Острова в океане

I

Начало

…Жизнь казалась мне сном. Так хотелось  продолжить этот сон, вычислить все его духовные координаты. Мне хотелось понять, чем отличается эта жизнь как сон от сна как жизни.
…Мы плыли по реке. Это была широкая река средней полосы России, река без берегов, где камыши походили на лесных жителей – робин гудов, где стрекозы были похожи на чудо-вертолёт, где кувшинки смахивали на лотос надежды.
Что мне хотелось? Мне хотелось поймать рыбу. Эта рыба должна была стать самой крупной добычей в моей жизни.
Я плыл-ехал с другом. Мой друг – худенький маленький дегенерат, с окладистой бородой, поросячьими глазками и остренькими ушками. Звали его Эдуардом Малиновым-Тяпкиным. Малиновый-Тяпкин был филологом-недоучкой и музыкантом-самоучкой. Злобненький (я звал его Эдиком IV Грозным), Эдуард постоянно, как дурачок, напевал какую-то песенку. Сейчас он пел песню из фильма «Эммануэль».
- Я нахожу этот фильм недостаточно православным, - любил поговаривать Малиновый.
При этом сам Малиновый был буддистом-анархо-синдикалистом.
Малиновый слыл бабником, женолюбом. Каждую неделю он ходил по борделям Луковиц и его окрестностей. Обыкновенно на «клубничку» не хватало денег, поэтому Эдик подрабатывал в ночном клубе стриптизёром, обслуживая по ночам похотливых старушек (женщин, моложе 75 лет, в его сексуальном сегменте рынка не было).
Надеюсь, читатель понял, что Тяпкин был позорищем, язвой на общественном теле, бельмом в глазах настоящих православных христиан. Но сам Тяпкин не был склонен унывать.             

II

Тяпкин-Малиновый как символ фрустрации

К сожалению, я сумел поймать только  плотвичку. Малиновый поймал было щуку, но та укусила его за палец, в результате чего  Малиновый чуть было этот палец не потерял. Эдик даже здесь проявил свою бездарность, сказав, что, мол, это – не щука, а Царь-Рыба, и теперь он станет альфонсом при какой-нибудь 45-летней Коко Шанель.
Мы приготовили уху на берегу, я подстрелил несколько белок, завалил Мишку-медведя, удушил озверевшего и кинувшегося было на меня саблезубого тигра (откуда он взялся, если жил в доисторические времена? – странно…), а Малиновый-Тяпкин обнаружил в тихом омуте русалку, но та сказала, что не любит филологов (для них Пушкин лучше Шекспира, а это противоречит второму началу термодинамики) и проплыла мимо.
- Женщину что-то хочется, – загундосил Тяпкин.
- Терпи, – буркнул я.
…Мы спали на берегу, и ночью мне снился сон. Поляна, на поляне костёр. Вокруг костра водят хоровод люди в серых плащах с капюшоном.
 - Сектанты, - подумал я.
Их миссия заключалась в том, чтобы подарить праздник любви Тяпкину, но Тяпкин этого не хотел. Хоровод всё кружился-кружился, круг суживался, радиус уменьшался, и все стремились к центру окружности – Малиновому-Тяпкину. А Тяпкин орал, отбивался, хамил, матерился и мотал головой.
- Свальный грех какой-то, – подумал я.
И я проснулся.      


