Обыкновенная история

Меня зовут Валентин, и больше я не кричу. Ни на что не жалуюсь, не прошу сочувствия, не пытаюсь никому ничего доказать, не пытаюсь никого ничему научить. Потому что не хочу. Да и они ведь никогда не слушают. Жизнь меня столько раз в этом убеждала. Еще со школьных времен, когда я пытался, на что-то надеялся. Я всегда хотел лучшего для них. Себя-то я знаю. И потому никогда не считал себя чем-то выдающимся. Всегда думал, что могу больше, и всегда много от себя требовал. А им всегда хотел только помочь. А они? Они только издевались и насмехались надо мной. Почти по любому поводу. Но начали, конечно, с имени. Так я стал Валькой, Валюхой и кем угодно ещё. Потом они обнаружили на моем лице очки, и из этого вытекла целая река каких-то слов. К одежде у них не было претензий. Тогда мы все носили форму, и это позволяло мне чувствовать себя комфортно в моей аккуратности. Вот с поведением так не вышло. Чем старше мы становились, тем больше понимали, насколько мы разные. К концу школы меня уже совсем перестала трогать их реакция на меня. Как раз тогда, через много лет повторения одного и того же в мою сторону, я смирился. До этого я пытался с ними говорить, объяснить им нашу разницу, выяснить у них причины всего этого. Результат был один - ничего. Они продолжали подтрунивать почти над каждым моим действием, над тем, что я, как им казалось, женственный (они так думали из-за того, что я часто ходил с цветами, потому что люблю их), и над тем, что я одинок. Тогда я не до конца понимал, что мне гораздо комфортнее быть одному. Тогда просто не было выхода. Тогда я многое чувствовал. Но пришлось научиться смирению. На самом деле, мне кажется, что оно само пришло. В какой-то момент я просто стал принимать всё, что происходит, и только пытался понять, но уже с собой, почему всё произошло так. Думаю, это одна из тех вещей, которые сделали меня тем, чем я был. Но что важнее – это мне не один раз помогло. Но об этом я скажу позже.
После школы я стал учиться на филолога. До поступления мне казалось, что я стану настоящим учёным. Это было так мило. Но на втором курсе я окончательно перестал понимать, чем я занимаюсь. Я просто делал, что было нужно, как мог. Что-то не позволяло мне погрузиться в науку с головой так, как я того хотел. Ещё хуже было от того, что к концу курса я перестал понимать, на чём эта всё это держится и как нужно работать. Я тогда ещё больше стал переживать за оценки и требовать от себя. И всё равно никогда не успевал, сколько бы ни делал. Но каким-то чудом я всё хорошо закончил. Меня даже взяли преподавать. После всего, с чем пришлось справляться, я всерьёз не думал становиться преподавателем, хотя глубоко внутри мне этого хотелось. Я просто думал, что не справлюсь. Однако всё оказалось иначе, и я стал преподавать литературу. Я был рад, потому что мог показать стиль не только преподавания, но и поведения. Я никогда не понимал некоторых наших преподавателей. Они либо самоутверждались за счёт бедных студентов-бакалавров, либо требовали чего-то настолько тонкого, чего я не видел смысла требовать. По крайней мере, на том этапе образования этих бедняг. Поэтому я всегда был очень лоялен к студентам. Если я видел, что человек понимает то, о чём он говорит, я отпускал его с миром. Мне не нужно было мучить его. И тем более мне не нужно было его как-то унижать или заставлять чувствовать себя неловко. Это было не в моих правилах.
