Кукла

Я – кукла. В моих серёжках искрится отблеск замирья,
платье удачно атлас со сном сочетает.
Люблю фаянс своих глаз и запах имбиря
краски, что смерти румянцем лицо освежает.

Люблю отдыхать в солнечных дней покое,
лежать на мягком диване, что сонно таится,
где ирис неживой цветёт всегда под рукою
и из плюшевой вечности пыль, поднимаясь, мглится.

Девчушке, с моей небылью сочиняющей сказки,
я благодарна. С дивана меня поднимая,
она говорит за меня, разрумянясь от ласки,
притворясь, будто верит, что я и правда живая.

По руке нагадала: этой весною в мае
я отправлюсь в дорогу, заря путь найти поможет,
пешком чтоб пройти по Нетудальному краю
и на губах бродяги поцеловать бездорожье.

Обездорожиться надо в мирской круговерти,
чтобы в самый момент для судьбы наихудший,
оказаться мгновенно агнцем заблудшим,
без себя и без выхода, жизни и смерти.

«Человек, который смеётся», словно с меня срисован.
Книг прочла я немало. Девочка научила.
Так учат греху, который будет в душе спрессован.
И знаний в меня, как в урну бумаг, набила. 

Хочу написать роман, которого героиня
является Прадорожкой, зигзагом в Пралес ведущей,
туда, где укрылась кукла, безвидная, как богиня,
с душой, как тимьяна запах, и ничего не ждущей.

Два слова: Папа и Мама – может сказать на выбор.
Мамой кажется смерть ей, папой гроб называет.
Смеётся при этом... Сны к ней, будто птицы, слетают.
В смех свой она уплывает весело, словно рыба...

В конце моего романа та самая Прадорожка
неясно как оживает, хотя намёки там были...
Мир и кукла погибнут, лишь тимьяна немножко
останется напоследок и горстка диванной пыли.

Стоит ли напрягаться и сочинять романы?
Басни нынче не в моде, как жалобы на параде.
О, красочные поэмы!... Серый мир, захудалый.
В кукольную больницу скоро меня спровадят!

Подправят в бедре заклёпку, над глазом бровь подмалюют,
губам улыбку навесят мёртвую, под лекала,
и выставят напоказ бесстыдно, как неродную,
прохожих чтоб обаяньем латаным завлекала.

Наступит упадок, уценка. Осталось совсем немножко.
И когда грядущую тьму почую под самым боком,
ладонь протяну я кривую, вогнутую, как ложка,
к Богу, что не за меня умирал на кресте высоком.

Он, видя как мне трудно, хоть меня здесь и нету,
кукольной роли себя обречённой плену,
меня воскресит на пробу бессмертья по сниженным ценам –
за одну лишь слезу, упавшую с того света!