Елене

Памятью, строкой растущею,
бдения ночной повинностью,
я беру тебя в натурщицы
счастья голой беспричинности.

Взглядом, поиском натруженным,
выбором нещадно-каменным,
я беру тебя в натурщицы
неизбывной тайны пламени,

невостребованной музыки,
нежности неразразившейся,
солнечности необузданной,
трепетности затаившейся.

Я беру тебя в наложницы
грусти, в сердце вызревающей,
боли, к небесам взывающей
песнью, что вовек не сложится.

Света меркнущего горнего,
радости моей стреноженной,
моей вольным-вольной горечи
я беру тебя в наложницы.

Отчего тоской полынною
и свободой окаянною
сладко ранят звуки имени,
венчанного мглой троянскою.


2

Нахлынет, отступит, и снова обдаст навизною.
И серую пену разлук предстоящих нагонит.
Как голубя с почтою, как с донесеньем связного
отправит и тотчас вослед снаряжает погоню.

Всегда невпопад, не ко сроку, не ведая меры.
Живого - живою водою кропит, бездыханного - мёртвой.
Бескрылого - небом, крылатого - крепью вольера
дарит и, признайся, что глаз её в этом намётан.

И знать не желает о счастья разбитого пробе.
В судьбе и тетради быть жаждет пречистой страницей.
Пред нею и мир, как перед младенцем в утробе,
волнуясь готовится вешним бутоном раскрыться.

Часами бессонниц подскажет жар губ воспалённых
утишить знакомого имени влажным созвучьем.
И, всем существом, нежность, выказанную мимолётно,
как раковин створками - жемчуг, лелеять научит.

И - высится сфинкса загадкой над истиною прописною.
И - спящего кратера дышит нешуточной близью.
То ляжет пасьянсом, то вдруг ужаснёт кривизною
пространства, что буднично поименовано жизнью.


3

Подойдём, пусть нашепчет волна
нашу будущность, пусть пролепечет
у ссутулившегося валуна
то, о чём наших взглядов наречье.

От реки, как от пашни, парит
и от пришлой воды грязно-белые
пены клочья. Как щедро сорит
нам полуночь созвездьями спелыми

прямо в душу, на самое дно,
на сухую, невзрытую залежь,
где сомненью взойти лишь дано,
и печаль обитает и жалость!

И не робости ль нежный росток,
наложивши персты нам на губы,
освятит этой ночи чертог
и гармонию тем усугубит?

Крикнет птица из недр темноты
человечьим испуганным криком;
и почуешь - покровы сняты,
онемеешь в смятеньи великом.

Как податлив от влаги песок!
Будто глина на круге гончарном...
То ли ивою, то ли анчаром
подступает прибрежный лесок.


4

До полночи ждал, а полночь,
безмолвствуя, вопрошала:
" Ты был ли когда так полно
наедине с собой?
Ужели любви тебе мало
раскинувшихся созвездий
и жертвенности примятой
травы твоею стопой?

Чего же ты ждёшь и ищешь
и просишь, неблагодарный,
склоняясь над пепелищем
брошенного костра?
Иль не был тебе подарен
плеч, оголённых солнцем,
и профиля дивный очерк
в залог грядущих растрат?

Оставь, не думай, утешься...-"
советовала мне полночь...
И долу над опустевшим,
померкшим зерцалом воды,
ковш небесный клонился,
темью ночною полный,
влагою равноденствия
боли и высоты.


5

Каждый вечер клеймён телефоном твоим,-
свежий рубчик тоски, узелок на аорте.
Осязаем уже потому, что таим,
и у памяти прочно запаян в реторте.

Там волос тёмный хаос приближен к лицу,
там зрачков марианские впадины.
И ладонь так ложится в ладонь, как слепцу
лишь понять и почувствовать дадено.

Группа крови разлуки, ломящейся в дверь,
инвентарный порядковый номер надежды.
Отчего под ногами вздымается твердь
и пустыня в гортань воцаряется прежде,

чем проклацает что-то, как стрелка в пути,
и завертится диск на оси, обезумев,
и обдаст равнодушием века, в горсти
онемелой зажатый гундосящий зуммер?


6

С лёгким сердцем, с душою, отъятой
от груди материнской тоски,
распрощаемся полно и внятно.
Да и то: разве были близки

наши борозды, гнёзда и звёзды,
сочетаемы к свету шаги?
Или схожи - смятения воздух
и по небу безверья круги?

Утолим нашу тягу к разрыву,
центробежную силу крови,
до невстреч благородством порывов,
обязательствами к нелюбви.

Наш союз одиночеств вторичней
и меж нами, осмотришься, как
меж "казнить" и "помиловать" в притче
препинанья отсутствует знак.