Мёрике и Гёльдерлин

Навещая безумного Гёльдерлина, Мёрике воспринимает его присутствие как предостережение. Вот что бывает, если живёшь, как боги. Поэзия и жизнь совпадают в безумии, даже если это особая форма чистоты. Мягкая лирическая натура Мёрике уклоняется от подобной участи. И впредь он будет избегать лирического экстремизма, отвергающего и опровергающего жизнь, чтобы вобрать её в себя и поглотить, уничтожить. Мёрике принимает жизнь и принимает поэзию. Одно без другого для него не существует.

Узнавая в безумном Гёльдерлине самого себя, Мёрике тянется к его поэтическому дару и бежит от его судьбы, бежит в предшествующую эпоху, когда Руссо открыл для себя и для интеллектуальной Европы природу в своих "Грёзах одинокого на прогулках". В 1836 г. Мёрике пишет такое стихотворение:

Ты, дриада, не плачь! Не так тебе, милая, больно.
Быстро в блаженном пылу рана твоя зарастёт.
Имя поэта носить удостоилась ты, дорогая!
Сладостней не назовут имени роща и луг.
И в древесной семье отныне будешь ты первой,
Кто накликает весну, листья даруя ветвям;
И, влюблённая, твой вдохнувшая благоуханный
Сумрак, дева прочтёт скрытное имя любви,
И задумчиво губы прильнут к пленительным буквам,
И тебя поцелуй до сердцевины проймёт.
Горе руке, на тебя посягнувшей! Не будет ей счастья,
Ни в страде полевой, ни при домашних трудах.

Стихотворение написано античным стихом, напоминающим Гёльдерлина. Дриада – богиня дерева, его душа, само дерево. Но истинный смысл этому стихотворению придаёт его название: "Любимому буку моего сада, в чей ствол я вписал имя Гелти". Людвиг Гелти (H;lty), опять-таки сын пастора, родился в 1748 году и прожил всего двадцать восемь лет, оставив всего сто тридцать восемь стихотворений. Девяти лет он заболевает оспой. Ему посчастливилось выжить, но зрение его сильно пострадало, а лицо навсегда было обезображено. Девушка, которую он полюбил, говорила, что в его обезображенном теле таится ангельская душа. В 1775 году Гелти заболевает ещё и туберкулёзом и в следующем году умирает. С тех пор само имя Гелти превращается для Германии в поэтический миф, так что сочетание букв, образующих это имя, вызывает поцелуй, и любимое дерево в саду Мёрике носит это имя:

Сладостней не назовут имени роща и луг.

В поэзии Гелти радость жизни вызвана близостью смерти, и смерть – это хмель, которым опьяняется и опьяняет жизнь:

Веселился пастушок
Со своею милой,
Но поблёк уже венок
Над его могилой.

Шла невеста к алтарю,
Счастье излучала,
А вечернюю зарю
Мёртвая встречала.
.....................................
Но и тот, кто дорожит
Гроздью виноградной,
Всё равно не избежит
Смерти беспощадной.
(Перевод В.Микушевича)

Единение любви и смерти – главная тема другого немецкого поэта, не дожившего до тридцати лет. В жизни его имя Фридрих фон Харденберг, а в поэзии он назвался Новалис – имя одного из его предков. "Жизнь и смерть в едином слове", - засвидетельствовал он в своей "Песни мёртвых". А в "Гимнах к ночи" Новалис высказывает нечто очень близкое Гёльдерлину:

Тебя мы знаем, Отрок. Это Ты
На всех могилах наших в размышленье,
Отрадный знак явив из темноты,
Высокое сулил нам обновленье.
Сердцам печаль милее суеты.
Как сладостно нездешнее томленье!
Жизнь вечную Ты в смерти людям дашь.
Ты – смерть, и Ты – целитель первый наш.
(Перевод В.Микушевича)

В 1769 году Готхольд Эфраим Лессинг, тоже пасторский сын, опубликовал исследование "Как древние изображали смерть". Ссылка на это исследование присутствует в мистическом стихотворении Новалиса. В античных образах Новалис усматривает предвосхищение, предварение Христа или даже Самого Христа... до Христа, смертью поправшего смерть, как ни дерзко звучит для умеренно протестантского слуха: "Ты смерть, и Ты – целитель первый наш". Стихотворение Новалиса заранее опровергает Давида Штрауса, выдвигая миф как первичное истинное христианство, и такое христианство весьма не чуждо будущему пастору Мёрике. Новалис должен был быть для Мёрике крайним представителем того же лирического экстремизма, которого он избегает. И  помимо Новалиса для Мёрике главное – слияние античности и христианства, на котором основывается его поэзия вслед за Гёльдерлином и Новалисом.

Получив блестящее филологическое образование, Мёрике много переводит античных поэтов. Среди его переводов выделяются идиллии Феокрита, которому Мёрике посвятил проникновенное стихотворение:

Стих твой звучит, и тебя увенчала сама Каллиопа,
Но цевнице своей верен смиренный пастух.

