5-й промо-рассказ к роману Авель - Атлант

"Атлант" (совместно с Дзайрс Анабис).

— Фрэнк? Ты спишь, Фрэнк? Или издох уже?
— Готовлюсь помаленьку. Вы, господа, коль чего, дальше без меня.
Его осторожно подняли с настила и переложили ближе к огню.
Сине-зелёное пламя танцевало в глазах и, хоть особливо и не грело, создавало, по крайней мере, ощущение желанного домашнего уюта — насколько вообще может быть уютно на холодной промозглой земле вдали от закрывшей глаза на бесполезных людей цивилизации.

Девушка пришла с юга.
Непохожая на других бродяг, она отличалась здоровой кожей, статностью и изяществом. Одета она была в когда-то белое изодранное платье, пропитавшуюся грязью блузку и мятый жакет. На ногах не было ничего — она шла босиком.
— Да благословит вас солнце своим светом, — сказала девушка.
Женщины усадили гостью возле трубы, совсем рядом с Фрэнком, так что он смог почувствовать тонкий, едва уловимый, запах, шедший от неё — запах длинных дорог и далёких городов, запах молодости, запах познания и творения. Или ему казалось, что был этот запах. Нет, конечно, никакого запаха не было. После многих лет, проведённых в шахтах и у домны, его ноздри не могли ничего ощутить. Но очень хотелось верить.
Девушку накормили, не задавая лишних вопросов. Пришедшая пешком, в порванной одежде и без интерлинка на руке. Всем было ясно, что это означает. Контракт с обществом был разорван.
— Как тебя зовут, милая? — скрипуче обратился Фрэнк к девушке, не рассчитывая на ответ. Однако он его получил.
— Чанъэ.
У неё были золотые глаза. Очень красивые, словно два огонька, горящие неземным светом на покрытом грязью и засохшей кровью лице. Если бы у Фрэнка появилась дочь, он бы хотел, чтобы она была похожа на эту девушку.
— Почему вы лежите и не встаёте? — внезапно спросила Чанъэ. — Вам хорошо?
Фрэнк горько усмехнулся.
— Кости болят, — констатировал он. — Мне хорошо, что я умираю среди друзей, а не среди безразличных господ. Скорее всего, сегодня меня уже не станет. Фрэнк. Меня зовут Фрэнк Риарден.
Женщины раздобыли тёплую накидку и укрыли гостью. Никто так ничего у неё и не спросил. Незачем было. Ей протянули прутик с крысой, чтобы она могла пожарить свежую дичь над горящей газовой струёй, но Чанъэ лишь с недоумением осмотрела угощение, а после вернула обратно бродягам. Кто-то усмехнулся.
— Почему вас не станет? — спросила Чанъэ, пододвинувшись поближе к Фрэнку и кладя его голову себе на колени. — Что это означает?
— Умру я, вот что. Умру грязным нищим бродягой на пустыре возле теплотрассы, построенной из моего же металла. Смешно.
Чанъэ рассмеялась. Нежно, переливчато.
— Раз смешно, то надо посмеяться, — пояснила она. — А «умру» это как? Это хорошо?
— Это хорошо, — тихо признался Фрэнк. — Мне это очень хорошо. Давно ждал. Боялся, что буду одинок, когда это произойдёт. Посиди со мной эту ночь, девочка. Умереть на коленях такой красавицы — что может быть приятнее для проигравшего свою жизнь старика.
— Умирать это хорошо, — задумчиво повторила Чанъэ, поглаживая Фрэнка по жалким остаткам богатой некогда шевелюры.
— Когда ты уже сделал всё, что мог — то хорошо. Будь я молод, полон сил и новых идей, не хотелось бы помирать. Но всё пройдено и прожито. Свет остался позади, а впереди только наши собственные тени. Этот порог между светом и тьмой будто зеркало, в котором всё хорошее становится плохим, а плохое хорошим.
Чанъэ слушала его, и слушала не из вежливости, что было Фрэнку особенно важно. Она вкушала его слова, запоминала и понимала. Если есть на свете справедливость, то именно сейчас он, наконец-то, смог получить награду за всю свою жизнь.
