5

Мать в то время была физически здорова, да и ростом ее Бог не обидел.
Носила обувь 42 размера, была красива и разговорчива и в свои 36 лет
имела шестерых детей. По рассказам людей не каждый мужик мог приподнять
мешок с зерном на ветряную мельницу, а она с этим мешком справлялась
превосходно. И так снарядила она нас пораньше и двинулись мы в путь, спасибо
тете Марфе, которая по просьбе матери пришла помочь нам добраться до станции.
Помню у мамы спереди был привязан младший Виктор, а сзади был мешок с барахлом,
а тетя Марфа вела меня и сестру Веру. От дома до станции было 20 км., еле еле
дошли мы до соседнего села, по просьбе матери зашли мы в какую то хату, там
было тепло, но поесть было нечего. Тогда мама пошла по деревне и выменяла
не знаю за что 10 картошек и сварила нам суп без соли. Мы подкрепились, отдохнули
и снова двинулись к станции. У меня была такая слабость, что тетя Марфа несла меня
на себе, а когда сильно уставала я сам тащился кое как. тетя  меня первого
дотащила до станции и узнала когда будет поезд отправляться. Мама с Виктором и
Верой отстали и когда тетя Марфа узнала, что до отправления поезда осталось
мало времени, то она оставила меня одного на станции, а сама побежала, чтобы
помочь поскорее довести остальных. Вот тут то я дал реву, что оставили меня
одного с чужими людьми. Смотрю идут наши, тетя спешит и Веру тащит прямо волоком
прямо к вагону, а проводник кричит: Поскорее друзья, а то поезд отправляется!
Тетя осталась на станции, а мы поехали в Харьков на тракторный завод к отцу.
Когда мы пришли на конный поселок в 22 барак уже было темно. Барак этот строили
быстро прямо на урожайном поле: стены из досок и побелены известью, потолок из
досок заштукатуренный, длинна таких бараков примерно метров сорок. Вход и выход
 один, посередине был проход, а по сторонам был разделен на комнатушки из
простыней: это разделяло соседей друг от друга. Этот материал был до того грязный, что похож был на солдатскую шинель. И вот отворачивает мама эту грязную
ширму и мы заходим в четвером, я смотрю повернуться там негде: размер этой комнаты без преувеличения 2 на 3м и в этой комнате была односпальная кровать и
тумбочка. Отец лежал на полу укрыт своим одеялом, которое я узнал оно было еще
у нас дома, а на кровати лежали старший мой брат Афанасий и Андрей, тоже были
укрыты нашим вещами родными. Почему отец лежал на полу, а ребята на койке: отец
знал, что была весна, сырость, дверь в бараке почти не закрывалась, было грязно
на улице. Чернозем так растолкли, что некоторые старые оголодавшие люди завязшие
в грязи там и погибали, не вытащив ног. Бараки строили без фундамента, пол на
ровне с уличным грунтом, грязь со двора прямо на пол неслась, беспрерывно почти
круглые сутки шуршали лопаты, выбрасывалась с пола грязь, а ее снова тащили на ногах в барак. В каждом бараке находилось примерно 150 человек, такой барак
назывался семейным. Вот теперь я понимаю почему отец не жалел себя, ложился на
сырой, холодный пол с целью уберечь ребят от простуды. Наверное мы приехали в
начале апреля, так как на нас отец не смог выписать продовольственные карточки.
И мы с первых же дней жили  впроголодь. Отец как я знал по разговору, кушал только на производстве в столовой, а хлеб поек его мы съедали кучей. Карточки
выдавались ежемесячно, если бы мы приехали в конце марта, то отец мог бы и на нас
выписать карточки. Но мы приехали в начале апреля и поэтому сидели голодные.
Настали теплые дни, высохла земля, которую месили ноги, стали получать мы на всех
карточки, а как помню все равно был голоден до бессознания и в это лето 1933г
было жарко и сухо и по всей округе был сплошной голод и люди такие как мы привезли из сельской местности мясо. Весь трудовой народ жил внатяжку, а если
семья которая сварила кость в супе, то ее обгложут-обгложут, а потом выкинут в
мусорный ящик. А я ходил и смотрел, как в этом ящике роем вьются мухи, которых
я с детства не мог переносить. И я все таки решался брать эту обглоданную кость,
загаженную мухами, да в добавок облитую вонючей известью и уходил куда нибудь
за угол и принимался ее грызть, что бы никто не видел. После я сильно заболел
дизентерией,было пойду справлять нужду, а нечем и вот до того дуюсь, что у меня
гузенка выворачивалась наружу, а потом только с помощью рук можно было затолкать.
А родители не знали, да и я молчал. А потом мама узнала и повела меня в больницу,
начали лечить и вскоре болезнь отступила. Потом заболел отец воспалением легких,
так как больничный барак был не далеко я бегал к нему. Отец всегда, что нибудь
оставлял от своего обеда и передавал мне. Лето было очень жарким, по селам, да и везде был голод, народ из села двинул в город, но в городе тоже голодали. И как
назло была вольная продажа кильки или как хохлы называли камса. Она была соленая
и голодные люди приехавшие в город, чтобы спасти свою душу покупали эту кильку,
а больше купить было нечего. Наедались ее до сыта, а потом пили воду от пуза,
опухали и раздувались и делались слабыми и не движимыми, и через время умирали.
И везде куда не пойдем по дороге лежат такие люди,раздутые, руки и ноги трескались и из трещин сочилась вода, все эти раны облеплены мухами. Потом специальная машина утром
и вечером их собирала, и увозила не знаю куда.Это продолжалось все лето, не выдюжил и старший брат Афанасий, стал жаловаться на позвоночник. У него начала рости шишка на спине и так он ходил и жаловался, больниц хороших не было, отцу с
матерью некуда было пойти, да и в то время было не до лечения, бедность, голод.