Аргентина

Небо пепельно-оливковое,
примостился сверху месяц,
он же луна,
и все слова посыпались
лаская и боля,
закрыв надо мною зонтик,
мокрый от дождя,
намочил мне голову.
А может звезды рухнули –
подсвечники с зелеными свечами.
Там, в темноте,
проплывает
баржа цвета мутного вина
и тянет
на стальной проволоке звезды.
Мы идем,
переходя с тротуара на тротуар,
рассматривая очередную фигню
в слабо освещенных витринах.
Вот,
и мы зашли с тобой в кафе,
и ты разом рассказал мне
половину жизни.
А зачем «стисни ее в один вечер?»
Хочется...

Какая-то галерея, картина –
вечерние фиалки, бледные лица,
голод и побои по углам.
Меня вчера нарисовали.
Повинуясь знакам ночи,
не по погоде,
читал стихи.
Подари мне еще
старомодных конвульсий
перекусив в подземном переходе.
Моих ботинок
такие тонкие подметки,
что вода проникнет до глубин души.
Потом, в комнате
я буду
усиленно пытаться предстать
проституткой в чернобурке,
но не получится.
Ведь я совсем другая.  Я
твоя.  А ты будешь усердно поучать
уму и разуму, как это любишь.
На нас, по-своему права,
будет смотреть
хрустальная сова
на поцарапанном лаке твоего рояля.
Остекленевшим взором.

Ты ткнул ее пальцем,
и она упала.
...катился на пол рафинад.
Но как катился?  Он кубический.
Вот так как ты – символически,
глыба соли,
на самом деле форма боли.
Как если сжать его в руке,
в ладони и пот, смешавшись
с сахаром растает, образуя смесь
иронии.

Давай отстранимся от любви?
Не госпиталь, не ель и не отель.
Поговорим
разогревая вермишель.
Отдельно от меня твое сознание
в свете сменяющихся лун.
Но боль блюет табачным дымом.
И музыкой пластинка льет,
как будто бы пластинка.
Нереально.  Но и сознание, ведь,
виртуально.
А что реально?  Не знаю я.
Ты меня уничтожая
стихами,
сердце вырываешь
сквозь прутья.
Не зависит от расположения звезд на небе,
и в этом выражении туманности –
конкретика, фигурка четкая
как хлебный мякиш,
только мягкая.

Отказ – протест в чистом виде,
а не его маска.
А согласие туманное, как сказка.
Ускользает и бредет обратно.
И то и то приятно.
Но только потому что
глядя на туманную Эйфелеву башню в Париже
ты понимаешь, что она там высоко,
а ты ниже.
Вот «я» глупое местоимение.
«Я в Париже, я же вам говорю»,
и уже дышишь.
Но я предпочитаю тапочки
и яркое пламя в камине
любой льдине, наверно, потому что мало тепла.
Но ни на Эвересте, ни в Париже я давно не была.
Обычные сновидения, обычные дела.
Наверно, я не знаю для чего земля в комнате мала.
Я бы отправилась и туда и туда, потеплее одевшись.
Вот жизнь.  Верю ей на слово.
И тебе тоже.  Как и обещала,
скажи что-нибудь про пути начало.

Вот, мы бредем по сказочному Парижу.
Ты прилично выучил французский.
Я учусь пению без копейки в кармане,
как Эдит Пиаф, только с лицом Мадонны,
умиляясь собственному отражению
в зеленоватом отблеске луж.  Я ведь,
больше похожа на замшелый колодец,
чем на амура душ.
Старинная статуя, заросшая плющом
и зеленоватая стена в одном лице,
муха цеце и муза.  Ценность.
Давай ты разразишься проклятиями
и скажешь, что я прекрасна,
как роза в черной земле?
И не чайная, и не белая, и не красная.
Зеленая.
А я приду в восторг с аргентинским акцентом.
И далее в том же роде...
А город не будет мешать произойти
тому, что должно произойти.  Любить.

На скамейке, малопригодной для целования
я зажмурюсь...
А ты мне что-то скажешь об исканиях духа,
имманентности, трансцендентности бытия,
еще какое-нибудь идиотское сведение,
а я зальюсь таким же идиотским смехом.
Потом ты вытащишь мою ногу
из бесполезно ополченного ботфорта
и положишь себе на колено.
И тогда о философии расскажет Вселенная.
Ее метод всегда прям и прост.  В засос.
Ммм... какой осенний запах золотых листьев.
Меня сожми в ладони, как лист, мистик.

В такую поганую погоду – дождь со звездами –
самое время писать о том, что очень просто.
И, поискав в кармане сигареты,
стоять, курить, писать об этом.
Дай мне возможность зажечь светильник
там, где тьма.  Наша синема тьма.
Может посыплются улыбки,
а может зловещее гудение судьбы.
Может она не приемлет нас.  Наше «мы».
Давай, требуй от меня
все, что мог
проделать ночью Бог.