Мальчик

1.
Прячущие в скорлупе иронии, трёпа, стёба
тела свои нежность, любовь и жалость,
чтоб никто – руками, никто и не видел чтобы,
что от них, бедняжек, ещё у неё осталось,
но – существующие, неуклюже переползают
от слов – к самому поэту. Зачем так поздно?
Он держал её за руку, говоря: «Лишь подъезды знают,
как однажды под утро искал тебя… Я серьёзно.»

Гадкий Пацан, бейсболка козырьком на затылке,
Ловец, распростёрший руки, душа наизнанку,
боящийся непризнания, сам на признанья пылкий,
найди ту самую дверь, войди в неё спозаранку.

«…как я искал тебя…» под Армстронга или Пресли,
Курёхина, Башлачёва, или, ну хочешь, Цоя –
пей, танцуй, цитируй, развалясь в кресле,
что-нибудь. Но только не - «учили умирать стоя»!

Но под утро замкнуты все двери, глаза, калитки.
«Я тебя не нашёл», - с улыбкой сказал усталой.
И слеза сползает медленнее улитки
в хрупкой броне вины и нежности запоздалой.

2.

Ты спросил меня жёстко: «Что дальше-то? Будешь ждать,
может быть, кто-нибудь из близких ещё умрёт?» -
и вернул стихи. Лёнька, если б могли мы знать,
ну хоть что-нибудь знать могли бы мы наперёд.

«Дальше – что?» - теперь пытаюсь себе сама
отвечать. Пишу и стыжусь, что пишу. Прости.
Так и слышу тебя: «Оставь. Не сходи с ума,» -
и с улыбкою комкая этот листок в горсти, -

«Не реви!» - говоришь, - «Хочешь пива? Да вот одна
на двоих бутылка. Такой, извини, просчёт.»
«И опять без стаканов?» - спрошу. «Но зато – до дна.»
«Из горла, что ли, снова?» А ты: «Из кого ж ещё!»

3.

Ты знаешь, я всегда подозревала,
что после смерти души попадают
туда, куда хотелось им при жизни
попасть или вернуться навсегда…

О если б мог, наверное, сбежал бы
на Кубу ты иль в Сальвадор – такая
в тебе бродила ненависть к мещанству,
к благополучию и сытости. К покою.
Всегда последнюю курил ты сигарету,
но на вино хватало или пиво.
Всегда нестрижен, а порой – не мыт,
всегда бездомен. Но всегда взволнован
был нежный гений твой. О если б мог,
сбежал бы ты от нас в другое время,
чтоб стать Нечаевым и Че Геварой,
Фиделем и Аугусто, и Альенде.
А если б и остался, то известным
шахидом – безымянным камикадзе,
чтоб сокрушать собою великанов
ценою тысяч жизней и своей.
Но ты сбежал от нас в миры иные
с проломленным виском в ночи апрельской.

Остался мальчик, белокурый мальчик
с серьёзным взглядом чуть припухших глаз.
Он проживает в дальней части света,
где бушевал пожар революционный,
где в джунглях хоронились сандинисты…
Туда стремился ты воображеньем,
туда твоя душа мечтой влеклась.
Вот почему тот семилетний мальчик
был увезён от дома так далёко,
и ты теперь глядишь его глазами
на океан, вулканы, скалы, пальмы,
и понимаешь, может быть, что это –
и есть твой рай. Обычный рай земной.
А мальчик тот … Он очень любит манго,
и говорит всё больше по-испански,
и очень мало помнит о России…
А имечко славянское его
– Василий Леонидович Шевченко –
не выговорить никарагуанцам…