III

Мистер Кострецкий

- Ё-моё, да не ё-твоё, - это были первые мои слова после пробуждения.
А Тяпкин уже сделал зарядку, подстрелил утку, сходил на кабана, а потом приготовил нам сытный завтрак.
И тут из лесу вышел странник.
- Кто ты? – в испуге спросили мы.
- Я - русский советский поэт Христиан Кострецкий.
Вскоре первая боязнь к незнакомцу прошла, и мы уже пели у костра задушевную песню православного комсомола «Как здорово, что все мы здесь у храма собрались!»
А Кострецкий курил табачок, рассказывая, как выступал в КЦ «Кремлёвский дворник», где тогда гастролировал известный рязанский поэт, потомственный русский и советский православный еврей Израиль Самуилович Куприянович.
 - Мы с Куприяновичем знаем друг друга ещё со времён покорения Сибири, - резонёрствовал  Кострецкий, - но он для меня всё равно остаётся большой загадкой, непознанной вещью-в-себе.
А дальше длинноволосый поэт добавлял: «Наш Самуилович – высший класс!».
«Класс кретинов!… - Кретинов, сидеть!», - текли мои мысли сквозь малиновый полусон.
А Малиновый-Тяпкин уже дрался с Кострецким, при этом на хук справа и апперкот слева Кострецкий заехал Малиновому по голове с такой силой, что Малиновый левитировал до высоты близ растущей берёзы, где предстал местным собравшимся к костру аборигенам в облике воскресшего Заратустры.
Я спал очень хорошо всю эту ночь, мне снились эротические сны с бабушкой Аллой Бугачёвой, мне снились мои далёкие друзья, мне снились львы. 

IV

Мне берег турецкий не нужен и Африка мне не нужна!

Мы подплывали к небольшому острову.  Сквозь тину и кувшинки мы выбрались на берег. Потянули конечности и огляделись. Потом вышли на большую поляну. На поляне сидела девушка. Её склонившаяся над Библией фигура была подобна сошедшему с небес ангелу. Весь её  облик дышал такой чистотой, таким целомудрием, что я мигом забыл про весь негатив, про всю эротику, я забыл про все свои проблемы. Её глаза были подобны бездонному небу, её волосы – волнующейся ржи, её стан – тополю на Плющихе.
И тянулись дни, ночь сменяла день, а день – ночь, а я сидел пред этой девушкой, и мне казалось, что всё ушло, всё проблемы, все заботы. Я играл пред ней на арфе, ну а Малиновый как верный раб смиренно обрабатывал огород на опушке леса. И вечность казалась нам одним днём, и один день был как вечность. И вот однажды нас посетил один примечательный цирк - «Crazy zoo».

V

Малиновый звон на заре

На заре к нам приехал цирк. Этот цирк назывался «Crazy zoo», или, переводя на метафорический язык, – «Малиновый звон на заре».
Там были невысокого роста Маша Лобзанова (хорошая, впрочем, девушка) и Наталья Красюнова – ничего плохого не могу про неё сказать. Обе эти милые девушки без конца читали стихи, но почему-то невпопад и без ударения, поэтому у них постоянно выходил какой-то белорусский акын.
Эти две не понравились милой Алёне – символу нашего острова. Не понравились ей и Мария Гульпина, и всё тот же длинноволосый поэт-бард Христиан Кострецкий. А понравился ей только великий мэтр авторской песни, символ земли русской, поэт и православный композитор Дмитрий Блик.
- Скучно мне что-то…, - промолвила Алёна, и цирк исчез, растаял как апрельский снег.
А после мы ели уху, пили чай, и Малиновый-Тяпкин пел нам духовные песни: «Гоп-стоп», «Владимирский централ», «Ништяк, браток!», и нам снились Африка, сафари; нам снились львы. 

VI

Эпилог

Малиновый-Тяпкин уплыл на заре. Он оставил нам только пропитание: еду и питьё. Он сказал, что уплыл, но обещал вернуться.
А я всё играл на арфе, на лютне, я рисовал маслом мою одухотворённую красавицу, и летело время, летела жизнь - как ковёр-самолёт в заморские страны, и время уносилось в сказку. И казалось, что ничего и не было: не было ни болезней, ни страданий, а были только острова – острова чистой и светлой любви, светлой, меланхолической грусти. Казалось, что ничего уже и не было: ни воды, ни суши. Не было тверди небесной, не было даже Космоса и целой Вселенной. А были только острова, острова в океане.

19 сентября 2017г.