Ночь безбожия или Божественная трагедия

                Ах, Данте, Талия твоя
                Сквозь толстый наст веков 
                пробилась
                И, странный замысел тая,
                Ко мне осенним днём явилась.
                Вдруг стал зловещим ясный взор.
                Она коварно улыбнулась,
                Бледнея и смотря в упор,
                И Мельпоменой обернулась…

Пустырь, бурьяном обрамлённый.
Глухонемая полночь. Свет
Течёт луны самовлюблённой.
(Или луны там больше нет,
А только каменный скелет
Привычкой спит необновлённой?)
Высь, пустотою многотонной
Нависшая, почти без сил
От дружбы с вечностью бессонной,
Дивясь, чтО их союз взрастил,
Глазами хладными светил
Обломок зрит плиты бетонной.
А тот, уверясь, что забвенье
Превыше прочих благ и нужд,
Познав всю глубь уединенья,
Сей ночью сценой стал, хоть чужд
Ролям подобным. Впрочем, чувств
Его не тронуло волненье…
Вокруг же – боги всех народов:
От малочисленных племён
До сверхдержав, чей свет восходов
Погас под толщею времён.
Иных – не вспомнить и имён.
Неумолимы Леты воды.
Сегодня здесь они, хоть странно
Их видеть вместе сразу всех.
(И в этой повести туманной
Искать не надо праздный смех.
В наш век от зрелищ и потех
Бедою веет многогранной.)
                -------------------
Но вот со взором безразличным
У сцены некто вдруг возник.
Казался несколько комичным
Его угрюмый, жуткий лик.
И было видно, что привык
Пришелец сей к речам публичным.
Без всякой тени беспокойства
Шагнул на сцену и хотел
Он позой выказать геройство,
Но тут одуматься успел…
Замечу, вид его имел
Одно загадочное свойство.
Вблизи – бездушно-пошл, уродлив,
Вдали – то грозен, то красив.
То станет приторно угодлив,
То вдруг до глупости спесив,
То мил, как друг, что, расспросив
Про вашу грусть, вздыхает подле…
Одет был этот гость незваный
В нелепый серый балахон,
Настолько старый весь и рваный,
Что дивно, как держался он,
Но вышит златом, и притом
Всех самоцветов блеск стеклянный
Слепил глаза, и тем скрывалась
От взора ветхость. Голова
Короной грубой увенчалась,
Что желтой виделась сперва,
Потом зелёной, как трава,
Но всё бумажной оставалась…
«Приветствую вас, привиденья!
Сей ночью тошно даже мне.
Спою-ка я одно творенье. –
Сказал он в полной тишине –
Три ноты… Хватит нам вполне…
Великое произведенье!»
Персоны этой появленье
Слегка смутило сонм божеств,
И что-то вроде удивленья
Возжёг певца небрежный жест.
Часть зрителей привстала с мест,
Прервать желая выступленье.
Венера, вкус его ругая,
Молчанье мрачное прервав,
Воскликнула: «Ну, что за гаер?!
Какой циничный, грубый нрав!
И, Красоту саму поправ,
Он что-то слушать предлагает?!»
 - «К чему нам строгости, красотка?
Прими подарки и уймись.
Вот злато, вот конфет коробка.
Сиди на месте, да не злись».
 - «Безумец! Сам угомонись!»
Но гнев звучал уж полукротко…
Тут Лада молвила с укором
Не злым, но горьким: «Не впускай
Отраву в сердце. В разговоры
Ты с ним, Венера, не  вступай.
Опаснее драконьих стай
Его насмешливые споры».
 - «Давно, суровая славянка,
Пытаюсь я войти в твой дом.
Посмотрим, сладишь ли, гражданка,
С мужскою дурью и вином,
Когда весь мир пойдёт вверх дном
В устроенную мною пьянку».
Богиня Лада непреклонна.
Но вызов брошен… А наглец
Стал снова петь бесцеремонно
Под звяканье своих колец
О том, каков он удалец,
И как славна его корона.
 - «Поёт прескверно! И не стыдно? –
Аматэрасу изрекла –
В короне сей как не обидно?
Чем так бумага привлекла?
(Была б, ну, хоть уж из стекла…)
На ней ведь знак? Мне плохо видно».
