
подбоченивается,
скликает цветы к ответу,
к лишению ставень.

долго ждут,
прядут,
притесняют булавку,
как крот режет землю.
сопит ворчливая кадка,
булыжником прядет
вилка бросок одежды.

как-то сказывается,
как-нибудь приплетается,
стонами оглашается,
привирает сотнями
огней,
граблями ошибок.
упрочнение виновно,
кладка соблаженствует
кликом,
колкостью века,
сомнамбулой глаза.
свищет губа,
коснеет тополь.

в картине жаба преподана,
гуляние расцвечено
иском злобы.
шерсть гибнет под припасами,
душа реет в очах.
обуглилась кладь,
наперчил егерь.

сезонно клокочет прядь,
играется воздухом леса,
придумывает благодарность
тучам.

хищник спит в притворе,
башня давит отсутствием ходьбы.
шепот ранит минуту,
секс орошает белизну тела.

в копоти темнеет шалость,
шелушится, растворяется
в басе,
в буре.

искомое плотно облегает кожу,
художник придумывает
правду, дажбы ею жить
и странствовать
свободной единицей.

хлюпает стойкость перин,
обезглавлено пришествие
бегуна.
сипло взмахивает
карга мистером,
каста шепчет
деньги в уши
герою.

шествует горько
устланность ложа,
гневно робеет форточка
вялой пряжи.

краса достойна
одра,
гибель блуждает
средь развалин.

чешется масса ожидания,
остепенилась
шамкающая гряда.