Он ждал её в этот вечер. Эту странную девушку с именем Чанъэ. Не знал о ней, но был готов к этой встрече. Времени оставалось всё меньше, и Фрэнк заговорил.
— Нас в семье было трое, но вырос я в одиночестве. Я пережил отца, мать и сестёр. У матери с отцом были накопления на нормальные похороны. Сестёр же пришлось сжигать в крематории. Я стоял в длинном душном коридоре, провожая их в последний путь, но думал не о них. Я видел ухмылки печей, языки пламени, приветливо машущие мне в маленькое окошечко, и металлические поддоны, которые пачками шли на переплавку после двух-трёх использований. Я думал. Мысли яростно полыхали в моей голове, стараясь притвориться этим огнём, пожирающим так и не познавших жизни сестёр. Только вместо печи был я — Фрэнк Риарден. Пламя и сталь, забравшие родных, стали той силой, которая повела Фрэнка Риардена вперёд.

Оставшись один, без родных и близких, я, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, устроился разнорабочим в каменоломни. Пока мои сверстники принимали помощь и подачки от родителей, приобретали недвижимость и входили в долевое участие в серьёзных компаниях, я долбил камень. Они заключали контракты, нанимали и увольняли сотрудников, сорили деньгами и пускали в расход людские жизни — я долбил камень. Они транжирили дорогостоящую сталь и газ в однозначно неперспективных проектах, производили громоздкие и неблагонадёжные механизмы — я долбил камень. А когда я, наконец, отбросил в сторону отбойный молоток и обернулся назад, оказалось, что прошло уже пять лет, скопился какой-никакой начальный капиталец, а за спиной моей стоит самая прекрасная женщина на свете — Далия Таггерт.
Я приобрёл одно выставленное на торги, убыточное предприятие, хозяева которого давно пали жертвами своего непристойного образа жизни, вложив в него все свои деньги. Любовь к металлу и поддержка Далии помогли мне начать собственное производство. Несколько лет я занимался выплавкой стали, пока не пришёл к собственному уникальному рецепту. О, это был великолепный металл. Лёгкий, прочный, достаточно гибкий до закалки. Из него можно было делать как сверхпрочные балки для небоскрёбов, так и мельчайшие детали для технически сложных устройств.
Я был одурманен успехом. Думал, что сейчас-то мои дела пойдут в гору, и я смогу переселиться в чистый квартал, занять своё место в обществе, заслуженное по праву.
Но нет. Ни один завод не принял моё предложение. Я приносил образцы, но меня не пускали дальше проходной. Кто такой Фрэнк Риарден, спрашивали они, чей он сын или друг, почему мы должны иметь с ним дело? И мне нечего было ответить.
Мой бывший работодатель, господин Штайер, приходил посмотреть мои цеха и остался под большим впечатлением. Однако и он не решился стать моим партнёром или клиентом, несмотря на то, что ему в каменоломнях всегда требовались рельсовые пути и молотки для компрессоров. Вместо этого он предложил вернуться в молотильню на должность мастера и снова долбить камень, а цеха продать ему. Но это уже были мои цеха. Я на свои кровные деньги отстроил их, нашёл подрядчиков и перетянул к себе бывших сотрудников, в которых мог быть уверен. Я отказал ему. Уходя, Штайер пожелал мне удачи, но по его лицу было видно, что он желает мне свалиться в доменную печь и сгореть ко всем чертям.
Тем не менее, компания держалась на плаву, хоть ни о каком развитии и прибыли речь так и не шла. Всё, что я получал от мелких фирм-однодневок, уходило на покупку руды и содержание оборудования. А крупных клиентов привлечь не удавалось. Они попросту не замечали мой сплав. Не хотели замечать.
Тренеры личностного роста твердили, что целеустремлённый, трудолюбивый и талантливый человек всегда может добиться всего в жизни. Что наше государство, ориентированное на развитие промышленности, функционирует на основе предпринимательского индивидуализма, даёт каждому возможность стать миллионером и иметь доход со своего труда. И то правда. Пять лет ужасающей экономии и тяжёлого труда в молотильнях подарили мне ключ от двери в производственный бизнес. С моим уникальным сплавом завод никак не мог быть обречён на участь очередной однодневки.
