Я помню вас, Людмила Петровна!

Школу я не любила. Как процесс. Мне нравилось здание школы – новое, трехэтажное, с огромными окнами, просторными классами. Нравился гулкий спортивный зал, в котором ежегодно устанавливалась высоченная, под самый потолок, новогодняя елка. В  огромной столовой  со сценой в торце, устраивали выпускные вечера, а в обычные школьные дни кормили бесплатными обедами и продавали горячие жареные пирожки  с повидлом по 5 копеек. Нравился пришкольный сад-огород с огромным малинником, в который я любила наведываться летом, благо, жили мы неподалеку.  Даже аккуратные асфальтовые дорожки вокруг школьного здания нравились мне. По ним, идеально ровным, так здорово было мчаться на велосипеде, отпустив руль. Мне нравилось узнавать новое. Я с жадностью впитывала всевозможные знания, "глотала" без разбору книжки, а вот учиться в школе я не любила.  Причин было несколько. Прежде всего, моя натура. Ну, не люблю я ограничения и одинаковость.  Я не бунтарь и не революционер,  скорее всего – убежденный оппозиционер. Поэтому протестовала, но подходила творчески:  мой портфель обязательно должен был иметь необычную форму и цвет, а форменное платье особый покрой – юбочка в складку, отложной воротничок. Если на урок по пению надо выучить "Во поле березонька", то я учила "Огромное небо". Словом, не знаю почему, меня вечно тянуло куда-то в сторону.
Моя мама была учительницей.  Поэтому я изучила школьные закоулки еще в детсадовском возрасте. Забрав меня из садика, мама приводила меня «на вторую смену» к себе в класс. Я тихонько сидела на задней парте, рисовала, играла на переменках с учениками или бродила по гулким темным коридорам. Я засовывала свой нос во все углы и шкафы с учебными пособиями, которые были в пределах досягаемости, все темные каморки под лестницами с ведрами и тряпками техничек.  Исследовала, изучила и потеряла интерес.
Читать я начала очень рано. Стимулируя мои успехи, мама часто покупала новые книжки,  которые я мгновенно «проглатывала». Вскоре  открылся ресурс под названием «библиотека» и я записалась сразу в три. Там бродила меж стеллажами и, зачитавшись выбранной книжкой где-нибудь в углу у теплой батареи, готова была ночевать. В третьем классе мы с подружкой открыли для себя сокровища дальних стеллажей – анатомические атласы и альбомы с репродукциями картин. До сих пор запах книг вызывает у меня тайный восторг и трепет. Это я к тому, что учебники – тоже ведь книги, и я их тоже читала. Летом. А потом весь учебный год вынуждена была снова проходить ранее прочитанное на уроках. Скука! Пожалуй,  только математика вызывала интерес.  Решать трудную задачу – это ведь сродни приключению, из которого радостно выходить победителем. Летом я задачки не решала, оставляла на потом.
Поскольку мне выпала трудная судьба быть дочкой учительницы, в глазах одноклассников я автоматически становилась «выскочкой», тем более  что всегда была активной энтузиасткой, легкой на подъем и имела тягу к режиссерскому амплуа.  По мнению некоторых одноклассниц, мне ставили завышенные отметки «по блату».  Откуда им было знать, насколько это тяжело и ответственно – не посрамить маму-учительницу плохой отметкой или неподобающим поведением и вечно получать нагоняй за малейший промах – коллеги доносили маме о каждом моем «грехе». Оправдывать чьи-то надежды – нелегкое дело, адское. Словом, до девятого класса общаться с книгами мне нравилось гораздо больше, чем с одноклассниками – никаких тебе конфликтов.
А еще же были учителя! По понятной причине страха перед ними у меня не было, а вот уважения заслуживали далеко не все. Была одна, мы звали ее Анка-пулеметчица, за то что на уроках русской литературы шпарила по конспекту, который написала, возможно, еще в студенчестве, да так и не выучила за долгие годы. С ней у меня случился ужасный конфликт уже на самом выходе из школы, отравивший последние школьные дни.
Прошли десятилетия, уже мои дети давно закончили школу и университет, но своих учителей я помню. Кого-то вспоминаю с неприязнью, кого-то просто помню, но вот одну учительницу всегда вспоминаю с глубокой благодарностью.