Атон взглянул с усмешкой хитрой:
- «Там буква «S» да две черты.
Бумаги сей бедна палитра.
Но ею склеивают рты,
И даже вот таким как ты…
И… можно ноты гнать с пюпитра…»
Поодаль бог с лицом уставшим
В одеждах светлых и простых,
Любуясь листиком, упавшим
Откуда-то с ветвей густых
И ветром принесённым, тих
С тоской внимал словам звучавшим.
Пред ним сидели полукругом
И все его ученики.
То звали господом, то другом,
Касаясь с трепетом руки,
То вдруг смиренью вопреки
Горели злобой, как недугом.
Бог говорил – они стихали,
Но, возбуждаясь, в тот же час,
Хвалою небо колыхали.
И всё ж, впадая в сей экстаз,
На самом деле божий глас,
Увы, почти и не слыхали.
А те, что мудрости внимали,
Не тратя зря речей своих,
Душой покоя тайну знали,
И о хороших, и плохих,
И о родных, и о чужих
С единым чувством вспоминали.
На сцене ж песня так гудела,
Что и мудрец-анахорет
Решил вмешаться в это дело:
 - «Проклятый дьявол Бафомет,
Стыда в тебе ни капли нет!
Но есть же наглости пределы!
И без тебя здесь много сброда!..»
Вицлипуцли тут гневно встал –
Бог истреблённого народа.
Конфликт внезапный нарастал.
Но каждый с сердцем совладал,
Смирясь под ясным взором Рода.
Виновник же того раздора,
Происходящим ободрён,
Желал бы продолженья ссоры,
Но, так как гнев был усмирён,
Остался удовлетворён
И тем. (В запасе много вздора.)
На несдержавшегося старца
С единоверцами его
Взглянул сей мастер злого фарса,
Воскликнул сладостно-светло,
Но, сам не зная для чего,
Похожим сделался на Марса:
 - «Салют, библейские вы хиппи!
А я уж вас искать хотел.
В страстях при всяком вашем всхлипе
Сгорало много душ… и тел…
Ах, как мой взор тогда блестел!
Как слух купался в вашем хрипе!»
И вновь поток негодований,
Высоких фраз и злых острот,
Угроз и к совести воззваний.
И хитрый бес, скривляя рот,
Плясал уж сам с собой фокстрот.
Меж тем, лишаясь оснований,
Вся речь сводилась к брани грубой,
К тому ж, накалу вопреки,
Сбивалась, делалась беззубой.
Начавшись с лавовой реки,
Она легла, как угольки,
Дымящейся словесной грудой.
 - «О, Род, хоть ты бы вразумил их!
Несносно слышать! Экий бред! –
Сердился Один – Этих «милых»
Бои не тихнут сотни лет».
 - «От Бафомета ВСЕМ нам вред». –
Ответил Род. «Вредить он в силах –
Добавил тут пророк востока. –
Шайтана этого следы
Заметить всюду может око.
Где ступит он, там жди беды.
Горьки трудов его плоды,
Веселье подло и жестоко».
 - «Шайтаном звать меня изволишь? –
Задорно крикнул Бафомет –
Сражайся! Что ж себя неволишь?!
Предлогов – уйма! А примет –
Не счесть! Отыщем сто комет!
Желанье надобно всего лишь,,,»
 - «Готов капкан и для пророка…
Теперь уж точно не заснуть! –
Промолвил Один. – Вот морока!
Неужто беса не спихнуть?!»
Но … только и сумел вздохнуть,
Боясь попасться в сеть пороков.
 - «Эх, Один, - Род сказал негромко –
Не так-то просто ложь разбить.
Вольётся в песню правды тонко,
Чтоб в ней окрепнуть, сил добыть,
А после и самой трубить
В свои рога предивно звонко.
К примеру, в ранг благодеянья
Братоубийство возвести
Кому-то вздумалось. В сознанье
Толпы упав, начнёт расти
Сорняк … Легко изобрести
Ему красивое названье …»
 - «Назвать заумно и красиво
Порок – известный ловкий трюк. –
Признал приблизившийся Шива –
Сей фокус наш «старинный друг»
Усвоил, хоть не чтит наук,
Черня их блеском од фальшивых…
Но, вижу, не на Бафомета
Ты взор тревожный устремил …»
 - «Да, Шива, - Род сказал – мне это
Знакомо … Он всегда чинил
Такие козни и сменил
Наряд лишь. Не найду ответа
Я на другой вопрос. Взгляните
На куст со странною листвой.
