Засек 14 проза рассказы отца по истории села ива

               
                ЗАСЕК 14               
                РАССКАЗ  ОТЦА  ОБ  ИВЕ.

Лето начиналось жарко. Рожь в полях подёрнулась желтизной, это значит, что зерно нагрубало* спелостью. Люди смотрели на Голицкое поле и радовались. Особенно рад был дядя Алёха Долгополый, отцов шурин, ну, сейчас их зовут Алёхины на улице Кутузовка. У него земля там была в аренде, а теперь он получил долю на Голицком поле, как написано, на вечное пользование. Получилось земли на шесть женских душ и на себя с сыном – он всё ходил и приговаривал: «Хороша власть – землю дала!» Успел засеять ярью! 

Праздник Троицы на Иве прошёл печально – много солдат, мужиков, не вернулось с войны. Погибли.  С утра все, как положено, ходили в церковь. На Духов день народ потянулся на кладбище. Там бабы выли с причитаниями  и горились* на могилах родных. Плакали заодно и об убиенных на войне, аж по всей Иве раздавался воп*, как будто вся земля плакала в голос.  А мужики, которые молодые, как мой отец, выпивали спирт и закусывали яйцами. Не было у людей открытой бескорыстной радости - всех пугала жизнь,  измятая войной и тревожными слухами о какой-то революции, о новой войне.

Что? Как жить дальше? Никто не знал. Благочинный молчал. Только басил: « Господи помилуй!», да кадилом махал. Одна надежда грела сердце крестьянина: зреют в полях хлеба, может, полегше будет…

Все помнили, что беглец Андрей Федкин может вернуться и устроить в селе какую-нибудь оказию. Возьмёт и подожжёт сухие колосья, подлец! Жили настороженно,  дежурили на дорогах. Но было тихо.

Прошла Троица. Я понёс берёзки с вялыми листьями на карду, куда загоняли на ночь овец. Вдруг прибежал брат Максим.
         
- Ванёк! – Заорал он от ворот, – бежим к Игошкиным на съезжую! Отец туда сломя голову кинулся! Солдаты приехали! Отец сказал мамке, что приезжие будут у мужиков просить хлеба. Бежим!

Солдатовы и мы, Тюлькины ребятишки, сверкая пыльными пятками, пыжили* к Игошкиным. Впереди, задрав курник*, летел Максим Солдатов. За нами прыгали ещё какие-то пацаны, и даже девчонки голубели в сарафанах.

У съезжей толпились мужики в тёмных рубахах. Бабы, как цветы в лугах, на солнце разноцветно пестрели кофтами и платочками. Белые головки ребятишек одуванчиками пушились по всей поляне перед домом. На лавке и на брёвнах у мазанки через дорогу сидели почтенные старики, как мы их в шутку называли на татарский лад саксаулы.  Управа села! В картузах, некоторые одели чистые сатиновые штаны, подвязались гарусным пояском. Белые седые их бороды трепал тёплый ветерок с южной стороны.

Два инвалида - дядя Данил и дядя Юшка с клюшками ковыляли на сборище:  тот и другой стучали по сухой тропе деревянной клюкой вместо ноги – оторвало на фронте. Дядя Данил настырно порывался вломиться в избу:

- Мы вот с Юшкой хотим спросить у новой власти, когда отдадут нам положенное пособие как калекам войны? И всё… Изувечили нас, и бросили – год назад были деньги, а сейчас какие-то картинки пошли – на них ничего не купишь, не берут…

Ожидание рассеяло говор толпы, заглушило шутки и смех.  Народ гутарил вяло, как-то рассеянно – все чего-то ждали, как же: солдаты прибыли, настоящая власть пришла!

Отдельно у изгороди, словно у прясла, были привязаны три лошади с сёдлами на спине. У дома на поляне  стояла интересная телега, уронив оглоблю на траву: зелёная, с виду лёгкая и ходкая,  зад был  отлячен за колёса, и на нём стояло что-то под брезентом. Как у брички, у телеги были рессоры и над  колёсами в окаёмку  шли  железные крылья. Лошади были выпряжены и стояли на дворе с мешками на морде. Тройка!
 
Ребятишки долго смотрели на телегу, не выдержали наплыва  любопытства,  полезли на неё. Но вышел от Игошкиных молодой солдат и прогнал их.
За солдатом стали выходить другие военные. Кривые шашки красиво болтались  на боку. На голове  торчала кульком шапка, потом узнали – будёновка; синяя звезда растопырилась на лбу. Потом вышел военный в фуражке, он был чем- то похожий на комиссара из волостного земельного комитета: такой же сухопарый и моторный*. За ним выпрыгнули из дверного проёма мой отец и другие комбедчики.
На поляну от Игошкиных вынесли стол без скатерти и две табуретки. Военный сел, положил фуражку на стол. Комиссар разложил какие-то листы на столе и остался стоять. Ветерок сносил бумажки со стола, и мужик мызгался* руками.
Суматоха среди крестьян улеглась, старики навострили уши. Комиссар, подняв руку, произнёс:

- Сейчас товарищ скажет, зачем вас собрали и что надо делать. Слушайте внимательно. Вопросы ему задавайте.

