Беседа к самому себе над псалмом cxxix

Ex profundis
Лист падал, и его падение было бесповоротным. Однажды покинув ветку, к ней не прирастёшь вновь, равно как и на земле корни не пустишь. Вечное иссушение, обладающее тобой как бессмертие со знаком минус, — твоё достояние. Гроб, сыра земля, стены памяти. Вечное замыкание на себе. Сжатие. Смерть без времени. Плач.

clamavi
Рассеки ножом чрево твое и воспой, ибо рта у тебя нет.

ad te, Domine,
Открой глаза — и увидишь беспредельность мира сего, не возжелаешь сомкнуть их вовеки. Ты стоишь словно на скале, скалы же под тобой нет. Стоики были правы: мир круглый, душа круглая. Вращается вокруг тебя, стремится беспредельный мир, ты не знаешь, куда деть ум, теперь он без пользы. Словно тысячи крохотных капель, падают души людские; ты их не видишь.

Domine, exaudi vocem meam.
Если бы гордость обладала мною — хотел бы звать громко, но гордость подобна сосне, в лесу растущей и пригибающей к земле прочие деревья. Ты же сухая смоковница на краю мира, Красная Яблоня, лишённая гордости, ждущая своего часа.

Fiant aures tuae intendentes in vocem deprecationis meae.
Иоанн Креститель стучится в дверь Небойши. Стражники слышат его и боятся открыть. Они знают, что всеозаряющий вал правды погубит их. Дрожь проходит по стенам, и османский ус трепещет от страха.
Гул ветра.

Si iniquitates observaveris, Domine,
Свет жжёт глаза, солнечные лучи пронзают утробу насквозь. Раны, нанесённой собственной рукой, больше нет, затянулась, нет и следа. Облака вынимают из стоп шипы роз, и вокруг дуновение смысла.

Domine, quis sustinebit?
Восхотев, родил он нас словом истины, чтобы нам быть некоторым начатком его творения. Не обращайся назад.

Quia apud te propitiatio est;
Иоанн Креститель припал к двери, в которую стучал, и был подобен другому Иоанну, который возлежал на сердце Спасителя. Хотел бы я сказать, что дверь рассохлась и башня упала на нечестивые головы. Но прежде, чем сказал это, я видел это.

et propter legem tuam sustinui te, Domine.
Помню, как пала стела Хамурапи. Помню вкус крови на языке. Помню тихое бормотание стражника-турка. Помню крик беременной, обесчещенной во дворе крепости. Помню пламенный туман её мёртвых глаз. Помню мертворождённое добро.

Sustinuit anima mea in verbo eius:
Я же, я открылся в виде орла на древе жизни, дабы научить их и пробудить от сна глубокого. Я не был Свет, но слышал о том, кто был послан свидетельствовать о Свете. Впрочем, ни сам, ни через другого не познал, но сиплым криком отдал то, что слышал.
Порыв ветра.

speravit anima mea in Domino.
Жизнь ни внутри семени, ни снаружи; между семенем и землёй она. Пшеница реет на ветру, тёмные тучи над ней.
Гром ударил в землю, в которой семя и жизнь. Гром ружья, направленного в голову беременной девушки.

A custodia matutina usque ad noctem, speret Israel
Custodes mei, quo vaditis? Жаль, что стражник был турком; с иудеем я бы мог договориться.

in Domino.
Теперь, как и в начале, в глубинах, но в Твоих. Истекшие от полноты твоей глубины миров, глубины жизни, которая между землёй и семенем, между словами, между парами глаз, между умами и между светом и теплом его. Как ребёнок во чреве матери слышит её сердцебиение, так я вижу взор Твой по всей земле, в которой семя и жизнь, которую гром поразил, гром падшей стелы Хамурапи. Осколок её переплавлен в пулю, которая поразила невинную голову; Ты знаешь, кого поразить в голову, ты говорил ему в начале времён.

Quia apud Dominum misericordia, et copiosa apud eum redemptio.
Тело её не вынесли, оставили на траве; на нём взошла пшеница, основа хлеба жизни, который я вкушал перед смертью. Помню вкус крови на языке, запах горячего железа, но мне не было страшнее, чем ей. Последний мой взгляд принадлежал пшенице всецело.

Et ipse redimet Israel
О Жнец, тебе и пшеница, и смерть моя. Прикосновение серпа Твоего желаннее всех ласк мира. Я был палачом, раскалял железо над телом своим, испепелял снопы правды над ним. Но тёмные тучи над нами скрывали ладонь Твою, скрывшую нас от гибели.

ex omnibus iniquitatibus eius.
Ни скалы на горизонте, покрытые краснолистными деревами, ни стены крепости не помешали ладони Твоей, пробившей остов башни и сокрывшей нас. Lacrima omului, al carui nume era Ioan, ne-a salvata.