Солдат

Домой из похода солдат воротился,
но изрядно в военных делах покривился.

Его пуля изрыла широко, глубоко,
не иначе идти мог, как только с подскоком.

Шутом он стал грустным, прыгучим в недоле,
и людей смешил тем, что так скачет от боли.

Смешил горестным танцем и бешеным скоком,
спазмом, дёргом и судоргой и поворотом.

Дотащился до хаты: «Это что к нам за цаца?
Для работ полевых не хватало паяца.»

Кума он навестил, раньше слыли друзьями.
Тот его не признал, отоварил граблями.

К любовнице сунулся, та рассмеялась,
всей статью, всем телом от смеха качалась.

«С таким скакуном мне не так одиноко,
одна четверть тела, три четверти скоков!

Или думаешь, свыкнусь с таким недоплясом?!
Научусь целовать твоё рваное мясо?!

Не слишком высоко ль ты прыгаешь, милый?
Иди себе, прыгай до самой могилы!»

Подошёл наконец к деревянной фигуре,
при дороге стояла, насупившись хмуро.

«Кто сварганил, Христос, тебя здесь в чистом поле,
пожалел матерьяла, зашиб, обездолил?

И колени калеки и руки, как ноги.
Видно, скачешь, как я, избегая дороги?

Голытьба, не похоже, что Неба посланец.
Видно, мне и тебе танцевать тот же танец.»

Христос спрыгнул с креста тот же миг на дорогу.
Тот, кто делал его, не в себе был немного:

две руки, две ноги, но все смотрят налево.
И потопало вкривь это странное древо.

«Не красна деревяшка, но путник я ходкий,
Вечность вкось я пройду аж до самой серёдки.

Мы узнаем вдвоём, что сулит нам дорога,
малость от человека и малость от Бога.

И поделимся тем, что добавило муки,
те же самые нас искалечили руки.

Мы смешные с тобой. Впрочем, смех не погубит.
Засмеётся кто первый, тот первый полюбит.

Подопрёшь меня телом, тебя я сосниной,
для слёз и унынья не вижу причины.»

И взявшись за руки, вперёд зашагали,
ногами цеплялись, друг другу мешали.

И шли они долго, века пролетели.
Измерить дорогу часы не посмели.

Дни и ночи мелькали в своём интересе.
И пошло тут бесполье, безнебье, безлесье.

Ураганы и темень, как в зеве колодца,
и отсутствие страшное всякого солнца.

Кто в ночи там ненастной, что гибелью веет,
так человечится, так божествеет?

Там два божьих калеки с запасом недоли
хромают, чудные, по собственной воле!

Без жалобы тащатся и без испуга,
и веселы оба и любят друг друга.

Скакал человек, не отстал Бог нимало.
Не узнает никто – что же в них так скакало?

Как-будто подскоков жила в них потреба.
И так доскакали до самого неба.