Кармический Эрос. Путь свечи

     С О Т В О Р Е Н И Е    М И Р А

Здесь стены сна, а там – неясный гром
и голоса... О чём-то спорят боги,
имён, которых слух пока не знает
(не оттого ли, что не знает сам себя?).
Здесь – океан, горячий и солёный,
исправно чередующий приливы
с отливами. На девственный песок
бежит с оттенком розоватым пена,
готовая причалить Афродиту.
Жаль, не меня! Моих метаморфоз,
увы, Овидий славный не проведал:
то плавники, то крылья, перепонок
витраж стрекозий или, скажем, хвост.
Чудовище – я бьюсь о берега
в каком-то забытьи... Эпохи, эры
проносятся как смерчи, разрывая
пучину вод. Вздымаются хребты,
всплывают континенты, наступают
пески и ледники, чтоб отступить
в положенный им век. А небеса
то стонут, то дождём ласкают тёплым,
то тяжестью ложатся непомерной...
Но океан пока меня хранит
для той поры, когда отхлынут воды,
удар расколет свод, и свет
сойдет с вершин, и выйдет в свет душа, 
чтоб вслед за ней влачилось с криком тело,
достойное лишений и услад.
Там – воздух ищет пламени дыханья,
там – холоднее. Добыванье шкур,
прозвание языческих богов,
тотемы – означают первобытность
и то, что уж история идёт
на смену биологии. И славно.
Вот мир, в котором есть и сны, и явь,
а стены я ему сама построю.

                * * *
 
           К И Т Е Ж

Твоя душа ко мне обращена –
что ей судьба? о чём событий весть?
Понять нельзя – чья плоть окружена
беспомощным пространством. Тем, что есть
довольствоваться трудно. Иногда,
без видимых причин, приносит сон
иную явь...
             В ней годы-города
открыты памяти со всех сторон.
Пустые города, которым нет
небес, а только пепельная мгла.
Здесь в каждом доме пыльный кабинет,
чтоб ты всегда найти меня могла.
Какое-то движенье за окном,
похожее на ветер или вздох.
Жизнь-невидимка шествует дождём
по крыше, оступаясь в водосток.   
Но луж не видно. Медленнее льда
минуем двери, тёмный коридор,
ступени лестниц... Чёрная ладья
нас поджидает. Безучастный взор
того, кто похищает наш покой.
По воздуху скользим, вдоль древних стен,
касаясь их прохлады. Под рукой
не штукатурка сыпется, а тень
слетает, шепчет: «Освобождена»,
клубится, растворяется..., а мы
путь продолжаем. Ты возбуждена
величием и отступленьем тьмы.
Уже вверху видна литая гладь.
Свисают мачты. Задевая их
мы продолжаем путь. Невольно взгляд
зеркально-опрокинут. Краткий миг
круженья, невесомости... И вот
всплывает город – облака плывут.
Волна легко перекрывает борт,
и чайки, словно ангелы, поют.
Лицо твоё совсем не узнаю-
любимое, чужое... ты опять –
прекрасна...
              Но к тебе я страсть таю,
скрываю – где другие лица спят.
Лишь иногда – тот дождь томит, та ночь.
Могила вспоминается в ряду
других могил. И горько плачет дочь
во сне, в который больше не войду.

                * * *

            Б А Р Б Е Л О

Дочь плачет по ночам и видит сны,
в которых хаос ищет очертаний,
а Слово ждёт рождения имён.
Пока их нет – она и дочь, и сын.
Но равенство сознания и тайны
уже нарушено. Да будет изменён
порядок бытия: земле – прилечь,
зевок как зов, а плач как изумленье –
извлечь прообраз Млечного пути
губами и тянуться выше плеч
к тому, что опустилось на колени.
О, купол – в бесконечности тупик!
Прими её, как голос принял речь
полуденной тоски, засушливой печали,
чтоб нежностью однажды превозмочь
пустую ясность, чтобы вновь облечь
монаду плотью – всё свести к началу,
к тому, как плач на ощупь входит в ночь.

                * * *

                Д А Р
   
В изгнанье, на Земле, среди людей,
когда-нибудь – в игре веков и дней,
уже теперь – как свет лучины в храме –
о, как ты слаб и, всё-таки – сильней
себя, отягощённого грехами
грядущими.
           Твой лик не замутнён,
и крик – как песнь, и колыбель – твой трон,
и я, слуга во всём тебе послушный,
ищу в улыбке – блага тайных троп,
не тороплю, не знаю доли лучшей,
чем быть – в Себе
                (потом ты скажешь – с Ним).
Покоится в тебе неизъясним
мой неизменный образ, но отныне
я отойду, отдам младенцу – нимб
и голос – вопиющему в пустыне
сиротства,
            где под тяжестью судьбы,
в угаре дум и содроганье дыб
желания изжить захочет тело.
Но в путь к распятью на лучах звезды
твоя душа отправиться хотела
ещё тогда...,
                а именно – сейчас,
когда в единстве целое и часть.
В недоуменье перед расхожденьем
мы друг о друге учимся кричать
пред отчим небом третьего рожденья.

                * * *
               
            Э Н Т Е Л Е Х И Я

Тянись, мой сын, тянись к тому, что излучает
приметы бытия, затягивая взор –
желанье ворожит, терпенье изучает,
ты, как и все, теперь – безумец, фантазёр.
               
На ощупь, впопыхах, переполняясь слухом,
придумывая то, о чём гремит молва,
надеждой ли, стыдом примкнёшь к угрюмым слугам,
чья участь – время красть и примерять слова. 
               
Задумаешь разъять на части мирозданье –
но не в тебе ль мерцает красотой лицо,
как наважденье? Ты не выполнил заданье,
лишь скрипнуло, кренясь, сознанья колесо...

                * * *

             З М Е Е Н О С Е Ц

                сонет       

Не знаю, как Ты смог увлечь меня
выискивать в себе с Тобою сходство,
превозмогать врождённое сиротство,
Твои припоминая имена?
               
Земная жизнь желанна и темна.
А страх звериный – знак, что лик сотрётся
в наёмном теле, если отречётся
оно от чувств и подчинится Нам.

О, ум – безумец, преданный бесплодью!
Как нелегко облекшись тяжкой плотью,
копить привычки чуждые душе.

Я, всё-таки, кажусь себе отдельным,
но Ты к единству призываешь делом –
в змеиный орден посвящать ужей.