Маштаков

У Валентина Маштакова было лоснящееся лицо, жирные соломенные волосы и вечно мелко дрожащая левая рука. Он носил роговые старомодные очки с закреплённой на них белой бельевой резинкой, а усики а ля Адольф придавали его и без того невыразительному облику почти комическое выражение. Мятые фиолетовые брюки Маштакова и штиблеты цвета детской неожиданности раздражали его коллег по КБ, которое принадлежало механзаводу небольшого южного портового городка Приморска.
К 1987 году социализм доразвивался до того, что зарплату сотрудникам КБ не выдавали месяцами. Тем не менее Маштаков умудрялся гореть и на этой тухлой работке: семь патентов всесоюзного значения, три из которых внедрили в порту Приморска – что-то касающееся оптимизации погрузочно-разгрузочных работ.

Жена Маштакова Вера пилила и донимала его постоянно. Те крохи, которые он приносил домой, уходили почти все на пропитание. Детям новых вещей не покупали уже второй год. А наследников у самородка-рационализатора было аж трое: двое пацанов – семи и двенадцати лет – и девятилетняя дочурка.

Стоял знойный август 87-го года. В отпуск идти не было смысла, и Маштаков не отходил от кульмана, что-то увлечённо чертил, то и дело прицокивая языком и приподнимая очки. Отделу поставили задачу: разработать для литейного цеха новый мудрёный узел. Старый всё время ломался: на транспортёре постоянно выскакивал валик, отвечающий за перенос отлитых деталей на новый уровень.

—  Валик мастырит валик, - поддразнивала Маштакова брюнетистая стажёрка Лидочка Конецкая, совершала изящными ручками волнообразные пассы и улыбалась всем своим очаровательным личиком.
Семён Исаевич Кац, начальник Бюро, только устало вздыхал и неопределённо кивал седой крупной головой в сторону пыльного фикуса в углу. Четвёртый и пятый сотрудники КБ, молодые, недавно закончившие институт ребята, вечно бегали на перекуры в туалет. Возвращаясь, с ленцой становились к своим кульманам с рейсшинами и перемигивались с симпатичной Лидочкой, чья пятая точка в фирменных двухсотрублёвых «рэнглерах» весьма аппетитно мелькала по просторному и неухоженному бюро. Закипал алюминиевый электрочайник. В разнокалиберные чашки разливался душистый грузинский чёрный чай. Трещали сушки.
А Маштаков, словно живущий на другой планете, противно шипел линейкой по испещрённому кохинором листу ватмана.

Подошло время обеда, и Валентин, выдувший не меньше литра кипячёной воды прямо из носика того самого алюминиевого чайника, оторвался от своего волшебного станка и засеменил в туалетную комнату.
Второпях чуть не треснулся блестящим лбом об аляповато окрашенную в цвет недослоновой кости дверь с болтающимся на ней чёрным плексигласовым символом человека писающего. Подбежал к писсуару и ударил прозрачной упругой струёй в изъеденную ржой ракушку. На её замызганном бочку пасторально залипла мокрая сотенная купюра – бежеватая, с Ильичом.
Маштаков забрызгал брюки и только тогда, когда застёгивался, упёрся обалдевшим взглядом в дензнак, словно увидел не деньги, а зеленого человечка из глубин недоосвоенного космоса.

Осторожно взяв мокрую бумажку кончиками большого и указательного пальцев, вибрирующих мелкой противной дрожью, промыл под краном и аккуратно поместил её в видавший виды дерматиновый бумажник, спрятав его в карман старомодного коричневого пиджака.

Еле дождался шести вечера. Обычно он засиживался до семи-восьми, но 13-го августа 1987-го, в пятницу, изменил своим привычкам и поспешил домой.
Вера кинула на широкую тарелку позавчерашний шницель с макаронами и молча удалилась в спальню. Маштаков, подкрепившись нехитрым ужином, включил утюг и расстелил прямо на кухонном столике «Правду».
Достал сотенную и, как следует выгладив, спрятал её в том «Отверженных» Гюго. А в обеденный перерыв следующего дня побежал в сберкассу и положил «подарок судьбы» на книжку: вчера у него молниеносносозрел план по улучшению жилищных условий. Семья Маштакова ютилась в двушке уже лет десять.

К 1997-му году на счету у 48-летнего Валентина Маштакова было уже пять тысяч долларов.

Уже давно он не работал в «легендарном» КБ и августовским вечером 1998-го года возвращался с новой низкооплачиваемой работы. По дороге забежал в ту самую кассу и снял всю сумму. Денег как раз должно было хватить для первого взноса на вожделенный трёхкомнатный кооператив в центре Приморска. В октябре 1998-го за доллар США давали почти 16 рублей. Однако многие банки разорились, и рублёвые вклады сгорели.
Маштаков в 1997-м переоформил свой вклад на валютный и теперь нёс его под сердцем, в том самом дерматиновом бумажнике, набитом сотенными долларовыми купюрами.

В тёмной арке, в ста шагах от его хрущобы дорогу ему перегородили трое.
Все в капюшонах. Лиц не видно. С бейсбольными битами. Последовали короткие грамотные глухие удары. Маштаков едва выжил. Два месяца провалялся в больничке. Корейко из него не вышло.
Вере Валентин так ничего и не рассказал. А пенсионеру Семёну Исаевичу Кацу, бывшему сослуживцу, с которым я познакомился в христианской харизматической церкви «Слово веры», выложил всё как на духу.

— Одного не пойму, Семён Исаевич, – сокрушался Маштаков, – откуда та злополучная сотка появилась на писсуаре нашего КБ?

— Чудны дела твои, Господи!.. – Я тепло обнял Каца и процитировал ему Киплинга в переводе Маршака:
А: Я был богатым, как раджа.
Б: А я был беден.
Вместе: Но на тот свет без багажа
              Мы оба едем.

Процитировав ему этот замечательный стишок своего любимого поэта, я, некогда незадачливый рационализатор КБ механзавода Приморска, а ныне подающий надежды литератор Евгений Сапунов, поспешил на автовокзал.