Парижский синдром

          Поэма

             1
Март на дворе – зима в печали,
что срок прошёл… И – вот те на!
Её уже не вспоминали,
но – вдруг! – нагрянула она.

Вновь закружили и запели,
заканителили метели.
От четверга до четверга
пошли без устали снега.

Под вьюги свист в открытом поле
как хорошо в вечерний час
за рюмкой с другом поглаголить…

Он мне поведал как-то раз:
 – Когда сползает март по крыше
вальяжно раннею весной,
я вспоминаю, как в Париже
сидел с француженкой одной
в кафе…
       Потом мы с ней бродили       
по тихим улочкам вдвоём.
Куда-то люди шли, спешили
в делах и думах о своём.

Она – в блаженном упоенье,
презрев прохожих суету, –
читала мне стихи Верлена.
И, набирая высоту,
они летели, словно птицы,
всё выше, выше…  – в облака.


Казалось, этот день мне снится:
Париж… Парящая рука…

Я слушал лёгкие рассказы
про Эйфеля и про Монмартр…
Кружил нам головы – проказник! –
под солнцем синеглазый март.

Пусть сквер, зимою оголённый,
не радовал цветеньем взор;
пусть ветерок – порой студёный –
внезапно налетал как вор,
но вдаль неслись весны колёса
из чёрно-белого кино.
Им словно не было износа –
в лучах сверкали озорно.

          2

Земля поверий и историй,
обитель многих королей…
Меня что волновало в ней?
Не только слава мушкетёров,
но мир, творили где Гоген,
Бизе, Дюма и Жан Габен…

С грассирующим, мягким «р»
речь становилась всё желанней.
Чужой мир ближе стал (как странно!),
чем жизнь в родном СССР…

Мне показалось, что смещенье
во времени произошло.
То, прошлое моё, значенья
уж не имело – вдаль ушло…

Нежданно снег посыпал лёгкий.
Мы скрылись под навес, смеясь.
А снег ложился на двуколку,
на торговавшую креолку…
И устанавливалась связь
невидимая между нами…

Между глазами и сердцами
нить эта не оборвалась,
когда закончил свой набег
нагрянувший внезапно снег.

Хотелось прикоснуться  к камню,
прильнуть горящею щекой…
Окуталась вдруг встреча тайной
над живописною рекой,
и купидон из поднебесья
спустился к нам в сад Тюильри.

Лилась как будто сверху – песня
и зажигала фонари.
Тонули в сумраке кварталы
вдоль стройных, дымчатых аллей,
клонился день к земле устало,
роняя в Сену власть лучей…

             3

Прервав рассказ, замолк приятель.
Казалось – про меня забыл.
Чай заварил, и запах мяты
приятный в воздухе поплыл.

Крутила вьюга веретёнца…
Мой друг молчал…
              - Совсем седой, -               
подумал я, – а был – как солнце!..

Внезапно начал он, как кончил:
 – Нашли приют – не без удачи –
на улице Сен-Оноре.
Мы пили шоколад горячий
и ели крепы с крем-брюле.

Кружили головы напитки…
В камине ворожил огонь…
Я, в руки взяв её ладонь,
под звуки безутешной скрипки
нёс вздор какой-то безотчётно…
В аэропорту же – за версту –
уже готов был час отлётный
набрать печально высоту.

Но слово было легковесно,
и многозвучна тишина,
а над Булонским тёмным лесом
всходила полная луна.

Подруга мне внимала молча.
Порою – что-то лепеча –
вдруг замолкала у плеча.
Глядела, теребя платочек,
на танец шалого огня,
то – на болтливого меня…

Она – с улыбкою Наяды –
как будто в сладком полусне,
внезапно вывела помадой
«je t,aime» на матовом окне…

Какая ж у весны (Иисусе!)
над нашими сердцами власть!
Как шёпот – сбивчивый французский –
день гас, попав закату в снасть.

             4

… Поворошив дрова в камине,
друг оглядел угрюмый зал.
Задёрнул, встав, плотней гардину,
вздохнул и, помолчав, сказал:
 – За то недолгое господство
над озарённою душой
остаток лет моих сиротство
терпеть мне легче…
                Встречей той -               
случайной – каждый год мой вышит.
В ней, приходящей по ночам,
я до сих пор свой голос слышу:
«Pardon, madam… Pardon, madam…»

… Метель затихла, но над садом –
как бабочки на огонёк –
летел опять,  беспечно падал
бедовый мартовский снежок…

              *     *     *