закат галоперидола

в лестницах соскакивают паровозики,
и дикий хохот созовет
всю конную середину
параноидальных телевизоров.

в муке рождаются труды
облезлых сандалий.
скобы ореховых
парников завяжут
дело чресл,
торг левшей.

скотобойней покажутся
драматургические
излияния диванных
ортопедов.
в нише заколотится
ватное сердце
кометных
фаворитов.

стеснения в лужах,
как дыры парадов,
согнутся червоточинами
склоняемого ископаемого
карателя.

глыбой взъерошит
сок каменное сердце
сувенира.

крошечным галопом засеменит
пузырчатая голограмма
отсроченных
лилипутов,
скромно снующих
в ушных причандалах
мухобоечных
марафонов.

скунсовыми гвоздиками
запишет тесьма
мгновения,
и бунт пальцев
взметет вихрем
бурые котомки
линялых зефиров.

мачтою преклонится изнеможение
отрубей,
скитанием
возложится трамплиновая
тяжесть
магических
карантинчиков.

утробою возомнит
голос, просеками
затеребит множество,
из труда, из
грубости охлаждения,
из сумки папиросных
хоботов заговорит,
завещает дикобразность
сомкнутых параллелей.

стихотворный хохот
обнимет
заложенного трубочиста,
налоговые трубочки
искромсают
сыроедение падежа,
наглость отвернутых
кроликов блаженных
синтезаторов.

коликами войдет
череда соскальзываний,
крошками тел и
пурпуром вывихов заскребутся
по сусекам
лазерные гигабайты
лимфатических
кариесовых лоботрясов.

минутою вмастит
железо словесам амплитуд
и скоротечности,
как бы в небывалый обморок
соприкасаясь с пролежнем
работолюбивых
сексологических
мультиков,
вскрывающих
всю допотопную
ересь манишек
обезьянничанья.

эта робость,
с коей прославлены
утопающие
каменистости библиотеки,
прослывет
глазным утешением
для ротовых
шалостей кальсонов
и витражей.

скобами тщеславия
застопорятся
гравюры обожаемых
перемычек.

казною боготворения
сомкнутся
данные текучие
ступеньки
отливных блиндажей.