Засек 5 проза рассказы отца по истории села ива

                ЗАСЕК 5.



После Николы Зимнего, где-то перед Рождеством под вечер, заявился к Игошкиным человек из волостного земельного комитета (это общинная  была власть в то время) и с ним двое голицынских мужиков, на лошади приехали. О чем-то переговорили с дедом Акимом. Дед позвал меня. Я играл на улице с двоюродными сестрами Дуней и Оксей в кулючки*.
  - Ваня, беги домой, тут люди чужесельские по делу приехали, отца твово ждут,- сказал мне дед.
Я подхватился домой. Тятька был на дворе. Он ездил в лес и привёз валежник на дрова. Я  передал отцу дедушкины слова. 
 Он скидал хворост, отряхнулся, сам сел в сани и меня посадил. До Игошкиных докатили быстро.  Я незаметно юркнул на свою печку и натопырил уши.
Тогда я смутно понимал,  о чем говорят приезжие. Это я после узнал и увидел  дела, о которых толковали гости из Голицына. Один из  них сказал:
- Наш комбед решил на сходке  графские земли весной делить. Те угодья, которые ивинские мужики арендовали у графини, отдать в ваше земельное пользование – Голицкую, Крыловские поляны и угорье. А саму  усадьбу  и заводы реквизировать, то есть все добро разделить.  С землёй ясно – ту, что ваши люди обрабатывали, отходит к вам. А заводы!
  Сначала спирт-завод разделим,  то есть реквизируем. Там скопилось много спирту.  Его весь разделим между селами по едокам: решили допустить к дележу три села, жители которых работали на этом заводе – это сёла Ива, Голицино и поселок Пиксёв. Срочно выезжайте на подводах за спиртом – на первый случай организуйте подвод  пятнадцать.
Отец спросил:
- А тару, какую брать?
Мы  сорокоушами* возим.  Кладём или ставим бочки в сани на солому – не так жестко бьётся на раскатах.  Крышку деревянную гвоздями прихватываем к краю  или просто дерюгу какую-нибудь под неё подкладываем.  Дык, сами догадаетесь, как закубрить* посуду. Первое, это   посчитайте, сколько у вас на селе едоков.
Из волости председатель доложил:
- Списки едоков по семьям есть, для передела готовим.  Общее количество едоков на Иве сосчитано, что-то около двух тысяч.
Голицинский мужик подытожил:
 - Как готово будет, так и приезжайте. На заводе у нас учёт и отпуск кажний день идёт. А здесь сами разберётесь с делёжкой.
Скоро представители разъехались. Отец обошёл комитетчиков и раздал задание.
Дня через два утром  меня разбудили голоса, говорили мужики. В избе было светло – в светце догорала лучина, яркое пламя вприпляску подходило к трезубцу и угольки с шипеньем осыпались в воду в корытце. В окно светлой синькой заглядывал рассвет. 
Отец уже позавтракал – на столе виднелась нарезанный кружками лук и картофельная кожура, стояла недопитая кружка квасу.
 Все, кого отрядили ехать за спиртом, уже собрались.  Я по голосу узнал Гордея Марьяточкина, дядю Степку Тюлькина и из Деревни было человек пять во главе с молодым мужиком Иваном Павелевым. Все они сидели на лавке. Другие, которые в избу не вместились,  стояли на улице, и бурно калякали. Было слышно, как громко и тонко икал  под копытами снег, как визжали мерзлые  полозья.
Зашёл в избу отец, от двери по земляному полу  покатились белые облака морозного воздуха, в ноздри холонуло лошадиным духом и свежестью снега.  Отец взял узелок с едой и заглянул в чулан, там мамка шуровала ухватом в печке.
- Ну, Мариша, мы поехали, - доложился он.
- С Богом, Ваня, - отозвалась мамка.
На улице раздался скрип снега, храп коней, гортанные крики мужиков – потом шум удалился и совсем заглох. Уехали.
Днём я помогал матери по хозяйству –  дрова были на мне и вода из проруби для скотины.
 Трудное время без отца было: мать, она  женщина – и косит, и за сохой ходит как-то по-бабски, не умело: так хорошо не сделаешь. Не женское это дело - пахать пашню. Нанимали чужих людей, пока деньги были за тятьку.  Пашка – парень, а мы с Максимом   – пареньки: ещё ни  сноровки, ни ухватки  в наших слабых руках не было.  Но коровку всё же мы уберегли и сенца ей наготовили и соломки запасли. А лошадку  обеспечить кормецом помог дед Аким. Куры, да овечки – это мелочь, многого им не надо.
Когда заря пожаром  завихрилась над Деревенским лесом, я  подумал об отце и заволновался: « Погорела заря, косицы по небу завиваются – быть сипуге*!  А их ещё нет… Весь день этот шпирт получают! Максим Солдатов говорит. Что он горький, а пьют его, чтобы пьяными быть».
Еле успели убраться на дворе, как небо потемнело, и туча занавесила месяц со звездами. Потянул ветерок, запорхал снежок. Скоро поднялась метель, снег летел клочьями  и сверху и снизу,  казалось, что ночь превратилась в непролазный белый березняк с хлёсткими ветками. Моё волнение переросло в тревогу за отца.
