Шкаф

Он стар, он жёлт, он из фанеры. 
Но дорог мне он тем вдвойне,
Что стал когда-то самым первым
Из всех шкафов в моей семье.

Пусть будет славен город Канев
И, как сам Киев, – величав!
Он память о себе оставил:
Валерию и этот шкаф.

Коль молод ты, то всё во благо.
Зачем проспект? К чему бульвар?
На дне глубокого оврага
Есть улица там Красный Яр.

Теперь, наверно, он Червонный.
Теперь пора иных забот.
Теперь другие там знамёна,
Хотя всё тот же наш народ.

Народ там в собственных домишках,
Должно быть, до сих пор живёт.
А я тогда блеснул умишком –
Времянку снял у них на год.

Была в ней комнатка, веранда,
И кухня, как в любой из хат.
Чего ещё нам было надо?
Я той времяночке был рад.

На девяти её квадратах
Вмещался в комнатке диван.
Тогда, в году восьмидесятом,
Простой диван мне был желан.

Стену завесил одеялом:
Излишне думать о коврах,
Готов довольствоваться малым,
Лететь вперёд на всех парах!

Лишь только б милая супруга
Опорой мне была во всём.
Любили только бы друг друга –
А все богатства наживём!

Но холодильник мы купили.
Пенал купили мы и стол.
Ведь у супруги деньги были.
Эт я был голым, как сокол.

Хоть было то давно когда-то,
Я всё же помню, не забыл:
В тот день зашёл я в пункт проката:
Нам телевизор нужен был.

А там – мужик: мол, шкаф не нужен?
Зеркальный шкаф, с тремя дверьми…
Я третий месяц был лишь мужем,
И мне всё надо для семьи.

А пятьдесят рублей – не деньги.
Ну что за деньги – пятьдесят!
Когда голым-голы все стенки,
А вещи на гвоздях висят.

К тому же шкаф почти не старый,
Всего один пролом в боку…
И жёлтый цвет, как у гитары…
Ну что ж, беру. Мерси боку!

Не помню, где и как грузились.
Забыл, но что же из того?
Я знаю точно: отразились
Дни счастья в зеркале его.

Забыть когда-нибудь смогу ли?
Не раз я чувствовал сквозь сон
Жены любимой поцелуи –
Судьбе за это мой поклон.

Невзгоды тоже мы познали.
И главная была одна:
Слегла, к большой моей печали,
На пятом месяце жена.

Лечить серьёзную заразу
Одними травами пришлось.
Но обошлось. Тьфу-тьфу: не сглазить.
Ну, обошлось – и обошлось!

Мы новый год вдвоём встречали.
А через день мечта сбылась:
Январь начался, год в начале –
Жизнь у дочурки началась!               

Как фотографии в альбоме,
Листаю в памяти своей:
Вот я с женой, вот из роддома
Дочурку привезли мы с ней.

Барвинок вот, вот маргаритки,
Пылает солнце во всю мощь,
Жена с дочуркой у калитки,
Опять они: жена и дочь.

Жизнь устоялась. Цвет весенний,
Дожди с грозою, летний зной…
Семья, работа, в воскресенье –
Я на рыбалке день-деньской.

В Днепре купались, загорали…
За нами водится грешок:
Еду дочурке согревали,
Зарыв на полчаса в песок.

Так мы в овраге год прожили.
И надо снова зимовать.
А под наш дом лишь сваи вбили –
Шкаф не позволит мне соврать.

Директор пригласил нас в Харьков:
К чему сидеть, мол, в ОРП?*
Там стройки нет, а здесь – запарка.
Прописку сделаю тебе,

Поставлю в очередь двухсотым,
А в ней всего – четыре ста.
Квартира будет, слово! Что ты:
Здесь арифметика проста!

Прекрасен Канев, но огромный,
Безбрежный мир к себе манил –
В «КамАЗ» вгрузил я скарб наш скромный
И в Харьков резво укатил.

Подъезд двенадцатиэтажный.
На самый верх лифтом взлетал.
Вот здесь заметить очень важно:
Шкаф поднимал я по частям.

Как хорошо, что он фанерный:
Поднял, собрал – и снова цел.
А будь из тырсы, для примера,
Я разбирать едва ли б смел!

Мы у Михеенок в квартире
Заняли комнату одну.
Замкнулись в ней в семейном мире.
Теперь я чувствую вину

За то, что даже с их детями
(Компьютер правит мне: с детьми!)
Мы не общались, только са;ми,
Втроём (а может быть, сами;?)

Но кто нам нужен в нашем счастье?
И никого, и ничего.
Как жизнь мила и мир прекрасен –
Всё снова в зеркале его!

Эх, раззудись, моя лодыжка!
Эх, разойдись, моё бедро!
Я мчался по утрам вприпрыжку,
Чтоб поскорей нырнуть в метро.