Каллиопа ("прекрасноголосая") – муза эпической поэзии, и Феокрит не чужд эпосу, над которым берёт верх пастушья цевница: без пастушьей цевницы не было бы Феокрита. Мёрике вносит вклад в осмысление античной поэзии и в сам жанр идиллии. Идиллия для Мёрике – способ существования, желаемый, но не всегда ему доступный, что и подтачивает жизнь поэта. Через идиллии Мёрике завязывает семейные узы не только со своими соотечественниками и родичами, но и с древними поэтами, что подсказывает ему сама природа родной Швабии. Но и этот коренной Мёрике не без Гёльдерлина, чья немецкая родина включает в себя и античность. По словам Беттины фон Арним, безумный Гёльдерлин живёт в крестьянской хижине у ручья, спит с открытой дверью и под журчанье ручья часами декламирует греческие оды. "Боги взрастили меня", - скажет Гёльдерлин о своём детстве. "Этот сельско-швабский мир – пишет биограф Гёльдерлина, - мягчайшая местность Германии, её Италия, Альпы больше на давят жёстко, хотя угадываются вблизи, серебряными излучинами струятся потоки через виноградные земли. Весёлостью народа смягчена суровость аллеманского племени, и она легко растворяется в песне. Земля богата без роскошества, природа дружелюбна, но без расточительности: ремесленная деловитость сочетается почти без всякого перехода с крестьянственностью. Поэзия идиллии оттуда родом, где природа легко умиротворяет человека, и поэт, ввергнутый даже в глубочайший мрак, вспоминает утраченную местность с умилением..:

Край блаженный! Земля, где на каждом холме виноградник,
В буйстве набухшей травы осенью дождь из плодов.
(Перевод В.Микушевича)

Историческая или мифическая родина идиллии – счастливая Аркадия или Сицилия, откуда родом Феокрит. Казалось бы, странно называть Германию родиной идиллии, но существует германская Эллада, увиденная или созданная поэтами: "Но остаётся лишь то, что поэт учреждает" (Гёльдерлин). Пейзаж гёльдерлиновского детства и вправду согласуется с пейзажем идиллии, как его описывает переводчица идиллий на русский язык М.Е.Грабарь-Пассек: "Буколическая" природа – это природа в ясный и тёплый день; она всегда одна и та же: холмы и пригорки, дубовая и сосновая роща, кипарисы и можжевельник между разбросанными то тут, то там скалами, ручей, то падающий с утёса, то мирно журчащий по лугу, поросшему цветущими душистыми травами... Эта природа ласкает и успокаивает, она не грозит человеку, а убаюкивает его" (Феокрит. Мосх. Бион. Идиллии и эпиграммы. Перевод и комментарий М.Е.Грабарь-Пассек. Научно-издательский центр "Ладомир", Москва, 1993, с. 210).
Внутренний мир Мёрике – продолжение, вернее, начало этого пейзажа, в котором коренится идиллия, не столько литературный жанр, сколько мироощущение. По своей мистической сути идиллия – вкрапление золотого века в железный век. Неслучайно Вергилий в четвёртой эклоге связывает возвращение золотого века с рождением некоего младенца, в котором христиане угадывали Христа. И у Гёльдерлина, и у Мёрике золотой век неразлучен с детством. "Где дети, там золотой век", - сказал Новалис.

И у Мёрике младенец Христос являет гармонию природы и угрозу, таящуюся в ней:

Где лето зелено в тиши,
Где тростники, где камыши,
Там Сын-младенец к Деве льнёт,
Безгрешный, вне мирских тенёт,
Не зеленеет неспроста
В лесу ближайшем ствол креста.

Ностальгическое бегство в изысканную естественность восемнадцатого века тоже связано у Мёрике с поэтической игрой в детство, как в стихотворении "Мальчик и пчёлка":

В саду моей любимой
Пчелиный дом, где пчёл не счесть.
Ты принесла мне, пчёлка,
Не от неё ли весть?

"О нет, мой милый мальчик!
Скажу тебе я не шутя:
Ещё любви не знает
Прелестное дитя.
.....................................
Её снабжаю мёдом,
Прощай! Лечу! Я занята.
Недаром увлажнились
У лакомки уста".
......................................
Ах, если бы сказала
Ты, передав ей мой привет,
Что слаще поцелуя
Сластей на свете нет.

И "Лесная Идиллия" начинается сказыванием сказок, чья слушательница – меньшая соседская дочка. До этого поэт сам читает сказки:

И зеленеющий май, светясь между строк, завивался
Вместо картинок игра неуловимых теней.

Таково идиллическое отношение человека к природе; человек неотделим от неё, но и не исчезает в ней; единение человека и природы – сказка: " Сам я сказкою был..." В этом весь Мёрике. У него нет многословных описаний природы, которые любил восемнадцатый век. Присутствие природы для Мёрике настолько очевидно, что оно становится очевидным и для читателя. Поэт рассказывает девочке страшную сказку о том, как мать-королева извела свою дочь, соперничающую с ней в красоте:

Так простушку она душила тугою шнуровкой,
И принесла, наконец, деве отравленный плод.

У Клеменса Брентано над прекраснейшими цветами царит жница Смерть. Она-то и есть истинная красота:

Сегодня можешь ты цвести,
Тебя, однако, не спасти!
Нарцисс, как и мята,
Исток аромата,
Вьюнок и нимфея,
Печальная фея;
Свивает смерть себе венок.
Скройся, попробуй, бедный цветок!
(Перевод В.Микушевича)

А у Мёрике и в гробу красота смертью не затронута:

Выставлен гроб на горЕ созвездиям на обозренье,
И, как живая, цела в этом гробу красота.