Береженого Бог бережёт

Лазарева суббота в переходе на Вербы воскресенье.
Сон грядущий, снова поиск.
В этой жизни, в прошлых тоже.
На границах слева-права
Между граней темный-белый
Наготове.
Нет ни страха, ни сомнений, плечи ровно, бой удара сердца тоже, все, во всем спокоен и уверен.
И без нити, и без цепи, за собой, всегда вводили люд добрый в заблужденье.
Сколько раз меня кл'икали на пиры, на угощенья, на металла драгость, отблеск камня, а что д'итя, он доверчив, подойдёт, посмотрит в оба, но хороший этот малый, дядь и теть чужих не знает, "как" из грязных ручек не берет, так воспитали.
Что сегодня? А пошел, за вами, и немного ранее пошел, а ведь знаю. Мне вот интересно, что опять на блюде и без рук, как раньше, а наговором и уже не в ухо, предложить посмеешь?! А вот и ничего. Вот так.
Пришёл, и уже он тут, закрытый, обнесен забором и за решёткой, мелкие шавки цвета смоли вместо лая визгают в лицо.
Стою у двери, а все уже не лаской и весёлой мордой, а уже всерьёз и взгляд не бегает как раньше, хватка слабеет. Есть еще прислуга, но ее уже на пальцах перечесть одной руки. И этот цвет, улыбаюсь, я его видел, при тебе раньше. И тем, кем ты являешься, знаю.
Вот стою у твоей двери, привели, нет по доброй воле, чтобы посмотреть наконец тебе в глаза, жду. Не открывают и пресмешников, ни одного, лишь шавка в спину лает. Проверяет, нет смелости в лицо взглянуть, из за дверей указки раздает оставшимся немногим. 
Два выхода, один вдалеке, со светом, его двери, и тот вход калиточного забора через который преступил. Стою в креста центре. Подле меня псина образовалась, высокая и добрая, мне по пояс, стоит крепко, никого не пропускает, охраняет.
Там за дверью, о мне ведётся разговор, все обсуждает, проверяет, спорит. Стою, жду.
Взгляд отвернул к свету, смотрю, мой страж уже в клетке, с той псиной далёкого чёрного цвета, которая по косточку моему стражу. Мелкие твари со страху не только слюной брызжут, а еще кусают, и эта тварь не удержалась, вцепила свою морду в пятку моему стражу. А он не уязвимый. Пропорциональность вот какая, Давид вырос, Давид с размером Голиафа, а тот иссыхает, цвет и масть теряет, с каждой минутой. Ты думаешь укус ему по чувствам? Мой непобедимый Давид, ему не ощутимо, он даже нос не повернул в сторону укуса, нипочем и точка.
Только не подав на укус реакций, двери отворились. И кого я вижу. Ту, что меня же и лечила, то ли проводник, то ли соблюдающая нейтралитет, та, что посередине, говорит. Меня выводит, говорит уже не их, что не подходит им мое, уводит за пределы того дома, где чернь живёт.
Иду по своей дороге, направленью. Тоже, нейтральный, но уже с книгой, где записи хранят о каждом, но этот писарь, записи делает в иную книгу, готовится меня вписать. С ним разговор держу - "неужто по нраву писарем служить у того кто падает уже? Неужто дома не ожидают, неужто ты такой же, как они?" Приподнял ручку над бумагой, не стал чернилами белое марать, задумался над словами, даже осветлился, закрывает книгу, я пересекаю путь на новую дорогу, перехожу грань смоли на траву.
Цвет тот автомобиля едет, в нем всего один, запугивать словами собирает, эмоции мои. Спокоен и уверен, иду по направлению к нему, на смоль не наступая. Чайная ложка, остановила взгляд, остановился, перевожу дух и силой слова закрепляю - "осмелишься полезть к родному, пожалеешь, более тебя никогда не станет, обещаю!" Тот сразу исчезает, даже не провожаю вслед.

Сегодня песнопения громк'и как никогда. Вибрации звучат, летят, витают, прямо в сердце, волнуя учащенность, проникая глубже и свет освобождая.
Шторы прозрачны стали, тени отбрасывают триединством ветви, птицы голосисты, не шумит ветер, слух ласкает, солнечные лучи баюкает на своих руках.
Сегодня Воскресенье, Вербная неделя. Я улыбаюсь сердцем. Уже новое пришло.