Чтоб поскорей усесться снова
За стол с чертёжною доской.
Чтобы весь день чертить с любовью,
Но целый день чертить с тоской.

С утра стремился на работу,
По вечерам – стремглав домой…
Зачем желать ещё чего-то?
Я счастлив был своей судьбой.

Дочурка за манеж держалась,
Едва привстав на две ноги.
А в зеркале всё отражалось:
Вот первый шаг, ещё шаги…

Летят счастливо дни за днями
Под сенью радостных забот.
А вот уже и отпуск мамин
Истёк:  дочурке целый год.

И вот ведь знал неумный папа,
Что Украиной правит блат,
Но, никому не дав на лапу,
Отдал дочь в пятый комбинат.

Дочурке собственным здоровьем
Пришлось за это заплатить –
Я навсегда пред ней виновен,
И больше некого винить.

Малютки крохотной страданья,
Врачи, уколы без конца –
Должно быть, веселились няни:
Мол, проучили наглеца!

Жене пришлось уйти с работы,
Сиделкой стать на пару лет.
Но в прошлом эти все заботы,
И хорошо, что их уж нет.

И хорошо, что, выждав сроки,
Вернул директор паспорт мне,
А я семью отвёз в Сороки,
К отцу и к матери – к родне.

(Сказал директор: мол, прописка
Не удалась, мол, извини.
Как говорится, локоть близко,
А исхитрись его кусни.

Добавил, что сменились власти,
Пропали связи… Что сказать?
Попробуй сам порядком частным
Себя с женою прописать.

Порядком частным – это значит:
Прописку надо покупать.
Причём немедленно, иначе
Нас станут просто штрафовать!)

В Сороках много винограда,
Орехов в едкой кожуре –
Дочурка ела. И в награду
Болезнь исчезла в сентябре?

Не знаю. Только это – счастье,
И пусть цветёт её краса,
И пусть в её судьбе ненастье
Не заслоняет небеса.

Пришлось мне вспомнить, что есть в мире
Ещё другие города.
И что не жизнь в чужой квартире,
Что в ней недели – как года.

Я от удачи просто млею.
Как повезло, что я не влип:
Для жизни выбрал я Суклею,
Не выбрав крымский Казантип.

Готов идти с любым я на спор,
Не уронив своё лицо:
Суклея – то же, что Тирасполь,
А не какое-то сельцо!

Тирасполь же – такое место,
Что нос утрёт иным местам:
Меж Кишинёвом и Одессой –
Столица там, а море – там.

Ещё Тирасполь – это место,
Где сразу всё: и вроде тишь,
И всем артистам он известен
(Судил по множеству афиш).

Ещё богат был институтом –
Мне это нравилось вполне.
И речка рядом: вот он! Тут он –
Привычный с детства Днестр мне.

(Да, кстати, сразу об артистах:
Когда приехал Мулерман,
То в первый ряд, чтоб было близко,
Уселись мы: у нас был план.

Хотели мы, чтоб подошёл он,
Дочурке что-нибудь сказал,
Когда, шнуры таща по полу,
Со сцены спустится к нам в зал.

И оправдались все расчёты:
Со сцены провод потащил,
И подошёл, и спеть чего-то
Малышку нашу попросил.

Она смолчала, мы смолчали,
Что он подумал – не сказал.
В печали или без печали,
Но выступленье продолжал.

Мне любопытно: помнит он ли,
Обиду держит или нет?
Дочурка – знаю, что не помнит:
Ей слишком мало было лет).

Итак, приехал Шкаф в Суклею,
Чтоб продолжать служить добром,
Сверкая зеркалом, желтея,
В боку – родной уже пролом.

И покатилась жизнь, как прежде.
И омрачалась только тем,
Что после наших переездов
Болезнь прошла, но не совсем.

(Теперь минула четверть века,
И вроде всё прошло давно,
И дочь – не просто дочь, а лекарь,
Но я тревожусь всё равно).

Итак, катилась жизнь, как прежде.
Дочурка – наше божество, –
Печали, радости, надежды –
Всё снова в зеркале его.

Вот через пару лет работать
Лишь на полдня пошла жена.
Пошла, а дочь, давя зевоту,
Полдня смотрела из окна.

И как её же было жаль нам.
И как потом же был я рад,
Когда с опаской и нахально
Отдать решились в детский сад!

Но дочь уже немало знала
В свои немногие года:
Всё по погоде надевала,
Не простужалась никогда.

Ещё чудесненький ребёнок,
Наверно, думал, жизнь любя:
Семья без братьев и сестрёнок –
Не очень полная семья.

На ухо, заслонясь ладонью,
Она шепнула как-то мне:
«Ну, пап, пуки мине сисёню» –
Без всякой мысли о цене.

,   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Сестрёнку доче мы купили.
А дальше, если без прикрас,
То – время кончилось идиллий
И проза жизни началась.
                Май 2007 г.