Мужик из волости сел, поднялся военный. Трошки помолчал, наверное, подыскивал слово, с которого начать речь. Слово он не нашёл, начал просто и грубо:

- Товарищи крестьяны, мы собрали вас, чтобы решить вопрос с хлебом. Вот, я гляжу тут, среди вас есть и в военной форме, стало быть, с войны пришли товарищи. Стало быть, видели, чево творится в городах: ни хлеба, ни какого продовольствия, голод и смерть. Вы расскажите всем, что я говорю – это правда, никакая не выдумка для слова. Скажите, что ещё с осени Россия стала Советской республикой, и правит всем партия, коммунисты и советы.
 А советы – это вы. Но молодая Советская власть в большой трудности – со всех сторон на нас лезут враги: и белые, которые спелись с чужими аглицкими буржуями,  банды – всем охота укусить от России кусок, то есть от нас с вами. Они раздули войну. Этим чужакам заморским  мы не нужны со своей революцией: им – пограбить и извести нас на хрен!  Так они смотрят на Рассею, как на свою вотчину. А наши беляки, господа бывшие, расщеперились перед ними - позвали воевать, чтоб закабалить нас! Идёт гражданская война…

Сейчас самая главная задача – накормить людей, не дать помереть народу…
Вот в мае состоялось заседание ВЦЫК, где министр продовольствия сказал, что хлеба в России нет! И города голодуют. Ещё учтите нужно кормить Красную Армию, которая защищает нас с вами от всех врагов.
Нужен хлеб, хоть кровь из носа. Без хлеба не будет Красной Армии,  не устоит Советская Власть, не будет и нас с вам – захомутают нас буржуи… А где нам взять его, хлеб-то? Только у вас, у крестьянов, у вашего сознания, чтобы по доброй воле…
В народе пошёл ропот. Я посмотрел на стариков. Почти все упёрли глаза в земь и  набрылили* губы – ясное дело, речь незнакомца им была не вобычий*. А сулобый* дядя Федоня глядел сычом и кривил губы, от чего его борода улезла к уху. Весь его вид говорил: « Хорошо ты, мужик, поёшь – не знаю, где сядешь… Никто тебе хлеба тут не даст, держи карман шире. И я не дам!»
Военный стал увещевать, как ему казалось, тупых и несознательных мужиков:
- Потому ВЦЫК дал чрезвычайные полномочия министерству продовольствия, чтобы  срочно создать Продармию, не путайте – это не Красная Армия, а Армия по получению от вас продуктов и доставка их на железную дорогу, чтобы целыми их отправить дальше в Питер и в Москву. Вот мы, я и мои товарищи, из той Продармии и приехали к вам за хлебом. Продотряд!
Значит так: вы сдаёте зерно добровольно – кто, сколько может, оставив себе на пропитание, скоту и на посевы. Остальное надо сдать. Завтра ждём вас с хлебом вон у тех общественных складов – там и весы есть, и мешки пустые.
Он махнул рукой в сторону складов – это чуть ниже нынешнего сельсовета. Там были большие амбары, где хранили хлеб на общинные нужды.

По какой цене – спрашиваете? - Продолжил он. - Цены,  как было при царе, отменяются, торговать хлебом не будем. Нет денег, нет цены. Хлеб - он и есть деньги сейчас! Ввели Военный коммунизм в молодой Советской республике! Нет старой России, есть новая Красная Россия! Ей нужен хлеб! Надо сдавать! Сдавать, чтобы выжить… Какие будут у вас вопросы ко мне? Ну, кто первый скажет: я привезу столько-то пудов ржи или проса? Я жду!

Говорун утих. Тишина повисла над поляной даже ребятишки причукли* и не егозились* по поляне. Старики молчали, гладили бороды – все эти слова, кроме страха и желания, чтоб их не трогали, ничего не вызывали. Это там голодная жизнь, это ему, оральщику,  надо хлеба, а здесь своя жизнь, тоже не сытая, но своя – и не трожте её, они сами разберутся, никакого ВЦИКа они не знают, и знать не хотят.

Не нашлось такого хозяина, чтоб свой хлеб отдал. Что там, в сознании творилось у моих сельчан, я не знаю. Только я заметил, как военный за столом подмигнул одному солдату с шашкой. Тот от крыльца подошёл к телеге и откинул брезент.

Эх! Я увидел железяку на колёсиках с трубой. Зелёная и растопыренная, как лягушка. Он, парень-солдатик, что-то откинул, что-то щёлкнуло. Присел вглубь телеги и поднял трубу немного вверх.

Как ударит! Ударит, будто палкой по сухой доске застучали. Пошёл дым, и запахло спичками. Все старики ниц упали и поползли, кто куда. Многие к речке на корячках удрапали прямо по бороздам картошки. А дядя Федоня бежал по улице Рябовчине, держал бороду в кулаке и кричал:

- Уф, караул, убивают! Уф, уф…
У меня в сердце от страха зажгло, я посмотрел на отца у дома. Он почему-то щерился, скривив усы. Жечь перестало, и я успокоился. Маленько погодя, народ разошёлся.