Далия убеждала, что надо показать себя королям рынка. Именно она познакомила и свела меня с наследником корпорации «Ойлбанд» Аликом Бусманом, который, по слухам охотно контактировал с людьми, не входящими в доверенный круг производственной верхушки. Он мог заинтересоваться моим металлом, порекомендовать его владельцам крупных фирм. Но встреча с этим сладкоголосым молодым человеком оставила во рту мерзкое послевкусие. Единственно, чего желал Бусман, это устранение конкуренции в зародыше. Алик воодушевлял своими речами, похлопывал по плечу, убеждал людей в уникальности и потенциале, а потом стравливал с другими такими же в непримиримой борьбе за мифические гранты. Молодые умы кидались друг на друга с оскаленной пастью, вместо того, чтобы объединять усилия и сотрудничать.
В один момент мне стало боязно за свой сплав. Этот рецепт был рецептом будущего для всего человечества, а мне бы хотелось хотя бы под старость лет… кхе-кхе… наконец-таки прикоснуться или хотя бы взглянуть на свои собственные доходы.
Я обратился в патентное бюро. Кропотливо расписал все этапы изготовления сплава, красочно обосновал его неоспоримые преимущества на рынке и уплатил немалую пошлину за подачу заявки.
Через три долгих месяца я получил отказ. Надо мной насмехались, в учтивых выражениях объясняя, что рецепт совершенно недееспособен, нереален и фантастичен; он противоречит химическим законам, и получить подобным образом невозможно не то, чтобы качественную сталь, но даже невостребованный чугун.
Львиная доля собственного заработка уходила на специи. Из-за работы в шахтах я потерял вкус, рецепторы во рту не воспринимали никакую пищу, и она комом вставала в желудке. Без острых и солёных специй я мог умереть от голода. Коммерческие предприятия, занимающиеся продуктами питания, знали, что требуется рудокопам и сталеварам, и не стеснялись задирать цены. На месячное обеспечение в лучшем случае уходила половина заработка. Это единственное, что я мог себе позволить, но и это уже было немало.
Далия всё реже разговаривала со мной, а наши встречи почти прекратились. Позже я узнал, что она стала встречаться с Бусманом, решив, что он более подходящая кандидатура для… оплодотворения. Другой на моём месте свихнулся бы или ушёл в продолжительный загул, но я к тому времени стал подобен собственному сплаву — крепкий, терпеливый, не боящийся трудностей и ударов судьбы.
Спустя ещё один год мне посчастливилось записаться на выставочную презентацию изделий из металла, проводимую при поддержке компании «Саламандра», никак не связанной с металлургией. Основным направлением компании было и остаётся программное обеспечение виртуальных сред. Но именно этот благотворительный акт и стал моим шансом заявить о себе.
И действительно, сталь высоко оценили. Отовсюду звучали восхищённые возгласы, заглушающие зубовный скрежет Бусмана и Штайера. Со мной пожелали познакомиться поближе владельцы железной дороги, строительных компаний и технологи фирм, работающих с электронными устройствами. В тот вечер я пожал сотни рук и заключил несколько крупных устных договоров. Дела пошли в гору.
Несколько месяцев я просыпался с улыбкой и трудился, распевая песни. Дни стали исполнены смысла и веры в будущее.
Как я сказал? Распевая песни? Когда за меня взялся аппарат элиты, даже простые слова застряли у меня в горле. Сначала я не понимал, почему мои новые клиенты стали, пряча глаза, разрывать контракты. А потом заглянул на новостные сайты и побледнел от гнева и ужаса. Сталь Риардена опасна, кричали заголовки, она вызывает заражение крови, она радиоактивна, Риарден использует грязные технологии для производства металлов — берегитесь!
Внезапно взвинтили цены поставщики руды. Они назвали сотрудничество со мной риском, транзакцией, бросающей тень на их репутацию, и стали продавать мне ресурсы сначала по двойной, а потом и по тройной цене. Оставалось только кусать локти и соглашаться. У меня самого была только одна железная шахта, и я не мог вести самодостаточное производство.
