Болдинская осень тогда и всегда

День первый

Сидя в карантине, проживаем вместе с Пушкиным его Болдинскую осень, следя за ней по 18 письмам, отправленным им за три месяца

«В кризис открывается окно возможностей», – говорят во всем мире мотивационные спикеры.

«Всякий карантин может обернуться Болдинской осенью», – говорят в России.

И действительно – краткая и сугубо хозяйственная поездка в нижегородское имение осенью 1830 года неожиданно обернулась для Пушкина трехмесячной «творческой командировкой», с 5 сентября по 5 декабря 1830 года, во время которой был дописан «Онегин», написаны «Маленькие трагедии» и новаторские (для самого Пушкина и для всей русской литературы) «Повести Белкина», поэма «Домик в Коломне», не говоря про несколько десятков лирических стихотворений. И вошла в историю как наивысший взлет гения в расцвете сил.

А еще Пушкин за это время написал 18 писем. Во всяком случае, до нас дошло 18 писем разным корреспондентам – в первую очередь, разумеется, невесте m-lle Гончаровой, 18-летней Наташе.

Но также друзьям и коллегам, в которых он придерживался слога, прямо сказать, неформального.

«Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная», — писал сам же Пушкин.

Письмо 1

Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ

9 сентября 1830 г. Из Болдина в Москву

(перевод с французского)

"Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство.

Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, составляет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устроить возможно скорее. Еще более опасаюсь я карантинов, которые начинают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Chol;ra morbus (очень миленькая особа). И она может задержать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться! Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно и очень нежно целую ей ручки. Сейчас же напишу Афанасию Николаевичу.

Он, с вашего позволения, может вывести из терпения. Очень поблагодарите м-ль Катрин и Александрин за их любезную память; еще раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе.

9 сентября. Болдино".

Первое же письмо Пушкина из Болдина, хоть и посвящено неожиданно свалившимся на него бюрократическим препонам (выделенную отцом старшему сыну к женитьбе часть недвижимого имущества, оказывается, надо еще межевать и делить), прямо намекает на сложность в отношениях с новым родственником (Пушкин был вынужден хлопотать перед Бенкендорфом по делу деда невесты, 70-летнего А.Н. Гончарова) и на опасность оказаться в карантине (действительно реализовавшуюся), лучится радостью — которую один Пушкин умел передать словами на бумаге.

Между тем 31 августа он выезжал из Москвы в Нижегородскую губернию с тяжелым чувством. Свадьба его, о которой было объявлено во всеуслышание аж 6 мая (после почти годового сватовства), опять откладывалась. На сей раз — из-за смерти Василия Львовича Пушкина 20 августа — племянник не мог жениться во время семейного траура, его бы «не так поняли». Да и ему, наверно, самому было бы неприятно — он искренне любил безалаберного дядюшку, хоть и написал в сердцах сразу после его смерти: «Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати». Так что Пушкин решил воспользоваться неожиданной заминкой, чтобы, как тогда выражались, «уладить семейные обстоятельства», то есть войти в права собственности.

Правда, уезжая, он не был уверен, что эта собственность ему понадобится по назначению: прямо перед отъездом будущая теща в очередной раз устроила ему «самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть», — как написал он близкой подруге, княгине Вере Вяземской. Так что «Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь».

В подтверждение своих слов Пушкин в конце августа прямо написал Наталье:

"Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.

Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь". *

Можно себе представить, с каким чувством 31-летний Александр подъезжал к вотчине, в которой ему предстояло обустраиваться. Ради чего? Ради кого? И неудивительно, что его не отпугнули разговоры о холере, из-за которой уже пришлось раньше времени свернуть традиционную крупнейшую Макарьевскую ярмарку, и о возможных карантинах. Какая теперь разница… Через год в заметке «О холере» Пушкин описал это очень живо:

"На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши!

Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой".*

И вот — первое письмо от невесты! Пусть и написанное под неусыпным присмотром маменьки, оно ясно показало прекрасно умеющему считывать между строк поэту: все в силе! Его по-прежнему если не страстно любят, то ждут и на него рассчитывают.

Так началась Болдинская осень.

 Михаил Визель

* Тексты воспроизводятся по изданию: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1959—1962.) rvb.ru