За лето наш дерзкий класс лишился своей главной хулиганской составляющей – мальчишек. Большинство из них,  с трудом дотянув до конца обязательной восьмилетки, разошлись по ПТУ и техникумам. Вместе с Колей, пришедшим к нам после восьмого из интерната, мальчишек в нашем 9-А осталось всего четверо. Остальные семнадцать  – девчонки. Все мы были знакомы еще с детсада. Даже Коля когда-то ходил с нами в одну дедсадовскую группу. И, хотя у нас порою случались конфликты, мы были довольно сплоченными, особенно, если требовалось защищать честь школы на спортивных соревнованиях или каких-то конкурсах. Учителя, хоть и ругали нас за плохую дисциплину, все же знали, что в критической ситуации мы сможем организоваться и не подведем. Впрочем, изобретательно потрепать нервы нелюбимому учителю (устроить в парте пожар на уроке физики или бросить карбид в ведро с водой) мы тоже были всегда готовы.  Особенно доставалось молоденьким практикантам и учителям украинского языка, которые менялись почему-то каждый год, а то и чаще. С практикантами все понятно, им самой судьбой предписано терпеть издевки и наглость подростков, но с преподавателями украинского дело обстояло особым образом.
Надо сказать, что  наш город  находится не просто в Украине, а в центре Донбасса. Народ Восточной Украины – это такой конгломерат из людей разных национальностей, приехавших после войны подзаработать на восстановлении шахт и заводов со всех концов необъятной страны. Большинство там так и осело. У всех были свои обычаи, культура и язык. Жить рядом и работать они могли только при условии скорой ассимиляции и общения на общем для всех языке. Таким языком был, естественно, русский. Мой отец, например, родом с Черкащины, поначалу двух слов по-русски не мог сказать, стеснялся на рынке спросить цену. Зато потом я за всю жизнь не слышала от него и слова по-украински. А вот русская мама с удовольствием и очень чисто пела украинские песни. То же происходило в семьях татар, армян, корейцев, литовцев, немцев, азербайджанцев – кого только не было. Так было принято и всех устраивало. Свою национальность вспоминали лишь по праздникам, да 5 декабря, когда устраивался фестиваль народов СССР в честь Дня Конституции.  Украинцы, которых было много, селились в селах и на окраинах, чтобы иметь возможность держать свое хозяйство, скотину. Считалось, что если человек говорит на украинском или суржике, то он «селюк». Горожане  говорили  по-русски. Отсюда и наше школьное пренебрежительное отношение к украинскому языку, тем более что все, кто нам его преподавал, были личностями посредственными, неинтересными, а литература казалась скучной и второстепенной.
Однажды на урок украинской литературы в 9 классе пришла она, Любовь Петровна Розенфельд, очередной преподаватель, уж не помню, который по счету. Пришла и за два года совершенно изменила наше, по крайней мере мое, отношение к предмету.  Она была среднего роста, худенькая и некрасивая. Нос картошкой, густые веснушки по всему лицу, короткая стрижка на редких русых волосах. Говорила новая учительница негромко, слегка шепелявила, но веселая и частая улыбка делала ее лицо милым, приятным. Что произошло, я не знаю. Как это у нее получилось, я тоже не могу объяснить. Но вскоре мы уже по очереди читали вслух на уроках роман «Бурьян» Андрея Головко. Сочинение по роману у меня заняло целую тетрадку в двенадцать листов, куда я вклеила свои рисунки в качестве иллюстраций – Любовь Петровна приветствовала творчество. И пошло! Целый пласт непознанной  литературы открылся вдруг. Мы учили стихи о любви Владимира Сосюры, открыли для себя полные приключений и интриг книги Трублаины, Собко, Збанацького, Бажана, Гончара и многих других, устраивали диспуты на языке Шевченко, заучивали десятки стихов. Скорее всего, это увлечение мовою коснулась далеко не всех, но меня точно накрыло. Летом перед последним, десятым классом, я поехала покупать себе туфли, но вернулась домой без обувки, зато с четырехтомником Стельмаха. Помню, как лежала на крыше гаража, рвала переспевшие вишни и читала, читала. Совершенно не хочу касаться художественной ценности книг и украинской литературы в целом. Речь о другом, о том, что мне здорово повезло с учителем. За два год скучный второстепенный предмет стал важным и интересным, а язык, которого я не знала, стал вторым родным. Это ведь тоже было приключением. Любовь Петровна примиряла меня с необходимостью ходить в школу. Уверена, преподавай она  китайский язык, к концу года мы бы на нем заговорили так же свободно! Впрочем, была еще любимая мною математика и Анна Алексеевна, которая всегда спокойно, умиротворяюще спокойно втолковывала нам правила бинома и производной. Длинные многочлены проскальзывали в память как по маслу.  У нее были необычайно красивые руки и пальцы… Ей я признательна тоже.
Никогда больше мне не приходилось говорить по-украински, не было нужды. Забылись даже стихи, которых знала множество. Но помню забавный случай. Я ехала в поезде в Польшу. Всю ночь в соседнем купе какая-то полтавчанка средних лет рассказывала спутнице о своей нелегкой судьбе. Говорила на сочном  украинском. Пришлось слушать и всем соседям, и мне. А утром, я обнаружила, что свободно говорю и даже думаю на «на рiднiй мовi»… Не знаю, жива ли Любовь Петровна, а если жива, помнит ли меня? Но это не важно, а важно то, что я – помню.