Он, словно сажей на граните
Начертан с жёсткой простотой.
Но кто сокрыт листвою той?
КОГО в тени куста вы зрите?»
Все стали всматриваться. Тщетно.
Примолк в раздумьях даже чёрт:
 - «Он что, всю ночь так незаметно
Стоял, недвижим, словно мёртв?
А взор-то вдаль, как нож упёрт.
Ишь, мистер Икс! Агент секретный!
Явился в строгой круглой маске
(Одежды цвет не разобрать,
В природе нет подобной краски)
И ждёт … Чего тут можно ждать?
Ну! Я уж начал рассуждать
С богами вместе! Вот так сказки!
А, впрочем, так ли монолитна
Вся эта гордая семья?
Иль суть моя столь самобытна?
Имел поклонников и я …
И личность новая сия
Мне, как и всем здесь, любопытна.»
Так Бафомета размышленья,
Храбрясь с усилием, вились
В попытках выбрать направленье,
Но в ком в итоге собрались
И страху смутному сдались,
Сливаясь с общим настроеньем …
Но что ж таилось в незнакомце,
Внушая страх самим богам?
Ни тьмы ночной, ни света солнца
В нём не было. К его ногам
Не падал жрец. К святым брегам
Паломник не носил червонцы.
Нашлись в рядах божеств и духов
И те, кто к гостю приступал
С расспросами. Любезно, сухо –
Кто как умел. Но гость мечтал
О чём-то, молча, словно спал
Иль внять не мог, лишённый слуха.
Луна тем временем сместилась,
Стожары блёкли, меркнул ковш.
Молчанье тяжкое сгустилось.
Застыл покой, с предгрозьем схож.
И тут ко всем сама Мокошь
Со словом-речью обратилась:
 - «Не вечно этой ночи длиться.
Спадёт с людей свинцовый сон.
Пора приходит дню разлиться.
Раздастся колокольный звон.
Каких богов восславит он?
Чья сила в душах распалится?
Как вышло так, что не осталось
В сердцах божественности чувств?
Да, бесу нашему мечталось
Явить всю мощь своих искусств.
Но знал ли он про чёрный куст?
Ему ль в итоге власть досталась?
Все думают, что знают точно,
В чём суть порока и греха –
Друид ли, гуру ли восточный –
И бога чтят, как пастуха.
А вера уж слепа, глуха
И рушится, порой досрочно …
Казалось, в шаге от господства
Был Бафомет и ликовал.
Но терпит крах и сумасбродство.
И странный холод мир сковал.
И злился бес, и ворковал,
А не достигнул превосходства.
Вниманье всё на Бафомете
Сосредоточив, с ним борясь,
Доселе мало кто заметил,
Что сам не ведал «тёмный князь»
Кому расчистил путь, смеясь
Над всем священным на планете …
Молчащий в маске не был изгнан
Из человеческих умов.
Напротив, он пока не вызван
Невесть из чьих бредовых снов,
И слишком стар, и слишком нов,
Землянами ещё не признан.
В какой галактике сгоревшей,
Которым обществом рождён,
Не вспомнить. Но почти воскресший,
Он здесь. Стоит, как пригвождён,
Своим безмолвьем ограждён,
И полон силы, вновь созревшей.
Коль человечество позволит
Природы щит совсем сломить,
Тот «демон» вырвется на волю,
Способный жизнь и смерть пленить
И людям вечность подменить
На рабства истинного долю.
Тогда столкнёмся с настоящим
Неведомым и чуждым злом,
Не с тем в сознанье полуспящем
Идей бессмысленных узлом,
Не с жадностью в венце гнилом,
Не с гнева  пламенем слепящим.
Вольётся ль свежесть в жизнь былую?
Иль демону свой суд свершать?
(Условно так его зову я,
Чтоб имени не воскрешать.)
Народам час настал решать.
Судьба о том не повествует».
И вот всё сказано. Вонзился
Луч солнца в побледневший мрак.
Проснулся ветер, зарезвился,
Узрев рассвета алый мак.
Ударил колокол, да так,
Что эхом в небе отразился …
2015-2017гг.