Годы обучения в университете изменили меня ещё больше. В то время я подпускал к себе людей. Иногда слишком близко. Расскажу только два случая, которые кажутся мне наиболее значимыми, что ли. Первый произошел в начале второго курса. Мне тогда очень нравилась одна девушка, и мне, как это всегда бывает, казалось, что я её очень хорошо чувствую. Я не считаю себя очень хорошим человеком, потому что знаю, что я натворил и что может быть у меня в голове. Поэтому те вещи, которые я делал в отношении окружающих, казались мне совершенно обычными. И я не понимал, как можно восторгаться тем, что один человек хорошо относится к другому. Это же совершенно нормально, разве нет? К тому же я никогда не скрывал своих чувств и показывал их всеми возможными способами, кроме, наверное, самого банального – я почти не говорил о симпатии напрямую. Всегда стеснялся этого. Да и страшно было, куда же без этого. Так было и в этот раз. Мы очень долго общались, были очень, как мне казалось, близки. Я рассказывал ей очень много личных вещей. А она была холодна и не говорила мне ничего. Или практически ничего. Но тогда я этого не понимал и как-то это всегда понимал, принимал и не злился. Смирение давало о себе знать. Так мы жили до одного Нового года, который решили (по её инициативе, представьте себе) праздновать вместе. Примерно за неделю или две до праздника она рассказала мне о своём бывшем возлюбленном, с которым они снова начали общаться. Её это волновало, но я не обратил на это большого внимания, потому что воспринял это как издёвку (старая привычка. Да и женщины ведь очень умны, они знают, когда кому-то нравятся). И вот, когда мы разъезжались после праздника, я заметил, что на ней просто лица нет. Это было видно и во время празднования, но тогда у меня не было возможности спросить её. Теперь я решился. Она рассказала, что она ничего не понимает, что в её жизни происходят какие-то ужасы (о которых мне, разумеется, знать не надо) и что она не знает, что делать. И тут я подумал, что другого шанса уже не будет. Волнения совсем не было (обычно я очень нервничаю в такие ответственные моменты, причём начинаю задолго до и заканчиваю долго после). Честно говоря, я тогда думал о том, что могу спасти её или как-то помочь. Это странно, да? Так или иначе, я сказал ей самые главные слова. Она улыбнулась, ущипнула меня за нос и ушла. Несколько дней после мы странно общались, пока я не решил всё-таки договорить всё до конца. Написал длинное письмо, где сказал, что не хотел бы ссориться с ней, если она откажет. Это же так глупо. Она сказала, что любит другого, но не будет с ним, хоть он и хочет этого. И добавила, что не знает, что будет с нашими отношениями. Я сказал, что не меняю к ней своего отношения, а она пусть делает, что ей угодно. Она сказала, что всё-таки хочет общаться, и наши отношения стали напоминать какую-то игру. Она пыталась меня привязать к себе ещё больше (хотя, казалось бы, куда больше, если я рассказал ей всё самое дорогое?), а я не реагировал на это и иногда посмеивался. Как оказалось, они потом сошлись, и я надеюсь, что они счастливы. После всего этого я очень изменился. Как будто что-то понял и стал осторожнее.
Второй случай ещё более интересный. У моего одногруппника, с которым мы тогда жили вместе, была девушка. Она была потрясающая. Просто хоть памятник ставь. Сначала мы общались нечасто в силу определённых причин, но уже тогда, в те моменты, когда мы могли поговорить, я понял, что очень ценю её и принимаю такой, какая она есть. Тогда же она показала мне (к сожалению, на своём примере), что любовь – это что-то совершенно иррациональное. Её молодой человек был, наверное, самым эгоистичным человеком, которого я знал, и она часто страдала из-за этого. Я не знаю, как она могла с этим жить. она понимала, что это не нормально, что так не должно быть, но говорила, что она просто за него переживает. И всё. В этот раз я не стал лезть, а просто делал всё, что было в моих силах, чтобы ей было лучше, потому что искренне хотел этого. Этот урок тоже был очень важен. Гораздо позже случилось так, что мы стали ближе и проводили много времени вместе. Мы смотрели кино, шутили, смеялись, при этом (что меня всегда удивляло) совершенно спокойно говорили на серьёзные темы. Это было невыразимо приятное время. Так во мне зародилось новое чувство. Совсем другое. Я даже (страшно сказать) подумал о свадьбе. Но судьба распорядилась иначе. В какой-то момент мы просто перестали общаться. Она перестала реагировать на мои попытки поговорить (хотя буквально за день до этого всё было прекрасно, ведь мы понимали, что каждому нужно личное пространство, и могли не говорить, чтобы просто говорить), а мне чутьё подсказало, что не стоит навязываться (никогда этого не любил) и выяснять что-то. Тогда я не знал, правильно ли это. Но, видимо, так было нужно (я со старшей школы всерьёз думал о фатализме). Так в непонятках это всё и закончилось. Я не знаю, что с ней теперь, но надеюсь, что у неё всё хорошо. После этого я окончательно осознал и принял своё одиночество (это, как видите, длилось очень долго). Я углубился в себя, перестал близко общаться с кем бы то ни было (так я был потрясён) и, как вам уже известно, в результате стал преподавать.