Узнали настоящую власть!

Вечером дед Аким сказал отцу, что в складах скопилось от прошлой продразвёрстки зерно. Выкупить – выкупили у мужиков, а вывезти в Симанщину, это станция под Пензой, не успели. Начались разные события, и старая царская жизнь разрушилась,  никто не нудил с хлебом, вот он и остался в общинных складах.
Нашли кладовщика из старых Крючковых – дядю Митрофана. Он отпер амбары. Отец с комбедчиками оглядели зерно – сухое, звонкое; прикинули количество и ушли на съезжую. Там предложили зерно военным, все равно собрано по продразвёрстке. Те вместе с волостным комиссаром приготовили списки хозяйств и едоков, чтобы начать вытрясать из мужиков хлеб, намечали поход на завтра. 
Но услышав предложение от отца, заинтересовались и на следующий день, осмотрев склады с рожью, отменили поход за хлебом по Иве.  Они по линии гужповина* собрали от села подводы, нагрузили их зерном и довольные отбыли в Симанщину вместе с пулемётом.

Старики после целую неделю вытряхали из исподников испуг и радовались, что антихристы в шлемах со звездой уехали. Им казалось, навсегда! Ведь хлеба в селе, не считая богачей, осталось только на поесть.

Так Ива получила первое дыхание Советской власти – ха, это не спирт делить, а хлеб свой из глотки вытаскивать и отдавать. Этого мужик всегда боялся: кроме обора*, от властей он ничего не видел – во все времена  «их высокие благородия» норовили обкорнать мужика, унизить и напугать.

И Советская власть не показала из себя ничего нового - та же обираловка для простого мужика! Просто хвалятся своей правотой и моторностью, чтоб их поддерживали и любили, но это всё рисовка, которую мужики чувствовали. Они не верили в зажигательную болтовню комиссаров, и внутри ждали перемен, ждали настоящей власти, когда можно будет знать, что к чему, как вон в общине – сообща судить-рядить свои дела, а не так: сегодня  хлеб за так отдавай, а завтра скотину гони на общий двор. Зачем? Ответные слова начальники длинными очередями сторочат, а суть одна: "надо, так власть сказала..." А может быть, и не надо, может быть, можно иначе? Народ спросили? С общиной советовались? Нет! То-то...
      И рубят с плеча друг перед дружкой, на выхвалку - кто сильнее по мужику ударит, чтоб оправдательно нарисовать себя перед властью.  Чай, не жалко - он мужик, хребет жизни, стерпит. И пожаловаться некому. Кто же за него заступится?!
      Красные, белые, банда…
      Никто!
      Почему-то вот вспомнил, как после выстрелов по тропинке ползли инвалиды, потеряв со страху свои клюшки, и крестились:
      - Свят, Свят, чуть не убили… сатаны синезвёздые…
       И про вопрос свой забыли… Каково им было – получить чёткий пулемётный ответ, а ведь они страдали за Рассею! Чудно получается - говорят, что Рассея была белой, а щас стала красной... Ну, и что? Родина-то в сердце осталась, будь она хоть синей, хоть зелёной... Только вот, эта красная Рассея, похоже, не собиралась замечать несчастных калек... Только Она-Матушка не при чём, я так думаю, не повезло на кучеров "тройке русской", как учитель Николай Иваныч говорит - напропалую погнали. Гнали, гнали и в болото влюхались* по ступицу... А гнали-то мужика! Вот если б себя так гнали, то небось жалели и в болото не залетели бы...
      Не повезло с кучерами! С той поры не везёт...
    
      Я знаю: ты не согласен с моими словами! Но это твоё дело, твоя жисть, твоё время - смотри! А писать - пиши,как говорю... Мне скоро помирать и я в разговоре только одного боюсь: как бы, глядя на болтунов "радивных", не насластить слова в угоду кучерам. Говорю так, что сам видел на Иве: в сердце - только Рассея, только- мужицкая справедливость...
      
       - И Бог! - Неожиданно выпорхнув из кухни, важно сказала мама, шмыгнула носом и позвала обедать.

       - Да,да, - согласился отец, он резко брызнул воду на шерсть с досадным сплёвом и произнёс загадочно:
      
     - Эх, Рассея…


*- нагрубнуть – напухнуть и отвердеть, заскорузнуть,  закоряветь;
*- гориться( местное) – горевать, скорбеть;
*- воп( местное) – плач с причитаниями, вопль, рыдание;
*- курник ( местное ) – здесь курносый нос;
*- причукнуть – утихнуть, замолчать;
*- егозить – резвиться, бегать, шалить;
*- гужповин ( местное ) – гужевая повинность;
* - обор – здесь от глагола обирать – отнимать у кого-либо, обворовывать, ограбить кого-либо.
*- влюхаться - провалиться, попасть в грязь, влететь в воду.



Продолжение  следует осенью, если Бог даст здоровья.