пиршество диониса

в гнездах обитель провозглашается,
как киоск, как кусочек благодатного
эфира, как робость вшей пятитомных.

в куске грязь монет,
в лейке судороги властных
пиротехник.

жаждет оттепель,
рисуется,
балансирует на внешности,
отторгает тленное
правосудие,
чувство гнета судьбы.

в разине барьер разогнется,
посодействует растлению
транспортных средств,
в жизни долготных,
в смерти, как призраки,
долголетних.

цемент состязает
лаборатории домов,
домашних провокаций,
спичками претендующих
средь валиков равномерности.
шипит действие существительного
прилива,
кривятся ступор и гроза,
как выкидыши, преступные
и гордые в своих пасеках.

наряжается иволга в спектакль
матерей, сожигаясь
матерчатыми содействиями
мишурчатым казусам
оволосения.

крякают сотворенные мосты
друзей,
показательность приспичивает
в кислородах, в раскладных
финках, в фитилях поршней.
фабрикует полость свои налеты,
оттискивает поршни гренадеров
во сне, в отражении
мимоз островерхих.

касается пакость дивных
фигур, хоралы
кусают мощеных
красавцев валидоловых
свиданий.

восклицает масштаб,
грезящий накидками
из порочного катета,
из тревожных текстур
мельтешения.
гроб зовет,
соблазняется
украдкой,
облизывается,
скудоумеет парсеками
вдохновения.
суточная доза паспорта
гравирует монстрами
кряхтения.
сегменты трусцой
полотенцами реют
в краже клубничников.

седеет ороговение кивка,
колосится вязь агронома.
в багаже цветет последняя
капля крови,
в последних арматурных
соединениях отзывается
анаграмма броска.

покупка резко тянется,
дрожит, светоносная,
порабощенная кривыми
столетий, прямыми туберкулеза.

соты мачту берегут нерукотворную,
неприрученную дегтем шиповника.
красиво блещет остаток стиха,
вскармливая почести
однообразных вихрей.
скисла стезя, и бутылка,
как исток, трудится,
свергает
ценности оккультных
пододеяльников.