- Мам, отчего тятька не едет? – Не сдержался я и спросил, как будто она  могла всё видеть вдалеке.
- Не знаю… Может быть случилось чего. Может быть,  ещё шпирт не получили. Сама жду….  А ты лезь на печь и спи.
У нас на Иве зимой уж если распуржится, то неделями всё, как в котле, кипит и гудит. И на этот раз сипуга* сипела и валила дня три. Все дорожки-пути и подъезды забило. Мы с Павелом только успевали к копне за сенцом сходить для коровы. Как опять снег заваливал – чистили и чистили тропку.
Отца не была и на третий день. Я тое дело* смотрел на Луканькин прогон*  - не съедут ли. В глазах стояли слёзы.
Я украдкой  от Пашки с Максимом утирал их варежкой…  Мне, казалось, будто всякие страсти произошли с отцом: то он в овраг упал и разбился, то злой мужик на всех напал и тятьку пырнул ножиком, то видел его замёрзлой ледышкой. Тятька! Пять лет я его ждал, подумать только пять лет без отца! Миленький…
Мамка, бывало, зажжёт лампадку перед иконой Отца Серафима и плачет: « Отче Серафиме, защити Ваню от пули и огня, пусть он вернётся к детушкам… Их вить сама сём… Богородица, Заступнице Всеблагая, покрой своим омофором воина Ивана, верни его к ребятишкам…голодным…»
Она молится, а я думаю о отце: какой он стал, где он, жив ли… Я его любил, и люблю,  как жизнь, как мамку, даже больше – отец! Как я радовался, когда тётя Ирина Акимкина вернулась из Питера. Она ездила туда навестить раненого братца Ваню – он один у  них в роду был мужчина, не считая отца Сергея, Сергея Савича, моего деда. Она рассказывала, что у него все хорошо, что выглядит он сыто, что служит в дальней артиллерии при пушке, что это не опасно. «Пошли Бог», - шептала мамка.
Я часто представлял, как отец палит из пушки по супостату ерманскому, как бегут враги от его выстрелов. Всё в детстве я вместил в отца: он и герой, он и отец, он и кормилец наш… Ждал, ждал и вдруг его нет, казалось бы, самое трудное позади - дождался! Так не должно быть!  Невольно заплачешь…
Зырнул на прогон. Едут!
Спускается обоз, только пар от лошадей валит, и мужики в башлыках сидят, как казаки. Подъехали. Остановились.
Прибежали из комбеда. Отец доложил, сколько спирта залили в бочки.  Мужик из волости с листами в руках шевелил губами, загибал пальцы, стал распоряжаться:
- Я вот, прикинул, выходит по три литра на едока. Иван Сергеич, у тя сколько?
-Восемь со мной! – Крикнул отец.
- Вот с тебя и начнём делёжку, смотрите делёжники! Это двадцать четыре литра получается, короче, две меры… Мариша, неси посуду!
Мать вынесла меру и ведерную флягу для кваса. Мужик железным черпаком на длинной деревянной ручке наполнил посуду. Мамка быстро унесла  спирт в избу.
- Вот так нужно отмеривать. Кто там? А Прасковья Павелева, Ситникова, тут едоков четверо – двенадцать литров, ведро. Тащи. Готово! Корпухины, так… А остальные пусть едут к Игошкиным, там составляют в склад бочки. Завтра народ подойдет к съезжей и начнём делить спиртягу!
На завтра быстро смекитили, как делить по едокам. И пошло – только ведра зазвенели.
День отдыхали. А потом  опять поехали в Голицыно. Раз пять ездили. У нас накопилось его литров под двести. Веришь, вся посуда была залита. Спасибо корчага помогла из бани, кадушка целиковая. Отмочилили, поглядели  - не течёт, уж в неё сливали.
А ночью я слышал, как отец рассказывал матери:
- Ой, Мариша, народу наехалось – пушкой не прошибёшь. Мы за Пексёвскими* в очереди  стояли. Отколь ни возьмись, Керские* нагрянули и полезли. Как хозявы, напирают! Сторожа Голицкие так и так им говорят, что вы тут не причём. Стали оттаскивать их от шпирта, а те на дыбки. Тогда мы все нажали и отсеяли их от систерн. А двое, толи пьяные были, толи в раж вошли -  лезут и лезут. Голицкие взяли одного за ноги и за башку, раскачали да прямо в систерну со спиртом ухнули. И второго туда же…
Вот как там делится! С боем.
- Померли? – спросила мать.
 - Утонули в шпирту…
- Прямо с ногами и в портках?
- С ногами, в валенках, а калоши измазаны  назёмом…
 Фу, пропасть тя взяла…  Мы же пьём, - побрезговала мамка, -  с мертвецами…
Тятька объснил:
- Глупые, полезли  на рожон, а мужики голицинские тоже недавно пришли с войны, чай, человека убить для нас – воевавших – труда большого не составит. Не скоро отойдём от войны-то… Вот и утопили несчастных!
Я слыхал, что и стекольный завод графинин тоже делить будут, и кирпишный. Только Ивинские в делёжку сюда не входят. А жаль… Кирпичей привёз бы, стеклопосуды…
- Посуды не надо, уж купила у солохи* из Филюшкина!
Засыпая, отец добавил:
- Да и усадьбу барскую разделят и растащат! С фонтанами… Жаль…

****************************************************
      
        Переход к ЗАСЕКУ 6 : http://www.stihi.ru/2020/03/15/6253