А потом стали уходить и мелкие клиенты. Им, видите ли, стало невыгодно пользоваться высококачественной сталью, в то время как предложение конкурентов, производящих заведомо ужасные неустойчивые к коррозии металлы, благодаря умелому маркетингу выглядело гораздо привлекательнее.
И вот наступил тот самый момент, когда мои доменные печи арестовали. Приехали наряды полиции, законники, вневедомственные эмиссары и орущие адвокаты. Оказалось, что я больше не имею законного права на свою сталь. Далия — она украла мои наработки и передала их Бусману. За мной ведь так и не было патента, и Алик зарегистрировал права на использование моей формулы. Теперь новостные сайты кричали о качестве и уникальности его металла, называя благородным и очищенным ответом на мой грязный и вредный материал.
Так Фрэнк Риарден закончил свое существование.
Меня атаковали в судах, заставляя выплачивать штрафы за каждую мою сделку. Шахту с заводами выставили на торги, самого меня лишили имущества и накоплений. И я уполз туда, куда не суются даже самые отбросы общества. Уполз, чтобы видеть, как возводятся здания из моего металла, как прокладываются трубы из стали Фрэнка Риардена, как производятся баки и цистерны, а весь мир чествует «инженера» и «изобретателя» Алика Бусмана.
Всю жизнь я верил в силу индивидуализма. Но что есть этот индивидуализм? Он лишь означает, что никто не может рассчитывать на справедливость, что нет сдерживающих законов и конкурентской чести. Всегда прав тот, кто сильнее. А кто сильнее в обществе, в котором ценность человека определяют лишь деньги? Тот, у кого этих денег несоизмеримо больше.
Возьмите фамилии владельцев самых крупных и прибыльных компаний, задайтесь вопросом, кто они, и увидите, что все эти люди прочно связаны друг с другом родственными связями. Братья, дети и кумовья. Никто из них не пришёл снизу. Весь корпократизм это бесконечная замкнутая порука, основанная на прочном, передающимся по наследству капитале.
Для того чтобы индивидуализм работал, нужно, чтобы все люди мыслили одинаково. А этого не будет никогда. Мы знаем тысячи изобретений, приписанных личностям, которым они не принадлежат. Эти люди не производят, они воруют. И такие будут сверху при любой системе, а тем более при системе, исключающей коллективизацию, при которой не происходило бы отчуждения результатов труда в пользу одного единственного приспособленного человека. Мир таков. Идей столько, сколько образованных людей вокруг, но право на жизнь получат не лучшие, а наиболее разрекламированные. Важно не то, что ты делаешь, а то, как ты при этом выглядишь. И это позволяет агрессорам индивидуализма паразитировать на чужих достижениях, занимаясь лишь скупкой и присвоением чужих трудов.
Единственное счастье, которое я заслужил, это лежать сейчас головой на коленях молодой госпожи и надеяться, что пусть не она сама, но её дети или внуки однажды смогут увидеть будущее, в котором жизнь каждого человека будет более осмысленна.

Фрэнк Риарден закашлялся.
— Девочка, я ухожу… будь добра, не прогоняй меня, пока это происходит, — попросил он свою слушательницу.
Чанъэ согласно кивнула, продолжая задумчиво гладить сальные проплешины беззвучно всхлипывающего рассказчика.
— На самом деле сегодня ничего страшного не случится. Фрэнк Риарден умер давным-давно. Не бойся… как и я никогда ничего не боялся…
Чанъэ продолжала молчать. Она не боялась. И Фрэнк удовлетворённо вздохнул. Он почувствовал, что эта встреча, предначертанная свыше, произошла не просто по воле случая, и что история его жизни, рассказанная этой странной девушке возле резервного газопровода, трубы которого были сделаны из стали Риардена, возымеет в будущем серьёзные и великие последствия.
Сине-зелёное пламя танцевало в глазах и, усмехаясь, тянуло за собой в холодную безжизненную пустоту.