И вот, спустя целую жизнь (скажу словами Бродского: теперь мне (было) сорок), я увидел сон. Мне явилась вторая (потрясающая) девушка, и мы поговорили. Я спросил её, почему же всё так случилось. И она дала потрясающий, как она сама, ответ. Она сказала, что я ведь даже не попытался этого узнать, когда у меня была возможность. И была права. Я тут же проснулся так, как просыпаешься, когда снится, что падаешь, и почувствовал боль в сердце. Я вызвал скорую и отправился в больницу. Но врачи сказали, что я совершенно здоров.
Этот сон меня уничтожил. Я не знал, правильно ли я жил всё это время. И (что самое интересное) мне захотелось кому-то об этом сказать. Я долго, очень долго сомневался и думал, стоит ли. Даже спать перестал. Закрывал глаза, но в голове всё крутилась одна мысль. До боли, сравнимой со срезанным скальпом. До внутренней тошноты.
Не знаю, сколько времени я не был на работе. Но, как только смог, я тут же вышел и снова стал читать, несмотря на то, что сердце ещё слегка болело. Я уже не мог сидеть дома. Мысль меня не покидала, но мне стало легче с ней жить (наверное, это тоже было смирение). Итак, я снова на лекции. Мы разбирали "Маленькие трагедии" Пушкина, и, когда добрались до "Дона Гуана", я так увлёкся (готов поспорить, что со стороны это выглядело, как транс. Изнутри так и было), что стал говорить о Гессе (видимо, любимое притягивает любимое) и не заметил, как совсем отошёл от темы. И вот я уже говорю им о том, как важно говорить друг с другом и не бояться ничего. Ни ссор, ни того, что они могут кого-то потерять. Это всё мелочи. Гораздо важнее и сложнее быть искренним. И не бояться делать попытки. Каков бы ни был итог. Это требует многого. Теперь со смехом думаю, мне ли не знать. Этого я, к сожалению, не успел им сказать, потому что меня увезли на скорой из-за боли в сердце и лекция не была закончена.
Доктора и в этот раз не смогли понять, в чём проблема. Когда мне стало лучше, я позвонил в университет и сказал, что снова готов читать. Мне назначили лекцию на следующий после звонка день. Я был рад, что возвращаюсь, но в то же время я страшно переживал о том, какова будет реакция студентов. Я ужасался от одной мысли о том, как буду смотреть им в глаза. Я чувствовал себя виноватым перед ними, как будто влез туда, куда не следовало. Снова не мог уснуть. Ходил кругами по комнате, чувствовал, как внутри всё лопается, всё, сверху донизу. В шесть утра у меня разорвалось сердце. К полудню меня нашли. Я лежал на животе с вытянутыми вперёд руками и как будто просил прощения.
Теперь я даже не знаю, где я. Я сижу, вокруг меня темно, и лишь в центре, ниже меня, большой голубой круг света, и в нём две моих любимых студентки говорят о том, как много я для них значил.